Сквозь смерть

Сквозь смерть
Алеха Юшаева

Так случилось, что именно ему предстоит выдержать пробежку длиною в смерть. Ему, со своими грехами и тяжестями жизни, ему, со своими страхами и ужасами. Его силы на исходе. Сдаться или продолжать бежать? Забыть всё, что было так дорого и любимо, или навеки сохранить эту память? Но для чего? Стоит ли так страдать, если исход известен всё равно?..

Я смотрю в замазанное окно, сквозь которое ничего не видно. Пыль мирно лежит на облупленных деревянных балках, не тронутая будто со времен апокалипсиса. Тяжелое дыхание недавно бежавшего человека заставило крохотные песчинки пошевелиться. Разводы, сделанные, наверное, чтобы предупредить о том, что хозяева покинули дом и вряд ли когда-то вернутся, не давали никакой возможности увидеть, что творится на улице. Даже блеклые размытые места не желали помогать мне.

Обессиленно я опустился на пол. Кажется, дверь я закрыл плотно. В доме тишина, здесь никого нет, кроме меня. Я остался один. Один в этом мире.

Мои грязные тёмные руки трясутся, потому что знаю: скоро я должен покинуть это место. Они идут сюда, ведь я всё ещё жив.

Холодный сырой пол: дом не отапливался с месяц, как раз, когда всё и началось. Весь мир сошёл с ума в один день: люди перестали быть людьми. Я думал, что фильмы и истории про зомби апокалипсис – это чушь и детские сказки. Да, мы всегда так думаем, пока не столкнёмся с этим лицо к лицу. На улицах внезапно появились живые трупы, как их называют; живые трупы, ищущие новую свежую еду и новых жертв, превращающие их в себе подобных. Я – единственный из тех, кто остался в живых. У меня нет выбора: приходится перебегать из дома в дом, из магазина в магазин, из гаража в гараж; так я чувствую, что ещё хоть немного жив и могу, могу контролировать себя.

Позади слышны тихие утробные звуки, выводящие меня из себя. Скоро они подойдут к дому слишком близко, и мне снова придется бежать. Голодные, жестокие, они схватят меня и растерзают на тысячу мелких кусочков, и не останется от меня ничего – даже имени.

Я скоро осматриваю обстановку: соединенные кухня и гостиная разворочены и давно осмотрены людьми, некогда бывшими таковыми, второй этаж завален мебелью, предназначенной для удержания натиска, и мусором, притащенным сюда теми, кто когда-то вел оборону, но не смог выстоять. Об их провале говорят выбитые окна и дыра на крыше – эти твари весьма неглупо себя ведут. В дальней комнате, кажется, спальне, разбросаны остатки зомби и несколько вполне человеческих трупов. Их головы раскрошены в щепки: ни один не желал становиться чудовищем.

Может, однажды и мне придется так сделать.

Мужчина, лежащий около кровати, всё ещё держал пистолет. Я осторожно потянулся за ним, чтобы проверить его содержимое. Сухая кровь создавала неприятные ощущения на коже, словно это я убил бедного несчастного. В магазине не оказалось ни единого патрона. Видимо, он всё точно рассчитал. С другой стороны кровати, лежа головой в раскрытом гардеробе, женщина держала винтовку. Интересно, как она умудрилась провернуть самоубийство? Я снова посмотрел на несчастного мужчину. Нелегкими же были твои последние минуты, дружище.

Я беру винтовку, мысленно извиняясь и благодаря. Ещё пара патронов осталась. За сломанной створкой гардероба лежит целая нераскрытая коробка патронов: она не смогла дотянуться и, судя по её кривым ногам, кричала, пытаясь отбиться от зомби. Извините, ребята, живым это нужнее. Я ссыпал патроны в сумку на поясе, как обычно не застегивая её.

Закинул винтовку на плечо и медленно спустился в гостиную. Уже больше месяца я бегу непонятно куда и неизвестно зачем. Я просто бегу, стараясь выстоять против них. Но как бы упорно я не защищался, они всё равно настигнут меня, сожмут и раздавят.

Порядком устав, я сел на пыльный диван. Можно было бы заночевать в этом доме, но сломанные окна и обваленная крыша не давали мне покоя. Тогда и не было смысла так долго сражаться за свою шкуру. Сквозь скрип пружин я услышал голодное рычание за стенами. Вот и моя станция, пора сходить.

Я сжимаю винтовку. Мне не хочется продолжать путь, но каждый раз приходится заставлять себя делать это. Это шанс на какое-то время отстранить время смерти.

В заднюю дверь постучали громко, нетерпеливо. Будто я украл у них миллион долларов, и вот уже год они не могут вернуть себе деньги. Черта с два вы получите голову! Сколько бы за неё дали, если бы узнали скольких зомби я уже убил? В этот дом я прибежал совсем безоружным: всё растерял и истратил по дороге. Зато уйду готовым дать отпор.

Дерево затрещало. Нет времени, они пришли. Я тяжело поднялся, булькая пустым животом. Наверное, придется искать поблизости магазин, иначе до вечера я не дотяну. В нос ударил запах разлагающейся плоти, и я брезгливо фыркнул. Похудевшие ноги нетвердо направились к главному входу, длинные пальцы похолодевшими кончиками коснулись дверной ручки, в запотевшей ладони сжато оружие. Я открыл дверь.

Пустые безразличные глаза уставились на меня. Чувство ненависти и жгучей ярости глухо ударило в груди, я поднял винтовку и выстрелил, не думая. Тёмная жидкость брызнула из отверстия, и тело с хрипами упало. Я переступил через труп и побежал.

Ветра не было. Как и всегда.

Я свернул в конец улицы и, перепрыгнув опрокинутую мусорку, побежал по траве. Пока я – в движении, они не могут догнать меня, но, когда я останавливаюсь, они тут же приходят за мной, ясно чувствуя, где я. Нет смысла скрывать то, что я боюсь встретить смерть. Но с каждым днём это чувство всё больше растёт во мне: столько трудов положено на моё благополучие, и все они рухнули в один день, и сейчас, снова пытаясь обезопасить себя, я ищу способ остаться в живых, и вот уже месяц, как я убегаю от смерти. Но она бежит, бежит за мной по пятам. Жестокая, бездушная смерть в лице этих зомби, некогда бывших живыми, радостными, любящими, ненавидящими, печалящимися, людьми. Их приторная вонь сырой земли и разлагающегося тела преследует меня всюду, где бы я ни был. В каждом доме пахнет ими, в каждом лесу, огороде, ферме стоит ненавистная мне вонь. И везде слышатся скрипящие звуки, создаваемые их чёрными ногтями по дереву или металлу, рыки, извещающие тебя о скорой гибели. И только человеческое начало заставляет меня выживать и бороться до последнего.

Их глаза светятся во тьме, челюсти отвисают, комки грязи падают на землю, худые руки хватают тебя, пытаясь удержать, но ты вырываешься и бежишь, не оглядываясь. Тяжёлое дыхание и редкие безумные крики выдают тебя: ты не можешь, не можешь больше бежать, но заставляешь себя, через боль, через усталость передвигаешь ногами. Ты спотыкаешься о корни деревьев и благодаришь их за то, что они выросли именно здесь, ведь они спасают тебе жизнь. Ты бросаешься в открытые колодца, где так темно и так спокойно, только шустрые крысы бегут в известном только им направлении. Ты прижимаешься к более менее целым стенам домов, церквей, школ, больниц, бездумно складываешь руки в молитвенном жесте и шепчешь, и говоришь, и плача кричишь кому-то невидимому, неизвестному. О чем твоя молитва не понятно, да и молитва ли это – не знаешь. Лишь иногда вскинешь оружие, лишь иногда, когда выхода нет совсем, когда обречен, когда темная печать смерти ложится на твоё лицо.

Каждый раз я говорю себе: «Хватит убегать, рано или поздно ты будешь пойман, и станешь одним из них». Но я не могу сдаться просто так. Пусть я и умру, но ещё поборюсь за свою недолгую, но счастливую жизнь. Я не говорю, что мне нравится бегать от дома к дому, искать оружие, перерывая весь дом вверх дном, каждый день смотреть на себя в запачканные зеркала и видеть там бледное от ужаса лицо, поросшее бородой, заляпанное грязью и тёмной кровью. Мне совершенно это не нравится, я говорю про ту жизнь, что была до рокового дня. У меня была семья, любящая меня и, как мне казалось, лучшая на свете, у меня была работа, которую я любил и выполнял не хуже остальных – у меня было всё. Было всё до того дня. И в один миг всё рухнуло, как хрупкий карточный домик. В душе поселилась пустота, та пустота, что всегда была на их искореженных лицах. Все надежды на счастливое будущее сгорели, превратились в пепел, развеянный костлявыми руками с содранной, местами чёрной, кожей. И теперь я, бегущий сквозь смерть, вдыхаю мелкие крупицы этого пепла, и мне хочется рыдать от собственной беспомощности и никчемности. Я помню, как видел свою жену, превратившуюся в одну из этих чудовищ, помню, как пристрелил её своими руками и как, стоя на коленях над её трупом, сжимая в руках ружьё, не уронил ни одной слёзы. Я сделал все, что мог. Задушил детей-малюток, не дрогнув ни одной мышцей, повесил мать в сарае, ни разу не ужаснувшись своим мыслям, подорвал в поле отца, и ничто не остановило меня. Я уберег их от этого мучения, защитил от страданий. Но на себя рука почему-то не поднимается, я не могу убить себя, сколько ни старался.

Вдали показались дома, радость поступала к горлу, слёзы хотели прорваться, но я задушил их и выстрелил в зомби, тянувшего ко мне свои кривые руки.

Дверь была не заперта, и я вошёл, прижимая к груди оружие. В гостиной было темно и пусто, вещи в беспорядке лежали на полу. Кухня, примыкающая к прихожей, оказалась просторной и светлой, у окна стоял детский стул, на котором лежали твердые банки из-под сока. Я осмотрелся и поднялся наверх, ступая по скрипучим половицам; там размещались ещё две комнаты. Войдя в одну из них, я увидел молодую пару. В них не было ничего необычного, кроме того, что умерли они совсем недавно. Руки девушки лежали на шее супруга, аккуратно обхватив её. Широкие ладони юноши полностью закрывали тонкую шея жены. Он обещал ей, что всё закончится быстро, он шептал ей, что лучше гореть в каком-то там адском котле, чем глодать друг друга. Она неуверенно кивнула и решила полностью довериться мужу. Теперь же они лежали с сине-серыми лицами, медленно гниющими среди давным-давно прогнившего насквозь мира.

В соседней комнате, с разукрашенными стенами, с обвалившимся потолком, с разбросанными черными и серыми игрушками, в маленькой деревянной кроватке лежал ребёнок. К крохотному лицу была прижата подушка; видимо, родители побоялись даже смотреть своему сыну в лицо после такого. Они не виноваты, дружище, что всё обернулось так, они лишь хотели, чтобы тебя это не коснулось.

Мои ноги, ослабевшие, хилые, подкосились, и я сел на пол. Одни, чтобы не стать такими же, как эти чудовища, стреляют себе в голову, другие, чтобы уберечь родных от этой мучительной участи, душат друг друга. Люди, сознательно отрекаясь от бессмертия, дарованного им откуда-то, готовы идти на тяжкое преступление – убийство. У них не было выбора, у нас не было выбора. Из глаз брызнули слёзы, жгучие, горячие. Пальцы пульсировали, словно я каждым убил по родственнику. Какой был смысл в их смерти, если я до сих пор не могу дать себе освобождение? Какова цена их смерти? Я убил их как диких, больных бешенством, животных, я убил их по-зверски, чудовищно. Я – чудовище. Трясущиеся руки плыли в глазах. Дыхание задерживалось в груди и толчками прорывалось, и причитаниями искажалось. Но я… Но я… я всего лишь хотел помочь им, хотел никогда не видеть, как их родные глаза становятся холодными, безразличными, поедающими тебя. Безысходность заставила меня, нас всех быть жестокими, но моя трусость и эгоизм до сих пор держат меня здесь, в этом мире, наедине с ними, бездушными. Мне нет прощения.

Я снова и снова смотрю на свои худые руки, дрожащие от осознания реальности. Винтовка брошена около кроватки ребёнка, бледного, с искаженным криком лицом. Страшное чувство бесполезности моих прошлых действий охватило меня, и я, повинуясь ему, поднялся со скрипучего пола и, спустившись вниз, прижался лбом к входной двери. Я столько сделал, но единственное, чего не заметил в себе, от чего так и не убежал – это чувство стыда, поддерживаемое ощущением безнаказанности. Но менять что-либо уже поздно, и мне остаётся лишь предать себя в руки смерти…

Дом, в котором я хотел остановиться, оказался занят: в нем кишели зомби. Решил бежать дальше.

Мой приговор к смерти показался мне слишком суровым, и я отсрочил его. Поэтому, жадно хватаясь за тонкую нить жизни, я бежал по полю, за которым надеялся увидеть озеро. Найдя в гостинице карту города, я вернулся к реальности. Но чувства стыда и жалости за содеянное не отпускали меня долго. Однако и потерять все в один миг мне не хотелось.

Перед глазами все ещё стояло окровавленное лицо жены, бледные мордашки детей, но животное желание жить толкало меня, и я продолжал свой путь. В тот момент, когда я перебегал от дерева к дереву, в мою голову пришла мысль, что я перестал быть собой, во мне остались лишь животные чувства и ни одной человеческой эмоции. Каждая минута жизни стала для меня подарком, но тяжесть этого подарка давила на меня, и слёзы подкатывали к горлу, как только я думал об этом. Желание бросить все, раскрыть дверь, выйти на улицу и позволить этим чудовищам сожрать тебя увеличивалось с каждым днём. Я смотрел на свои грязные ладони, заросшее лицо, худое тело, и мне хотелось плакать. Плакать оттого, что я жив, а они – нет, что я жив ещё на несколько часов, пусть и так, но я жив. И снова смерть отсрочена.

А там, на улице, толпы этих голодных монстров, желающих съесть тебя. Их пустые глаза смотрят сквозь, им не важны твои чувства и страдания, сомнения и гордости, они лишь хотят схватить за руку, плечо, ногу, голову и ощутить вкус твоей плоти и крови. Они, словно жаждущие мести, бегут за тобой по следам, пытаются достать тебя, но у них не получается, и они злятся больше. Эта злость переходит на меня, и я начинаю ещё яростнее разделываться с ними, выстреливая им в головы и глядя на то, как выплескивается их чёрная, прогнившая кровь.

Ноги несут меня вперёд, как я говорю себе в последнее время, к мечте. Но там, впереди, ничего нет. Ничего. Только подумать: всё, что я делаю, есть только для того, чтобы сесть в один миг, опустить свои пропыленные руки на холодный пол, закрыть опухшие от слез веки и умереть в тот же момент. Эта тьма грядущего пугает, но у меня нет выбора. Я хочу остаться в живых; чего бы мне это ни стоило, я сделаю это.

Хрипы, раздающиеся за дверью, оповещают меня о новом забеге, новой схватке со смертью. Я знаю наперед, что будет там, за озером. Полчища контролируемых животными инстинктами зомби, их скрежет зубов, рассыпающихся и превращающихся в пыль, их рычания диких чудовищ, их холодные руки, касающиеся тебя, ещё живого, содрогающегося от каждого прикосновения, их ледяные взгляды, несущие за собой смерть. Но, кажется, каждый из них будто ощущает твой страх, и они идут за тобой, завлеченные этим страхом, снятся тебе, напоминают об омертвлённых твоими же руками близких, заставляют страдать и рождают в тебе чувство мести. Они бездушны, бесчувственны; они хватают всё, что попадается им под руки, им не важны твои предрассудки, твоё прошлое и чего ты добился в жизни – единственное желание – убить, раздавить, поглотить тебя – это всё, что у них осталось. Словно сама смерть идёт за тобой. Она прячется за их пустыми лицами, пытается обмануть тебя, но… пока ты бежишь дальше, ничто не позволяет смерти схватить тебя.

Клацанье зубов, ревущие звуки удаляются за твоей спиной. Ещё один рубеж преодолен. Но завтра новый день, и я снова, несмотря на моральную усталость, побегу, побегу к мечте о счастливом будущем. Даже если его и не будет, человеку нужно во что-то верить, и я не отступлю от своей веры.

Безысходность моего положения тяготит меня. Чем чаще я думаю о смерти, тем громче рыдаю и тем сильнее пытаюсь держать себя в руках, чтобы не сойти с ума. Я – единственный человек на всей планете! Как это могло произойти? Я ничем не отличался от миллионов тех людей, что умерли и превратились в зомби, я такой же, как они все, что скребут по двери своими костлявыми пальцами, идут толпами, не осознавая жесткой реальности, глядя на неё отстранённым взглядом, выламывают окна и разрушают поставленные мной преграды. Я – это они, но в отличие от них я чувствую и думаю, насколько это ещё возможно.

Я ли это? Моё ли это тело? Может быть, я уже умер? А, может, это сон? Да, всего лишь плохой сон, длящийся больше месяца, открывающий мне первобытность современного общества. Я сейчас сплю в своём доме, в детской играют дети, лепеча на своём, известном только им, языке, на кухне пахнет жареной индейкой: жена готовит праздничный ужин; в саду пропалывает грядки отец, скоро приедет с работы мать, меня разбудят, и мы сядем за огромный стол с множеством блюд. Мы будем смеясь передавать друг другу солонку и целых двадцать минут искать ложку маленького сынишки. Поднимем бокалы с искристым светлым шампанским, столовая огласится радостным звоном стекла, пьянящая жидкость постепенно разольется в организме, даря приятное тепло и расслабление. Во рту окажется запеченная с яблоками индейка, сырный рулет, будто тающий лед, и твердые тосты, приготовленные по старому дедовскому рецепту. Мы наедимся, наговоримся, сделаем целый альбом фотографий, потом решим поехать к друзьям и проведем там целую ночь. Мы – счастливая семья. И будто не бывало этого ужаса с зомби.

Но, открыв глаза, я понимаю, что сижу на холодном полу магазина, вокруг здания начинают собираться мертвецы, и скоро я должен бежать. Снова и снова. Одно и то же. Мысль, что это какой-то день сурка, уже не кажется мне абсурдной: кто-то и правда ставит пленку на перемотку в конце дня. Я бегу по лесу, по улицам, по разрушенным этажам домов, по кладбищам, слышу их глухие хрипы, резкие рыки, вижу их светящиеся ледяным желтым светом глаза, ощущаю запах разложившейся плоти, сводящий меня с ума, чувствую холодные ладони сквозь рубашку и понимаю, что этому не будет конца. Лишь одно закончит всё это – моя смерть.

Смерть. Глядящая на тебя каждый день пустыми глазами, приходящая к тебе в облике этих мёртвых тел, она делает тебя уязвимым, подчиняет своей воле, и ты не можешь, не можешь, как бы того ни хотел, сопротивляться. Её запах, сладковатый запах, её звуки, утробные стоны и рычания, её повсеместное присутствие доводят тебя до мысли о самоубийстве, но ты не можешь наложить на себя руки, ведь столько преодолел.

Невозможно. Это невозможно ощущать себя загнанным в тупик, из которого совершенно нет выхода. Нет ничего, что бы спасло тебя, ни малейшей помощи, ничего. И ты ничто, по сравнению с этой разрушительной силой смерти.

В пистолете остались две пули; этого хватит на одного зомби или на одну, последнюю живую душу. Я, сжав ослабевшими пальцами оружие, приставил его к виску. Холод черного жерла пробежал по телу. Во рту стало сухо и противно: я стал себе противен. Жми же! Чего ты ждешь? Когда у тебя ещё выпадет такая возможность выстрелить в себя? Я зарыдал. Зарыдал, как младенец, заливающийся громким плачем по новой игрушке, отобранной братом, зарыдал теми горькими слезами, что часто показывали в ежедневных мелодрамах. Слёзы бежали по сухим щекам, по заросшему подбородку и капали на рваную грязную одежду. Я хочу умереть, чтобы не видеть, не слышать их, чтобы не знать, не чувствовать, как они схватят меня и раздерут на части. Я хочу умереть и только сильнее сжимаю пистолет, отобранный у полицейского в участке. Бедняга спал, когда его товарищ отстреливал всех, чтобы участок не дай Бог превратился в цитадель чудовищ. Он смог безжалостно нажать курок и вышибить мозги сослуживцам, а потом и себе. Я не могу расстаться с жизнью.

И отбросил пистолет.

Когда? Когда я наконец стану свободен? Когда они перестанут преследовать меня? Когда всё закончится? Они поймают меня, и всё завершится. Я решусь и выстрелю себе в голову, и тогда придёт конец. Но я не могу, чёрт возьми, не могу! Да, я слаб, да, я смешон самому себе! И сердце разрывается от моей безысходности. Здесь, в магазине, мне ничего не грозит, но там, у озера, они непременно схватят меня своими холодными руками, разорвут длинными грязными ногтями, впиваясь в моё тело чёрными зубами, выдирая из меня части плоти; и тогда всё закончится.

Жалкий трус и гнусный убийца!

Поднявшись на трясущиеся ноги, я подошёл к прилавку с алкоголем. Бутылки лежали на полу, разбитые, с засохшим питьем, на полках, разбросанные и открытые. Первым делом люди бежали за алкоголем, пытаясь истребить эту кажущуюся напасть, запить её, затуманить. Однако ни у кого это не получилось. Рука, не слушаясь относительно трезвых позывов мозга, схватила одну из уцелевших банок пива и поднесла её к сухим губам. Противное пойло комнатной температуры залилось в мой рот, давно не пробовавший ничего, меня передернуло, всё тело покрылось мурашками, холодок прошёл с головы, по спине и до ног, заставляя волосы на моём теле подняться, будто их наэлектризовали. Давно, это было давно, когда я пил пиво с друзьями. Мы любили собираться у меня и смотреть субботние и воскресные матчи, как и все нормальные люди, пили пиво, ругались и кричали. Иногда мы уезжали на финальные, главные, жестокие, игры, захватив с собой ящик, а то и два, пива. Нет ничего более захватывающего, чем звук открывания банки или бутылки. Приятное, волнующее шипение захлестывает тебя, предвещая нечто хорошее впереди. Всё это прошло и исчезло, словно сон. И подтвердить этот сон не может никто, кроме тебя. Вместо тех весёлых вечеров пришли однообразные дни с погонями, желанием жить, белыми почти не прозрачными туманами, за которыми прячутся живые трупы, влекущие за собой смерть. Всё растаяло, как фраза, сказанная шепотом в пустом концертном зале, и я исчезну также, будто совсем не рождался.

Пиво ничуть не успокоило моих мыслей, ничуть не охмелило меня. Я сел у полок, залпом допивая гадкое пойло. Плечи обессиленно опустились, горячие веки закрылись, уставшая тонкая рука уронила пустую банку, покатившуюся по сломанным плиткам. Меня склонило в сон. Я был бы рад заснуть и никогда не просыпаться, никогда снова не встречаться с этими проклятыми отродьями ада. Мне страшно спать, потому что они могут проникнуть в магазин, но тело до безумства измучилось, и я никак не могу не спать. Мне страшно проснуться снова, потому что ненадолго восполню силы, подкреплю своё желание жить, потому что снова придется бежать. Я устал. Я хочу умереть во сне.

Я уснул. Проснусь ли я снова? Что случится, когда я всё же открою глаза?

Я проснулся оттого, что показалось, будто солнце бросило свой яркий луч на меня. Но, открыв глаза, понял, что ничего этого не было: на небе по-прежнему висит серая пелена облаков.

Неужели я до сих пор жив? Как? Возможно, существует та высшая сила, говорящая, когда нам стоит бороться, а когда нам умирать. А, может, меня защитили лишь переклинившие электрические двери.

Я поднялся без особой охоты. Частые ряды с едой зарябили в глазах, я едва не упал. Ослабевшие ноги старались удержать вес тела, худые руки пытались ухватиться за что-нибудь. Заставляя себя двигаться, я прошел между стеллажей. Странное ощущение посетило меня, будто вчера я выпил целый ящик пива, закусывая отвратительной острой едой. Я, сдерживая позывы желудка, склонился к нижней полке, где размещались конфеты. Схватив одну из упаковок, я разорвал её, рассыпав половину ярких сладостей, и трясущимися руками запихнул одну. Вдруг с удивлением я услышал собственное глубокое дыхание, словно я бежал много километров не останавливаясь. Закрыл глаза, почувствовав расслабление от набежавшей сладкой слюны, облокотившись на ряд, и с твердым намерением решил, что дальше так продолжаться не может: кто-то должен сдаться: я или они. Наверное, это буду я. Я, как самое малочисленное среди сторон.

Им не чужд страх, они ничего не чувствуют, их стадное чувство объединяет и заставляет меня бояться их. Но больше этого не будет. Они хотят получить меня, что ж, тогда пусть попробуют взять. Но я так просто не дамся.

Игры закончились.