Испанец. Священные земли Инков

– Это письмо… В нем посредством вот этих знаков мои родные рассказывают мне все, что случилось дома за последнее время. Вы пользуетесь чем-нибудь похожим?

Чабча Пуси, курака Акомайо, который, судя по всему, искренне заинтересовался тем, что ему пытался втолковать испанец, немного поразмыслил и наконец, вынув из сумки толстый шнурок, с которого свисало несколько разноцветных веревочек с искусно завязанными узелками, сказал:

– У нас есть «кипу». В зависимости от размера, цвета, количества и расположения узелков, они сообщают сведения. Например, этот мне напоминает, сколько лам и альпак сейчас имеется в Акомайо; вот этот – сколько туник, а вот этот – сколько мечей и щитов…

Алонсо де Молина в свою очередь взял шнурок и стал рассматривать, вертя в пальцах, стараясь понять, как его используют. Наконец вернул его хозяину, кивнув головой:

– Понятно… – сказал он. – Неплохой способ держать в памяти сведения… Но вот что мне хотелось бы знать, так это: если твоя жена пришлет тебе такую штуку, узнаешь ли ты, что она жива-здорова, урожай был неудачный, а твоя кузина выскочила замуж за местного дурачка…

– Зачем ей мне об этом сообщать? Все это я узнаю, когда вернусь.

– Ладно!.. Однако представь себе, что ты хочешь узнать об этом раньше. Как бы ты это сделал?

– Зачем мне это знать, если, находясь так далеко, я не смог бы ничего исправить?.. Я предпочитаю спокойно путешествовать и думать, что все идет так, как я оставил, а не узнать, что Найка заболела и, возможно, умирает. Это было бы бессмысленное страдание, тебе не кажется?

Что это было: идиотский ответ или демонстрация железной логики, – только поразмыслить об этом испанец не успел, поскольку собеседник вскочил на ноги, давая понять, что разговор окончен, и, как обычно, бодрым шагом начал спускаться к реке.

Испанец беззаботно двинулся за ним по крутому склону. И тут за последним поворотом тропинки его взору открылось такое зрелище, что он невольно застыл на месте, словно внезапно превратившись в соляной столб: через широкое русло реки был перекинут совершенно невообразимый веревочный мост, и его середина угрожающе раскачивалась над бурными водами, которые с ревом прокладывали себе путь между острых камней, напоминающих черные клыки голодного волка.

– Уж не собрался ли ты по нему переправляться? – запротестовал он.

Чабча Пуси взглянул на него с удивлением:

– Почему нет? – спросил он. – Чем он плох?

Первые солдаты уже продвигались по хлипком мосту, крепко, как только можно, вцепившись в потрепанные веревочные поручни, и у Молины возникла уверенность в том, что стоит им только зазеваться, как ветер, который с ревом спускался с горного хребта, подхватит их и понесет над бездной к самым дальним пределам земли.

– Они сошли с ума! – в ужасе пробормотал он. – Окончательно свихнулись. Я отказываюсь переправляться здесь.

– Ничего другого не остается, – спокойно ответил инка. – Другого пути нет.

– Всегда есть другой путь.

– Но не в горах. Разве в твоей стране нет рек?

– Есть. Спокойные реки с прекрасными каменными мостами. Не то что этот.

Первая группа солдат уже переправилась на другой берег и рассредоточилась по склону с оружием на изготовку, готовые к бою, и тут, пока он наблюдал за их передвижением и тем, как тщательно они изучают камни и кусты на вершине, его вдруг осенила догадка:

– Ты ждешь нападения? – спросил он.

– Какое место может быть лучше для засады? – прозвучало в ответ. – Если люди Атауальпы намереваются тебя схватить, то это как раз подходящее место. Подождем, пока разведчики не удостоверятся, что опасности нет.

– Меня больше волнует мост, нежели все солдаты Атауальпы вместе взятые.

Чабча Пуси лишь улыбнулся, не сводя взгляда с противоположного берега; ни одна даже самая мелкая деталь крутой стены, начинавшейся в нескольких шагах от входа на мост, не была обойдена его вниманием – до тех пор, пока фигура офицера, командовавшего охраной, не появилась на скале и не замахала руками, приказывая начать продвижение.

– Идем! – сказал он. – И помни, что этот мост прослужил уже больше века и не оборвался.

– Ничего себе утешение! Целый век!..

– Но каждые три года его восстанавливают… – добавил туземец. – У жителей этих гор нет иной обязанности в жизни, кроме как плести крепкие веревки и содержать мост в идеальном состоянии. Если дорожные инспекторы обнаружат хоть малейший дефект, то кураку сбросят в пропасть вместе со всей семьей. Это действует на тебя успокаивающе?

– Должно было подействовать, вот только ветер… кто его остановит?

Не дожидаясь ответа, он с обреченным видом двинулся вперед, но не успел пройти метров тридцать, как его поразил внезапный грохот, донесшийся из самой глубины каньона, и это был то ли рев, то ли безудержные рыдания, к которым примешивалось неистовое биение воды о гранитные стены, скрежет камней, которые поток волочил по дну, и завывания ветра, тон которого менялся каждую минуту.

Сила постоянно бушующего ветра, который стремился пробиться сквозь узкую горловину огромной естественной воронки, которую представляло собой ущелье, была такова, что за двадцать шагов до начала моста уже была натянута веревка, за которую надо было держаться, чтобы не подвергать себя риску и не оказаться безвозвратно утянутым в русло реки.

Испанец остановился, перекинул ремень аркебузы через грудь, подтянул покрепче меч и непромокаемую кожаную сумку, в которой хранил порох, и, громогласно чертыхнувшись в полной уверенности, что никто все равно не разберет ни слова, двинулся навстречу пренеприятному приключению – переправе через реку; он старался не смотреть вниз, поскольку это было бы все равно, что броситься в воду вниз головой, ведь даже на крепостной башне он испытывал головокружение.

– Я из Убеды, – только и смог прошептать он напоследок, как бы извиняясь. – Я из Убеды, которая по милости Господней расположена на ровной земле; вот уж не знаю, какого черта меня понесло исследовать самую горную страну на этом свете.

Несомненно, это были тоскливые минуты; столь же бесконечные, как самое жестокое сражение, в котором ему довелось участвовать за свою бурную жизнь, потому что на сей раз он сражался не с людьми и оружием, а с неукротимым ветром и сильным головокружением, из-за которого его совершенно не слушались ноги.

Поэтому он полностью сосредоточился на том, чтобы цепляться руками за все, что придется, не обращая внимания на происходившее вокруг, и лишь когда вновь ощутил под ногами твердую почву, заметил, что по ту и другую сторону моста развязался жестокий бой.

Откуда взялось столько людей, так и осталось для него загадкой: они выныривали из-за камней и кустов на вершине горы и, размахивая короткими мечами и тяжелыми булавами, обрушивались на солдат Чабчи Пуси. Те, в свою очередь, пытались отважно защитить своего предводителя, в то время как носильщики, поспешно побросав свою поклажу, кинулись бежать врассыпную.

Испанцу потребовалось всего несколько секунд, чтобы подготовить аркебузу и выстрелить в ближайшего из нападавших. Тот схватился за грудь, вопя от боли, однако, вопреки ожиданиям, на этот раз противника не охватила паника, поскольку грохот реки и ветер приглушили звук выстрела «трубы громов»; никто и не заметил, что несчастный был ранен невесть откуда прилетевшей свинцовой пулей, а не холодным оружием в рукопашной схватке.

Алонсо де Молина на какое-то мгновение почувствовал себя в дурацком положении; у него возникло непреодолимое желание отвернуться и засвистеть, сделав вид, что он не имеет ко всему этому никакого отношения. В итоге он схватил за руку кураку и прикрыл его собой в уверенности, что солдаты не смогут долго сдерживать напор противника, втрое превосходившего их по численности.

Он стал свидетелем неоправданной жестокости нападавших, которые сбрасывали в пропасть и мертвых, и раненых, и не сходил с места до тех пор, пока их предводитель, человечек с выбритой головой и деформированными ушами, украшенными золотыми кольцами, которые оттягивали мочки чуть ли не до плеч, не приблизился к нему – не без некоторой опаски – и не заговорил тоном, который по замыслу должен был звучать властно, а прозвучал фальшиво, поскольку пришлось слишком напрягаться, чтобы перекричать шум.

– Я – Пома Ягуар, наместник Уанкабамбы[23 - Уанкабамба – одна из северных провинций Перу с одноименной столицей, расположенной в долине реки Уанкабамба, вдоль которой проходит Дорога инков, ведущая от Кито к Кахамарке.], и я приветствую тебя от имени моего господина Инки Атауальпы… – Затем он повелительно указал на Чабчу Пуси, которого почти не было видно за спиной испанца. – Отдай мне этого человека, который должен заплатить жизнью за свое предательство.

Молина твердо отказался.

– Этот человек – мой друг. Чтобы его убить, тебе придется попытаться убить и меня, и твой господин потребует от тебя отчета, как ты посмел поднять руку на Виракочу… Прочь с дороги!

Он оттолкнул того в сторону и, взяв Чабчу Пуси за плечо, поставил его перед собой, чтобы твердым шагом начать восхождение по крутому склону, уповая на то, что одним лишь спокойствием и надменностью сумеет спасти кураке жизнь.

Наместник Пома Ягуар колебался несколько секунд – находясь под впечатлением то ли от твердости, то ли от хриплости голоса андалузца, – однако этого времени оказалось достаточно, чтобы его люди расступились, освободив путь к вершине; некоторые с удивлением протягивали руку, чтобы коснуться блестящей металлической кирасы, на которой играли серебристыми бликами солнечные лучи.

Крутой склон был, без сомнения, самым узким, крутым и изматывающим из тех, что им уже пришлось преодолеть, однако Молина изо всех сил старался не выдавать своей усталости, и, несмотря на то что разреженный воздух высокогорья, похоже, вновь отказался заполнять его легкие, а голова грозилась лопнуть, он твердо сжал зубы и упрямо продвигался вперед, сознавая, что «бог» не может обнаруживать признаки слабости.

– Кока! – прошипел он, когда ноги, как ему показалось, должны были вот-вот перестать ему подчиняться. – Мне нужна кока… Быстро!

Чабча Пуси мгновенно внял его просьбе и, тайком сунув руку в кожаную сумку, передал ему горсть листьев и кусочек известняка. Испанец положил все в рот и начал с наслаждением жевать, моля небо о том, чтобы снадобье поскорее подействовало и позволило ему добраться до вершины, не рухнув раньше времени без сил.

Последние метры явились настоящим испытанием: он уже не столько толкал кураку впереди себя, сколько вцепился в того в надежде, что это поможет ему устоять на ногах и избежать позора; не хватало еще, чтобы те, кто провожал его взглядом, увидели, как «бога» из плоти и крови больше не держат ноги.

Достигнув вершины, он притворился, что у него перехватило дыхание от восторга перед величественной красотой открывшейся его взору картины: обширнейшего плоскогорья, поросшего невысокой травой и усеянного сотней небольших свинцово-серых озер, похожих на пятна ртути, в зеркале которых отражались грозные белые пики, выстроившиеся в километрах тридцати в очередную нескончаемую горную цепь.

Неподвижный воздух был сухим и прозрачным, а тишина такой глубокой по контрасту с грохотом реки, что покатившийся камень показался первым нарушением первозданности мира, сотворенного в этом виде миллионы лет назад и просуществовавшего до сих пор, словно его никогда не видели глаза ни одного человека.

– Как красиво! – пробормотал он, едва отдышавшись. – Это самое красивое и пустынное место, которое мне когда-либо доводилось видеть.