Когда погибает Роза

А на пятом курсе обучения, в моей судьбе появился Виталик, и жизнь заиграла другими красками. Панцирь раскололся, рухнул, звеня осколками, выпуская на свободу совсем другую меня, трепетную, восторженную, влюблённую. Я словно пробудилась после длительного, унылого сна. Пробудилась и удивилась, насколько скучно я жила, как бездарно распоряжалась своей молодостью, тратя её на то, чтобы угодить маме, что-то ей доказать, получить её похвалу. Виталик ввёл меня в свой круг, и у меня, за всё это время, появились подруги.

Во мне что-то поменялось, перевернулось, словно я сбросила старую кожу и обросла новой. Виталик был человеком-праздником, человеком, для которого скука нестерпима, а быт является пыткой. А я настолько любила его, настолько была им больна, что с лёгкостью отринула все свои старые желания, интересы и стремления, удивляясь, как же раньше жила без клубов, ресторанов, дружеских посиделок на выходных, горячих, наполненных неистовой страстью ночей с любимым. И пусть моя жизнь была обычной, среднестатистической, без головокружительных взлётов и болезненных падений, пусть судьба не баловала меня яркими событиями, однако я жила. Жила, как живут все нормальные люди. Училась, затем, устроилась на работу и работала, встречалась с подругами, вышла замуж, стала вести нехитрый быт. Не была за границей, не сорила деньгами, не рвалась к великим достижениям, не блистала талантами, не имела толпы поклонников. Однако, были моменты, когда чувствовала себя счастливой, любимой, нужной, интересной, уважаемой коллегами. Я вращалась в обществе и была его полноценным членом. И львиной долей своего счастья я была обязана встрече с Виталиком. Хотя, надо было раньше начинать жизнь, со школьных лет. Сбегать с уроков, дружить с девчонками и заглядываться на мальчиков, посещать студенческие вечеринки, а не вежливо отказываться от приглашений. Надо было жить и пить эту жизнь, нырять в неё с головой, как в тёплое море. Оправдывать надежды и чаяния родителей, заслуживая их улыбки и поглаживания по голове – самое бесполезное и неблагодарное дело. Почему я раньше не понимала этого? Дура!

Сегодняшняя встреча с подружками последняя, и я это чувствовала. Светка- сестра мужа, теперь уже бывшего, Ленка- жена Виталькиного друга, Вика- девушка Виталькиного брата. Теперь они мне никто, и я им тоже.

За стеной, в соседней комнате орал телевизор. Не бубнил, не болтал, а именно орал. О нет! Мой горячо любимый отчим вовсе не был глух, просто, если он что-то смотрел, то посторонних звуков в доме не должно было быть. Звон посуды на кухне, музыка и наша натужная беседа в моей комнате, всё это раздражало Геннадичку и отвлекало от просмотра футбольного матча.

Возбуждённые крики спортивного комментатора, яркий солнечный свет морозного дня, заливающий комнату, звуки приходящих сообщений, то и дело раздающиеся из смартфонов подруг, тяжёлые клумбы салатов, приготовленные мамой, коктейль чесночного, алкогольного, лукового и мясного запахов, казались издёвкой, уродливой насмешкой. Всего этого было слишком. Слишком агрессивный свет, слишком душно пахнет едой, слишком громко кричит Виталий Тёмкин. Чёрт! И здесь Виталий? Когда от звучания этого имени перестанет сжиматься сердце, а в уголках глаз накапливаться слёзы? Когда я перестану, готовясь ко сну, класть рядом с собой трубку, в надежде услышать знакомый рингтон?

– Знаешь, – наконец изрекла Вика. Я тут же представила, как она накручивает блестящий каштановый локон себе на пальчик, как морщит аккуратный носик, и как кончик язычка облизывает пухлые губы. – Мы, пожалуй, пойдём.

Ручеёк её голоса подёрнулся тонким ледком, давая понять, что просить остаться и посидеть со мной ещё немного, бесполезно. Только вот я не собиралась этого делать, слишком жалко, слишком глупо, слишком унизительно.

– Да, – подхватила Света. – Не будем тебя отвлекать.

Звук расстёгивающейся молнии на сумочке, торопливое шуршание в поисках помады, словно этими действиями подруга пыталась скрыть свою неловкость.

– Отвлекать от чего? – спросила требовательно, тут же отругав себя за эту требовательность. В конце концов, они правы. Сидеть в комнатушке, развлекая жалкого инвалида под крики футбольного комментатора не так уж и весело. Однако обидно, безумно, чертовски обидно.

По телу растекалась мерзкая слабость отчаяния вперемешку с отвращением к себе. К той, в кого я превратилась.

– Ну, – протянула Света, шлёпая накрашенными губами. Почему-то, такой привычный звук показался мне гадким. Так и хотелось вмазать, как следует, по её силиконовым губищам. –Тебе, наверное, не до нас, после всего, что произошло? Ты ведь зрение потеряла, а это – такое несчастье. А мы здесь со своими поздравлениями. И Виталик, он не будет рад тому, что мы с тобой общаемся. Теперь он с Алиной.

Светка мялась, путалась, и, скорее всего, как все белокожие и светловолосые люди, густо краснела. Она всегда была мягкой, тактичной, не терпела конфликтов и предпочитала обходить острые углы, нежели натыкаться на них.

– Да что ты сиськи мнёшь? – Ленка, или Элен, как она любила себя называть, отпила из своего бокала. Это я поняла по звуку, слишком громкому, отнюдь не соответствующему утончённой Ленкиной натуре. И сразу стало понятно, что она прямо сейчас изречёт нечто неприятное. – Девочки, давайте будем честны друг перед другом! Наш Виталька бросил Розу, а значит- она нам никто, посторонний человек. Человек, с которым, конечно, можно было бы поддерживать контакт, если бы не это.

Скорее всего, её длинный острый ноготок, по обыкновению ярко-алый, указал на моё лицо, для пущей убедительности.

– А развлекать инвалида раз в неделю, тратя на благотворительность своё драгоценное время, я не подписывалась. И не надо, девочки, на меня так смотреть! Каждая из вас думает также, только хочет казаться хорошей.

Я надеялась, что кто-то из подруг возразит, приведёт какие-то правильные аргументы, хотя и сама не знала, что можно здесь ответить. Ведь права Ленка, чёрт её дери! Права!

Но девчонки лишь пробурчали нечто нечленораздельное, больше похожее на согласие с Ленкой, чем возражение. И та, воодушевлённая поддержкой, принялась добивать, уже давно поверженную меня. Поверженную, раздавленную, в дурацком синем атласном платье, сидящую во главе идиотского стола, облитую с ног до головы липким, холодным одиночеством, словно помоями, насквозь пропитавшуюся гнилостным запахом безнадёги, тоски и ненавистью к жизни. Жизни, которая теперь будет проноситься без меня, мимо меня.

– Кто поведёт её за ручку в клуб или на пляж? Кто обратно домой приведёт? Вот мы всей нашей честной компанией собираемся на юг этим летом. Кому захочется возиться с ней, сопли подтирать, вместо того, чтобы отрываться на полную катушку.

Ох! Лучше бы она не говорила про эту поездку! Мне до боли, до ломоты в теле захотелось окунуться в ласковые морские волны, ощутить на губах солёный вкус, почувствовать, как солнце гладит по плечам горячими ладонями, вдохнуть всей грудью душно-сладкий аромат магнолий.

– Это жестоко, – неуверенно пролепетала Светка. И в этом полувопросительном лепете больше слышалась просьба убедить её в обратном, убедить в правильности принятого решения, нежели несогласие с подругой.

– А жизнь- штука жестокая. И в ней нет места неудачникам. Выживают сильнейшие, красивейшие и успешные, и ничего не поделаешь. Ну всё, девочки, собираемся и валим. Если уж мужики нас отпустили, этим нужно воспользоваться.

Провожать девчонок я не пошла. Какой смысл прощаться, искать какие-то слова, если мы расстаёмся навсегда. Сквозь закрытую дверь своей комнаты. я слышала причитания мамы, и к жалости к себе, присоединилась ещё обида за мать. Она так старалась, готовясь к моему двадцать восьмому дню рождению, резала эти салаты, которые лишь едва расковыряли, тушила мясо, к которому так никто и не притронулся, пекла свой фирменный торт.

– Девочки, а тортик, – мамин голос тонул в шуршании одежды, вжиков молний, стуков каблуков. – Куда вы так торопитесь? Посидели бы ещё. Розочке так одиноко.

Чёрт! Мама! Замолчи, пожалуйста, замолчи! Не унижай меня ещё больше!

Девчонки промяукали что-то невнятное. Щелчок открываемого замка и облегчённое хихиканье в подъезде. Словно их только что из тюрьмы выпустили.

Рухнула лицом в подушку, втягивая носом запах кондиционера для стирки и сделала то, что хотела сделать весь сегодняшний день – разрыдалась.

Я лишилась всего, у меня ничего не осталось, только родители, вздыхающая, словно по покойнику мама и угрюмый, раздражённый отчим.

Глава 3

Этой ночью мне приснился Никита. Странно, никогда не снился, а тут, явился, спокойный, светлый, мягкий, как большой плюшевый медведь. Он ничего не говорил, просто грустно улыбался, словно что-то знал и желал предупредить. Мы находились в каком-то лесу. Сквозь густые кроны деревьев робко серело предгрозовое небо, резко и надрывно каркали вороны. И вдруг мне стало страшно. Деревья над нашими головами закачались, грянул гром и с неба полились струи, но не дождя, а крови. Никита бросился вперёд, перепрыгивая через валежник, продираясь сквозь сплетённые ветви.

Я же была не в силах двинуться с места и стояла, увязая в топком кровавом болоте.

– Подожди! – попыталась крикнуть ему в след, но голос пропал. А Никита бежал вперёд, думая, что я следую за ним.

– Подожди! – вновь попыталась крикнуть и проснулась.

Тикали настенные часы, за стеной раздавался храп отчима, бились в окно колючие снежинки, сквозь щель между занавесками в комнату втекал лиловый свет зимней ночи.

Я села в постели, чтобы перевести дух. Никита! Вот за кого меня наказывает судьба, бог или вселенная, это уж кому как нравится. Где он сейчас? Что с ним?

Вновь опустила голову на, промокшую от пота подушку, закрыла глаза, в подробностях попробовала воссоздать в памяти образ Никиты. Круглолицый, щекастый парень, мягкая полуулыбка, вихрастая каштановая чёлка и удивительного цвета глаза, мокрый асфальт или океанская впадина.

В него была влюблена вся женская половина нашей школы, от молодых учительниц до учениц младших классов. Уравновешенный и добродушный, открытый и отзывчивый. Как в такого не влюбиться? Бытует мнение, что хорошим девочкам нравятся плохие мальчики. Нет! Любым девочкам и хорошим, и плохим, мальчики нравятся внимательные, предупредительные и добрые. А Кит был как раз таким.

Я твёрдо знала, что у меня нет ни единого шанса. Куда мне – костлявой и низкорослой в блузке с маминого плеча, тягаться со школьными красотками? Это я понимала разумом, но сердце… Ох уж это глупое, девичье сердце! Оно рвалось, трепетало, горело и замирало, лишь только Никита оказывался в поле моего зрения. Мне нравилось смотреть на него во время уроков. Слышать его колос, вдыхать полной грудью запах его туалетной воды. И я мечтала, глупо, наивно мечтала, что этот парень подойдёт ко мне на школьной дискотеке и пригласит на танец. Горячие ладони Никиты лягут мне на талию, а его завораживающие глаза окажутся настолько близко, что я смогу в них утонуть. Утонуть, на целых четыре минуты медленной композиции.

И когда Мария Николаевна, руководитель школьного драм кружка, дала мне роль принцессы, а Никита получил роль трубадура, счастью моему не было предела. Пусть хотя бы так, не взаправду, лишь на сцене, Никита признается мне в любви.

– Не обольщайся, – пропела сладким голоском Маринка, которая должна была играть петуха. – Это всего лишь роль. На самом же деле, такую как ты не то, что Никита, даже Сморчок не полюбит.

– Да пошла ты, – отмахнулась я. Да, было обидно, но ведь не показывать же это Маринки, к тому же, и без неё проблем хватало.

После репетиции, я, по обыкновению, забилась под лестницей чёрного хода. Чиркнула зажигалкой и затянулась горьковатым едким дымом. Домой идти не хотелось, хотя в животе постыдно урчало и бурлило от голода. Школьный обед был давно уже съеден и переварен. А ещё до слёз хотелось снять дурацкие туфли и засунуть ноги в таз с горячей водой.

– Предательница! Самка похотливая! – прошептала я, делая глубокую затяжку. – Вчера своему Геннадичке новую куртку купила, чтобы не мёрз в ментовской машине, а дочери туфли купить не может.

– Походишь и в моих, – заявила мама, засовывая комки бумаги в носок пошарпанной лодочки. – У меня в твоём возрасте вообще ничего не было, всё за сестрой донашивала.

– И, по-твоему, это нормально? – усмехнулась я.

– Нормально, – ответила мать с силой захлопнув дверцу шкафа. – Папе куртка важнее, он наш кормилец, а ты …

– А я вам мешаю наслаждаться друг другом, – продолжила я и скрылась в своей комнате.

Дура! Неужели она думает, что если называть чужого мужика моим отцом, то и я, рано или поздно, в это поверю? Не дождётся! Никогда не дождётся! Да лучше я себе язык отрежу, чем назову этого говнюка папой!

Сентябрь золотил верхушки деревьев, солнце дарило своё прощальное тепло. Школьный шум постепенно стихал, ученики расходились по домам. А мне придётся сидеть здесь до вечера, пока мама не вернётся домой с работы.

От одной только мысли, что я окажусь в квартире наедине с отчимом, меня передёрнуло от отвращения и страха. Хватит, одного раза мне вполне достаточно! Я не дура, чтобы на одни и те же грабли дважды наступать. Ничего, от голода не сдохну, голод можно и перетерпеть, а вот липкие волосатые руки отчима на своём теле, я больше не перенесу. Уж лучше сразу в петлю. Да и еда, с появлением Геннадички стала уже не той, что прежде. Если раньше мама пекла блинчики, жарила курицу или золотистую картошечку на старой, чугунной сковороде, то с появлением миленького и родненького, мы перешли на каши. То у Геннадички болел желудок, то обострился геморрой, то воспалился зуб.