Капитализм в Америке: История

Люди страны изобилия

Американская бизнес-цивилизация укоренилась в стране, щедро обеспеченной тремя важнейшими предпосылками производства – капиталом, землей и рабочей силой. С 1818 по 1914 г. американский банковский сектор разросся с 338 банков с общими активами в 160 млн долл. до 27 864 банков, активы которых насчитывали 27,3 млрд долл. Америка стала мировым лидером в импорте капитала; главным ее донором была Великобритания – предшественница США в качестве штаб-квартиры мирового капитализма. Территория США в первой половине XIX в. прирастала постоянно и быстро – от 2 239 681,86 кв. км в 1800 г. до 7 614 673,82 кв. км в 1850 г. Между окончанием Гражданской и началом Первой мировой войны американцы освоили как сельхозугодия 1 618 744 кв. км диких земель, что почти вдвое больше, чем вся территория Западной Европы.

Эта земля была необычайно богата природными ресурсами. Общая длина судоходных рек США больше, чем во всех остальных странах мира, вместе взятых. Величайшие из этих рек – Миссури, Огайо, Арканзас, Теннесси и, конечно, могучая Миссисипи – пересекают страну скорее по диагонали, чем перпендикулярно, разделяя ее на естественные географические зоны[15 - Robert D. Kaplan, Earning the Rockies: How Geography Shapes America's Role in the World (New York: Random House, 2017), 133.]. Аппалачи, простирающиеся от Пенсильвании до Кентукки и холмов Западной Вирджинии, переполнены каменным углем. Монтана настолько богата драгоценными металлами, что ее прозвали штатом-сокровищницей. В районе Месаби в Миннесоте – богатейшее месторождение железной руды. В земле Техаса – моря нефти (которые сегодня оказались еще более «полноводными» благодаря технологии гидроразрыва пласта). Средний Запад – житница Америки.

Изобилие природных ресурсов оказывало огромное влияние на экономическое развитие США. Порой оно проявлялось в форме общенациональной истерии вокруг этих ресурсов – достаточно припомнить золотую лихорадку 1849 г. и нефтяные бумы начала или середины ХХ в. Оно формировало мощные отрасли хозяйства, работающие на экспорт, – например, зерновых. Но один из наиболее существенных факторов такого изобилия оставался неявным – экономическое развитие Америки, в отличие от других стран, не сдерживалось нехваткой природных ресурсов. За период бурного роста американской сталелитейной промышленности с 1890 по 1905 г. доля Миннесоты в общенациональном производстве железной руды выросла с 6 до 51 %, а цена на руду в стране упала вдвое: американским стальным магнатам сырье обходилось гораздо дешевле, чем их британским конкурентам.

Америка притягивала людей как магнитом. Уровень рождаемости в колониальной Америке был одним из самых высоких в мире – благодаря изобилию земли и нехватке рабочей силы. Темпы прироста численности населения, и без того достаточно высокие, резко ускорились, когда в Америку хлынули люди со всего мира. В XIX в. население выросло почти в 15 раз – с 5,3 млн человек до 76 млн. Столько людей не жило ни в одной стране Европы, за исключением России. К 1890 г. 80 % ньюйоркцев и 87 % чикагцев были иммигрантами или детьми иммигрантов.

Среди икон американского предпринимательства необычайно высока доля иммигрантов или их детей. Александр Белл и Эндрю Карнеги родились в Шотландии. Никола Тесла, «первооткрыватель» переменного тока, – серб. Джордж Митчелл, изобретатель технологии фрекинга, один из самых влиятельных бизнесменов последних десятилетий, – сын грека-козопаса.

Прибывшие в Америку поселенцы оказывались необычайно мобильными: они выросли в странах, где свободная земля – огромная редкость, а тут она была в изобилии. Их охватывала и жажда обладания землей, и «охота к перемене мест» – жажда странствий. Эта тяга к мобильности, к свободе перемещений никуда не ушла и после создания более «зажиточной» цивилизации: «Средний город» (Middletown), исследование типичного города Среднего Запада (города Манси в штате Индиана), проведенное Робертом и Хелен Линд, показало, что с течением времени американцы становились все более мобильными. Если в 1893–1898 гг. переезжало 35 % американских семей, то в 1920–1924 гг. уже 57 %. За первые десятилетия ХХ в. миллионы чернокожих американцев Юга бежали от кабальной испольщины на Север – в бурно растущие промышленные центры вроде Детройта или Чикаго. (В 1980-е гг. эти миграционные потоки повернулись вспять – миллионы людей разного цвета кожи оставляют территорию «Ржавого пояса» ради процветающего «Солнечного»[16 - «Ржавый пояс» – часть Среднего Запада и Восточного побережья США (территория между Великими озерами и Атлантическим океаном), где традиционно сосредоточены предприятия тяжелой промышленности США. Ранее он именовался «Индустриальный», но стал «ржаветь» с 1970-х гг., после упадка промышленного производства и массового закрытия предприятий. «Солнечный пояс» – южная часть США от Флориды до Калифорнии.]).

Во второй половине XIX в. сочетание всех разнообразных преимуществ – культурных и демографических, политических и географических – позволило США стать самой мощной экономикой мира. Сеть железных дорог, пронизавших территорию страны, превратила ее в крупнейший в мире единый рынок: к 1905 г. только через один Чикаго проходило 14 % железнодорожных путей мира. В Америке сформировались крупнейшие мировые корпорации: в созданной в 1901 г. компании U. S. Steel (первая в мире компания-миллиардер) работало около 250 000 человек. Америка сделал больше, чем какая-либо другая страна, для того, чтобы превратить две важнейшие новаторские технологии – электричество и двигатель внутреннего сгорания – в неиссякаемый источник потребительских товаров – автомобилей и грузовиков, стиральных машин и радиоприемников.

Как стать богатым

В этой книге мы ведем рассказ, опираясь на три структурных принципа – производительность, созидательное разрушение, политика. Производительность отражает способность общества получить большую отдачу при заданных вложениях. Созидательное разрушение определяет процесс, который стимулирует рост производительности. Политика имеет дело с негативными последствиями созидательного разрушения. Первое – чисто техническая сторона экономики. Второе – экономическое явление, связанное с фундаментальными проблемами социальной философии. Третье уводит нас все дальше из мира таблиц и графиков в мир практических политических решений. Тот же, кто считает, что история экономики существует вне связи с политикой, читает не ту книгу.

Производительность – наивысший критерий экономического успеха[17 - Alan Greenspan, The Map and the Territory 2.0: Risk, Human Nature, and the Future of Forecasting (New York: Penguin Press, 2013), 152–176 (Гринспен А. Карта и территория. Риск, человеческая природа и проблемы прогнозирования. – М.: Альпина Паблишер, 2018).]. Ее степень определяет средний уровень жизни общества и отличает развитые страны от развивающихся. Наиболее распространенная ее мера – производительность труда, которая определяется выработкой (количеством добавленной стоимости) за единицу рабочего времени (рабочий час). Главными определяющими факторами (детерминативами) уровня производительности труда являются объем вложенного в производство капитала (производственные площади и оборудование) и количество рабочих часов с учетом образования и квалификации работников.

В 1950-е гг. адепты теории экономического роста во главе с Мозесом Абрамовичем и Робертом Солоу обнаружили, что вложения труда и капитала не определяют параметры роста ВВП полностью. Сведя остаточные факторы влияния на экономический рост к одному, они назвали его многофакторной производительностью (далее – МФП)[18 - Англ.: MFP. Используется и другой термин – общая факторная производительность.]. В основе МФП лежат новации. Она растет преимущественно от вложений капитала и труда.

Проблема подсчета показателей ВВП и МФП в долгосрочной перспективе состоит в недостоверности статистики – чем дальше вы уходите в историю, тем сложнее получить надежные данные. Правительство США начало систематический сбор информации о национальном доходе и счетах производства только в 1930-е гг., обратившись к опыту Саймона Кузнеца из Стэнфордского университета и Национального бюро экономических исследований. В поисках данных, относящихся к более ранним периодам, историкам приходится обращаться в основном к материалам переписей населения, проводившихся раз в десятилетие с конца 1790-х гг. К этим данным историки добавляют разрозненные сведения о промышленном производстве, посевах и урожаях, поголовье скота, а также рабочих часах, но, как показал Пол Дэвид, эти данные до 1840-х гг. грешат серьезными неточностями. Тем не менее, несмотря на все эти ограничения, целый легион специалистов по экономической истории сумел воссоздать более или менее надежную статистическую хронологию ВВП – как номинального, так и реального – для самого раннего периода существования США (см. приложение)[19 - Susan B. Carter, Scott Sigmund Gartner, Michael R. Haines, Alan L. Olmstead, Richard Sutch, and Gavin Wright, eds., Historical Statistics of the United States: Millennial Edition (New York: Cambridge University Press, 2006).]. Мы в книге постоянно будем обращаться к этим данным.

Созидательное разрушение

Созидательное разрушение – главная движущая сила экономического прогресса, нескончаемая буря[20 - Выражение Йозефа Шумпетера («perennial gale») в первом русском переводе В. С. Автономова книги «Капитализм, социализм и демократия», передано менее точно – как «постоянный поток». – Прим. ред.], разрушающая бизнес и человеческие жизни, но по ходу этого создающая более продуктивную экономику. За редким исключением, единственный способ повысить выработку в единицу времени – направить ресурсы общества в те области, которые дают наивысшую отдачу на вложения, или, говоря более формально, направить валовые накопления населения (а также накопления, заимствованные за рубежом) на финансирование самых современных технологий и организаций. Созидание и разрушение – сиамские близнецы. Этот процесс подразумевает замещение прежде продуктивных и эффективных активов и связанных с ними рабочих мест новыми технологиями и рабочими местами. Так революционная технология литья Генри Бессемера в 1855 г. вытеснила предыдущие, более затратные способы получения стали.

Идеей созидательного разрушения мир обязан Йозефу Шумпетеру и его великой книге «Капитализм, социализм и демократия»[21 - Шумпетер Й. Теория экономического развития. Капитализм, социализм и демократия. – М.: Эксмо, 2007.]. «Процесс созидательного разрушения является самой сущностью капитализма, – писал Шумпетер. – В этом капитализм и состоит, в его рамках приходится существовать каждому капиталистическому концерну». Однако – при всей своей гениальности – в разработке последовательной теории созидательного разрушения Шумпетер не пошел дальше блестящих метафор, оставив эту задачу своим последователям. Современные экономисты пытались наполнить его идеи реальным содержанием, превратить метафоры в концепции, которые учитывают политические реалии и воспринимают мир таким, каков он есть.

Для изучения этой «нескончаемой бури» нет лучшего места и времени, чем Америка конца XIX в., где появилась плеяда титанов бизнеса. Они преображали целые отрасли в континентальном масштабе. Это было время, когда федеральное правительство сосредоточилось в основном на защите прав собственников и соблюдении договорных условий, не пытаясь «обуздать» процесс созидательного разрушения. Благодаря постоянному совершенствованию технологий издержки производства на единицу продукции (показатель, в принципе аналогичный почасовой выработке) «бессемеровской стали» резко снизились, в результате чего оптовая цена на сталь с 1876 по 1901 г. упала на 83,5 %. Дешевая сталь запустила целый цикл новаций: стальные рельсы были в десять с лишним раз долговечнее чугунных, а стоили лишь немногим дороже, что позволяло перевозить по железным дорогам больше людей и товаров за меньшие деньги. Аналогичный каскад модернизационных изменений, затронувших почти все сферы деятельности человека, удвоил уровень жизни в Америке всего за поколение.

Наиболее очевидным способом стимуляции созидательного разрушения является производство более мощных машин и механизмов. Примечательно, что многие подобные механизмы, совершившие революционные преобразования в производительности труда, выглядят как кустарные поделки непонятного предназначения. Жатка Сайруса Маккормика, которую лондонская The Times описывала как помесь акробатической трапеции и инвалидной коляски[22 - Charles R. Morris, The Dawn of Innovation: The First American Industrial Revolution (New York: Public Affairs, 2012), 242–243.], за период с 1831 г. (когда она была изобретена) по конец XIX в. позволила повысить производительность труда на 500 % при сборе пшеницы и на 250 % – при сборе кукурузы. При этом за тот же период высвободилось до четверти мировой рабочей силы в области сельского хозяйства. В 1800 г. вооруженный серпом фермер за один день тяжкого труда мог сжать колосья пшеницы с 0,4 га земли. К 1890 г. двое фермеров, используя пару лошадей, за то же время могли сжать и связать пшеницу в снопы с 8 га. Швейная машинка, изобретенная в 1846 г., в 1870-е гг. уже пошедшая в массовое производство, повысила производительность труда более чем в пять раз. Новые табуляторы (счетно-аналитические машинки) позволили завершить перепись населения в 1890 г. всего за год – всего десятилетием раньше полная обработка данных по переписи населения занимала (по оценкам) 13 лет. Телетайп, появившийся в 1910 г., к 1929 г. лишил работы от 80 до 90 % телеграфистов, оперировавших азбукой Морзе.

Совершенствование бизнес-практик важно не менее технологических новшеств. Главным вкладом Америки в повышение мировой производительности труда стало, возможно, именно массовое производство. В Европе XIX в. производство технологичных продуктов – таких, например, как ружья или часы – было сосредоточено в руках отдельных мастеров-ремесленников. В Америке Эли Уитни и другие новаторы преобразовали производство механизмов в процесс производства стандартизированных деталей. В 1913 г. Генри Форд запустил первый конвейер, доставлявший рабочее место к работнику. Успехи Америки в производстве более совершенных машин и производственных процессов признавали даже самые недалекие умы. Сталин назвал Америку «страной машин»[23 - David M. Kennedy, Freedom from Fear: The American People in Depression and War, 1929–1945 (New York: Oxford University Press, 1999), 615.]. Гитлер заявлял, что нацизм – это «фордизм плюс фюрер».

Вкупе с этими мощными силами в том же направлении действовали и более деликатные. Самая важная из них – информация. За последние годы мы настолько привыкли получать необходимую информацию вовремя, что воспринимаем ее как воздух, которым дышим. Но на протяжении большей части истории человечества информация была настолько дорогой, что людям зачастую приходилось действовать в полном неведении. Битва за Новый Орлеан, сделавшая Эндрю Джексона национальным героем Америки, – последнее крупное сражение англо-американской войны 1812 г., в котором британцы потеряли 700 человек убитыми, – состоялась через две недели после того, как был заключен Гентский мирный договор, завершивший войну[24 - Война 1812 г. – второй англо-американский военный конфликт 1812–1815 гг., также называемый Второй войной за независимость, подтвердивший статус США как суверенной державы. – Прим. ред.].

В 1827 г. вышел Journal of Commerce, ставший незаменимым источником самых горячих деловых новостей: журналисты на скоростных шхунах перехватывали в открытом море корабли, направляющиеся в Новый Свет, чтобы узнать последние известия до того, как те войдут в порт. Телеграф Сэмюэла Морзе, впервые продемонстрированный публике в 1844 г., сократил время передачи информации до считаных секунд. Телеграфная компания Western Union связала тихоокеанское и атлантическое побережья Америки в единую коммуникационную систему в 1861 г., соединив телеграфные линии в городе Форт-Ларами, Вайоминг. Всего через несколько лет, в 1869 г., реальностью стали трансконтинентальные грузовые и пассажирские перевозки. Золотой костыль был торжественно вбит на церемонии в Промонтори-саммит, в Юте – в точке, где соединились железнодорожные сети Union Pacific и Central Pacific. Параллельно железнодорожным путям строились телеграфные сети. Сооружение трансатлантического телеграфного кабеля (после серии неудач) в 1866 г. наконец создало трансатлантическое финансовое сообщество: коммерсанты в Нью-Йорке, Сан-Франциско и Лондоне получили возможность общаться в реальном времени.

Информационная революция устранила все помехи и неопределенности, которые прежде затрудняли и тормозили деловую активность. Теперь продавцы могли дозаказать товар сразу после того, как тот уходил с полки. Поставщики получили постоянный контроль за цепочками поставок. Мгновенная коммуникация между кассой на прилавке и производственной площадкой, между поставщиками и перевозчиками снижает время доставки товара и необходимость складировать (и учитывать) массу товаров, не вовлеченных непосредственно в товарооборот.

Второй аспект созидательного разрушения – снижение затрат на капитальные вложения в экономику. Эндрю Карнеги и Джон Рокфеллер были героями созидательного разрушения: за счет выдающейся организации бизнеса и постоянных новшеств они сокращали затраты на капиталовложения в производство стали (Карнеги) и энергии (Рокфеллер), регулярно гальванизируя экономику снижением цен и предложением все более широкого доступа к ресурсам.

Третий аспект – более эффективное использование капиталовложений. В славные дни американского промышленного могущества степень успеха измерялась ценой завода или высотой небоскреба. Со временем, однако, размер становился все менее адекватным мерилом экономического могущества – объем сырья, необходимый для производства единицы товара или продукции, за последние десятилетия неуклонно снижался. Развитие интегральных микросхем позволило «упаковывать» все большее количество функций во все более миниатюрные электронные коробки, достижения в материаловедении – производить более легкие (в пересчете на лошадиную силу) автомобили и более рационально устроенные здания. По нашим оценкам, с 1879 по 2015 г. снижение доли материалов на каждый доллар в реальном ВВП добавило 0,26 % к росту ВВП каждый год. К 2015 г. это добавило к общему ВВП 40 %. Ежегодная прибавка к росту ВВП была особенно значительной в период с 1879 по 1899 г., когда эффективность добавляла к росту реального ВВП 0,52 процентных пункта в год – в 1899 г., соответственно, общий уровень прироста реального ВВП из этого источника составил 10,6 %.

Еще один аспект созидательного разрушения – снижение расходов на транспортировку. Лист холоднокатаной стали в машине, стоящей в салоне автодилера, стоит дороже, чем на выходе с прокатного стана сталелитейного завода в Питтсбурге. Соответственно, совершенствование транспортной системы приносит два очевидных преимущества: оно облегчает сведение воедино всех факторов производства и позволяет предпринимателям быстрее доставлять потребителям конечные результаты этого производства – готовую продукцию. На заре существования США скорость лошади и ход парусного корабля определяли возможности для роста производительности. Улучшение качества дорог или такелажа могли лишь незначительно повысить производительность, ибо лошадь и парусник не могли двигаться слишком быстро. Производительность повысилась, когда пароходы вытеснили парусники – и не только потому, что выросла скорость речного сообщения, но и потому, что пароходы одинаково легко шли как вниз по течению, так и вверх. Трансконтинентальная железная дорога сократила время перевозки грузов и пассажиров от побережья до побережья с шести месяцев до шести дней[25 - https://www.history.co.uk/history-of-america/transcontinental-railroad (https://www.history.co.uk/history-of-america/transcontinental-railroad).]. С развитием местных железных дорог к общенациональной транспортной сети «подключалось» все больше человеческих и физических ресурсов страны; нарастал масштаб перемещения товаров и людей внутри США. Автомобили и шоссейные дороги постепенно потеснили железные дороги с ведущих позиций: с их помощью товары можно было доставить к двери заказчика, а не на ближайшую к нему железнодорожную станцию. Следующая революция – миниатюризация – сократила транспортные расходы еще сильнее: компьютерная отрасль по природе своей имеет более глобальный характер, чем, скажем, производство цемента, поскольку легкие и дорогие компьютерные комплектующие проще перевозить из одной части мира в другую.

Пятый фактор повышения производительности – географический. В сегодняшнем «плоском» мире цепочки поставок глобальны, а коммуникации мгновенны, и мы порой забываем то, что было очевидно для наших предшественников: разумный выбор места для производственной площадки может резко повысить производительность. Предприниматели наживали состояния, выстроив фабрику рядом с водопадом (за счет дармовой энергии) или около реки (бесплатный транспорт) – или просто грамотно расположив само производство и связанные с ним средства его обслуживания. Логика, направленная на повышение производительности, одинаково приложима к любым единицам измерения – как к ярдам или милям, так и к долям дюйма. Она действует одинаково в любом масштабе. В XIX в. предприниматели создавали экономическую ценность, строя железные дороги для того, чтобы перевозить железную руду из Месаби-рендж в Миннесоте и уголь из Западной Вирджинии к плавильным печам Питтсбурга, где из них вместе на выходе получали сталь. Сегодня предприниматели создают экономическую ценность, еще компактнее «упаковывая» в интегральные схемы постоянно уменьшающиеся в размерах кремниевые чипы, чтобы получить на выходе очередной прирост вычислительной мощности.

Коварство истории

В реальном мире созидательное разрушение редко работает в соответствии с безупречной компьютерной логикой закона Мура[26 - Закон Мура – эмпирическое наблюдение, согласно которому количество транзисторов, размещаемых на одном кристалле интегральной схемы, удваивается каждые 24 месяца.]. Новой технологии может понадобится много времени для того, чтобы кардинально изменить экономику. Распространение телеграфа Сэмюэла Морзе осложнялось размером страны и особенностями ее рельефа. Телеграфные сети быстро покрыли Восточное побережье США и густонаселенные районы западного, обеспечив жителей этих территорией почти моментальной связью, но центральные части страны оставались в информационном вакууме. В конце 1850-х гг. для передачи сообщения с одного побережья на другое совместными усилиями телеграфа и почтового дилижанса все еще требовалось три недели. Порой старые технологии могут идти (и работать) рука об руку с новыми: с 1860 г. усилиями курьерской службы Pony Express, конные почтальоны которой доставляли сообщения, меняя на почтовых станциях уставших лошадей на свежих, депеши пересекали страну уже быстрее, чем за десять дней[27 - 26 марта 1860 г. газета New York Herald разместила объявление о том, что компании Central Overland California и Pike's Peak Express Company предлагают услуги по доставке почты из Нью-Йорка «в Сан-Франциско за восемь дней. Первый курьер от Pony Express отправится с берегов реки Миссури в четверг, 3 апреля в 17:00; в дальнейшем отправка будет осуществляться еженедельно. Курьер принимает только письма». Первый этап этой эстафеты – от Нью-Йорка до Сент-Джозефа в штате Миссури – осуществлялся по телеграфу. Но в Сент-Джозефе телеграфная линия заканчивалась.]. Конная курьерская служба оказалась гораздо гибче, чем более технологичное железнодорожное сообщение, – лошади курьеров могли преодолевать крутые склоны каньонов и пробираться по узким тропкам, доставляя сообщения туда, куда не было ходу поездам.

Как подсказывает история Pony Express, новые технологии часто поддерживают старые или вдыхают в них новую жизнь. Журнал The Nation в октябре 1872 г. так писал о парадоксальной популярности лошади в эпоху пара:

Мы так много лет говорили о железных дорогах, пароходах и телеграфе как о великих «силах прогресса», что почти перестали обращать внимание на то, что наша зависимость от лошади выросла практически pari passu[28 - Pari passu – лат.: в равной мере. – Прим. ред.] с нашей зависимостью от пара. Мы покрыли всю страну нашими великими линиями парового сообщения и связи, но товарами и пассажирами их питают лошади. Наши быстроходные пароходы бороздят океаны, но эти суда невозможно ни нагрузить, ни разгрузить без лошадей[29 - Ann Norton Greene, Horses at Work: Harnessing Power in Industrial America (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2008), 1–2.].

Несколько десятилетий подряд «копытное» население Америки росло в два с лишним раза быстрее, чем «двуногое» – от 4,3 млн лошадей и мулов в 1840 г. до 27,5 млн в 1910 г. Если в начале 70-летнего периода беспорядочного прогресса одна лошадь приходилась на пять человек, то к его концу – уже одна на троих[30 - Там же, 41.]. Лошади крутили жернова мельниц, тянули плуги в поле, а также баржи и другие суда по рекам и каналам, пастухи на конях пасли стада, кавалеристы бросались в атаку, но прежде всего на лошадях перевозили грузы на небольшие расстояния. Для того чтобы заменить лошадей в качестве сердца американской экономики, потребовалась комбинация трех видов энергии. Паровая тяга вытеснила лошадей из перевозок на длинные расстояния, электричество – из городского транспорта, а «безлошадные повозки» с двигателем внутреннего сгорания – из сферы коротких грузоперевозок.

Обычно между появлением новой технологии и резким ростом производительности, вызванным ее применением, проходит довольно много времени. За 40 лет, прошедших с того момента, как Томас Эдисон устроил электрическое световое шоу в Нижнем Манхэттене в 1882 г.[31 - В 1882 г., построив первую в Америке распределительную подстанцию, Эдисон провел электрическое освещение на Перл-стрит, а также подключил к сети 59 клиентов в Манхэттене.], электричество не внесло особого вклада в рост производительности заводов и фабрик страны. Внедрение электричества в производство не сводилось к простому «подключению» фабрик к электрической сети. Для полноценной электрификации промышленности необходимо было полностью перепрофилировать весь производственный процесс, заменив «вертикальные» фабрики на «горизонтальные»[32 - Под переходом от «вертикальных» к «горизонтальным» фабрикам, подключившимся к электрической сети, авторы понимают замену механических и паровых двигателей электрическими и применение электрических приборов во всех звеньях технологической цепочки, а не простое освещение цехов электрическими светильниками. Второй способ «модернизации» не предполагает структурную перестройку. Но это имело и другую сторону дела: раньше паровые машины ставились на первом этаже, а цеха со станками, «питавшимися» их энергией, располагались часто выше, на втором этаже, вертикально. Появление компактных электродвигателей делало такую организацию производственного процесса излишней, то есть позволяло располагать станки горизонтально. – Прим. ред.], чтобы использовать новый источник энергии с максимальной эффективностью[33 - Paul David, "Computer and Dynamo: The Modern Productivity Paradox in a Not-Too-Distant Mirror", Center for Economic Policy Research, No. 339, Stanford University, July 1989. См. также: "The Dynamo and the Computer: A Historical Perspective on the Modern Productivity Paradox", American Economic Review 80, no. 2 (May 1990), Papers and Proceedings of the Hundred and Second Annual Meeting of the American Economic Association, 355–361.].

Некоторые из наиболее существенных прорывов в производительности происходят без особой помпы. Мощнейший прогресс в сталелитейном деле и в агрокультуре случился много позже того, как комментаторам наскучило обсуждать «эпоху стали» и «сельскохозяйственную революцию». Печь с кислородным наддувом (как подсказывает название, в ней использовался чистый кислород вместо воздуха) пришла на смену мартеновской печи после Второй мировой войны, сократив время плавки с 8–9 часов до 35–40 минут. С 1920 по 2000 г. трудозатраты на выплавку тонны нерафинированной стали сократились в тысячу раз – с трех рабочих человеко-часов на метрическую тонну до всего 0,003.

Наиболее существенное воздействие технологический прогресс часто оказывает на нашу повседневную жизнь. Он скорее облегчает наше существование, чем сказывается на состоянии каких-то отдельно взятых отраслей вроде промышленности или сельского хозяйства. Геродот описывал египетского фараона, которому оставалось жить всего шесть лет: «Понимая, что судьба его определена, [он] приказал… каждый вечер зажигать лампы… и наслаждался… превращая ночь в день – так он прожил двенадцать за срок шести»[34 - Stanley Lebergott, Pursuing Happiness: American Consumers in the Twentieth Century (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1993), 37–39.]. Распространение электричества с начала ХХ в. оказало на американцев в целом примерно тот же эффект. Электрическая бытовая техника и полуфабрикаты быстрого приготовления сократили время на готовку, стирку и уборку с 58 часов в неделю в 1900 г. до 18 часов в неделю в 1975 г.[35 - Правда, работы по дому не считаются производительным трудом при подсчете ВВП, таким образом, это значительное повышение в уровне жизни не нашло отражения ни в показателях часовой производительности, ни в показателях MPF/ОФП.]. По оценкам Статистического управления Министерства труда США, сканеры штрихкода на кассах увеличили скорость работы кассиров на 30 % и сократили трудозатраты кассиров и упаковщиков на 10–15 %.

Темная сторона созидательного разрушения

Деструктивный аспект созидательного разрушения проявляется в двух очевидных формах: разрушении физических активов по мере того, как они перестают соответствовать новым требованиям, и перемещение рабочей силы по мере того, как исчерпывается необходимость в старых рабочих местах. К этому следует добавить проблему неопределенности. «Буря созидательного разрушения» сносила старые истины вместе с отжившими практиками: никто не мог знать, какие активы в будущем окажутся продуктивными, а какие – нет. Новые технологии почти всегда приводят к надуванию спекулятивных пузырей, которым свойственно схлопываться – подчас с катастрофическими последствиями.

Созидательное разрушение обычно воспринимается, по Максу Веберу, с «бездной недоверия, подчас ненависти, прежде всего морального возмущения»[36 - Deirdre Nansen McCloskey, Bourgeois Equality: How Ideas, Not Capital or Institutions, Enriched the World (Chicago: University of Chicago Press, 2016), 154.]. Причина тому – отчасти боязнь любых перемен, свойственная человечеству в целом, а отчасти – тот факт, что перемены создают как победителей, так и проигравших. Самые очевидные противники перемен – рабочие, пытающиеся отстоять свои «архаизирующиеся» рабочие места. До Гражданской войны у американских рабочих было немного шансов создать организованное движение в защиту своих прав, поскольку компании были небольшими; рынок труда формировали элитные ремесленные гильдии; отношения в них были личными; забастовки случались крайне редко. После Гражданской войны, с развитием крупного бизнеса, неквалифицированные рабочие стали образовывать профсоюзы, чтобы добиться повышения зарплаты и улучшения условий труда[37 - Авторы крайне упрощают историю профсоюзного движения в США. Неквалифицированные рабочие в американских условиях – почти исключительно иммигранты, говорившие на разных языках и готовые на любую, самую низкооплачиваемую, работу. Поэтому «старые» американцы относились к таким потенциальным (и часто фактическим) штрейкбрехерам с подозрением. Это касалось и профсоюзов, первоначально разделенных по национальным «квартирам». Авторы, упоминая неквалифицированных рабочих и их профсоюзы, подразумевают профсоюзы именно «иммигрантские». Именно с целью объединить разобщенное рабочее движение в наиболее передовой, стремительно развивавшейся капиталистической стране и затем уже, с помощью воспитанных в Америке национальных рабочих лидеров, вести и европейский пролетариат к мировой революции во многом связано парадоксальное решение I Интернационала в 1873 г. перенести в США его Генеральный совет. Ничего, впрочем, из этой затеи не вышло, но сама идея показательна. – Прим. ред.]. Острые конфликты с заправилами бизнеса порой приводили к вспышкам насилия и часто отравляли классовые отношения.

Американские профсоюзы были гораздо слабее европейских. Суды наносили профсоюзному движению удар за ударом, запрещая трудовые объединения. Его сотрясали постоянные конфликты между квалифицированными и неквалифицированными рабочими, иммигрантами и местными уроженцами, а также между разнообразными региональными лоббистскими группировками. В 1930-е гг., после принятия целой серии законодательных актов, принятых в интересах рабочего класса, профсоюзы приобрели значительную власть. В период процветания после Второй мировой войны в профсоюзах состояла примерно треть американских рабочих частного сектора, а сами профсоюзы играли важную роль в формировании государственной политики. Однако индивидуалистические традиции Америки оставались очень сильными. Закон Тафта – Хартли в 1947 г. запретил принцип «закрытого цеха»[38 - Согласно этому принципу, наниматели не имели права брать на работу лиц, не являющихся членами профсоюза.]. Южные штаты были гораздо негативнее настроены по отношению к профсоюзам, чем северные. А после волны дерегуляционных законов 1970-х гг., количество американских рабочих, вовлеченных в профсоюзы, пошло на убыль. Профсоюзы не были столь уж заметной помехой на пути прогресса в долгую эпоху менеджерского капитализма после Второй мировой войны, поскольку Соединенные Штаты пожинали плоды поточного производства и распространения уже зрелых, зарекомендовавших себя технологий вроде электричества. Однако те же профсоюзы стали самым серьезным образом тормозить развитие и рост экономики, когда на смену поточному производству должно было прийти гибкое, переналаживаемое производство, а менеджерский капитализм должен был уступить место капитализму более предпринимательскому.

Но сопротивляться переменам могут не только профсоюзные боссы, но и титаны бизнеса. Один из величайших парадоксов созидательного разрушения состоит в том, что его выгодополучатели в один момент могут превратиться в его горячих противников: опасаясь того, что их производство превратится в архаичный пережиток или их конкуренты начнут производить лучшую продукцию, они сделают все возможное – от лоббирования в правительстве до обращений в суд, чтобы притормозить или вовсе заморозить конкуренцию, чтобы превратить свое временное преимущество в постоянное. В 1880-е гг. Эндрю Хикенлупер, возглавлявший Cincinnati Gas Company и одно время бывший президентом Американской ассоциации газовых компаний[39 - Хикенлупер умер в 1904 г., а American Gas Association была создана в 1918 г. Возможно, авторы имели в виду, что Хикенлупер являлся президентом Торговой палаты Цинциннати – как раз в середине 1880-х гг.], вел активнейшую борьбу за «газовые рожки» против «динамо-машин». Он угрозами заставлял отцов города отказывать в подрядах электрическим компаниям (как, впрочем, и газовым компаниям-конкурентам), а также развернул пропагандистскую кампанию в прессе. Газеты рассказывали, что новая технология чрезвычайно опасна – электропроводка, дескать, могла вызвать смерть в результате удара электрическим током или вызвать пожар общегородского масштаба[40 - Ernest Freeberg, The Age of Edison: Electric Light and the Invention of Modern America (New York: Penguin Books, 2013), 76–80.].

Политики на арене

Америка была подвержена воздействию как конструктивного, так и негативного аспекта созидательного разрушения, чем большинство других стран мира: американцы лучше остальных умели создавать новые бизнесы и масштабировать их; с неменьшей легкостью они и сворачивали бизнесы, оказавшиеся неудачными. Наиболее яркое свидетельство этому – необычно спокойное отношение к банкротству, выработавшееся в США. Многие величайшие американские предприниматели XIX в. – Чарльз Гудьир, Роуленд Мейси, Генри Хайнц[41 - Генри Хайнц (1844–1919) – основатель компании H. J. Heinz, известной в том числе своей маркой кетчупа и детских смесей] и другие – неоднократно терпели неудачи, прежде чем стат ь иконами бизнеса.

Вкус американцев к созидательному разрушению имеет глубокие и разветвленные корни. Огромная территория страны способствовала как готовности людей к риску, так и подвижности. С самых первых дней запад США заполнился «городами-призраками» – люди быстро возводили новые города и так же легко оставляли их. Молодость страны не позволила сформироваться устойчивым привилегированным классам, да и власть таких социальных групп была ограниченной: немногие, особенно на западе страны, успели сформировать тот устоявшийся образ жизни, который стоило бы защищать. В Англии железным дорогам приходилось делать странные петли, чтобы обойти древние поселения. В Америке железные дороги пролагали прямые линии «из Ниоткуда в Никуда», как некогда заметила лондонская The Times. Порой Америке приходилось дорого платить за свое увлечение – не только с эстетической точки зрения, но и с экономической: построенные на скорую руку, без каких-то серьезных оценок их перспектив, новые поселения еще легче, без особых раздумий, забрасывали. Но по меньшей мере это позволяло избежать застоя.

Политическая система страны существенно усилила эти географические и культурные преимущества. Самой сильной помехой созидательному разрушению может быть политическое сопротивление ему. Проигравшие в результате действия созидательного разрушения, как правило, сконцентрированы, победившие – рассеяны. Организовать сконцентрированных людей проще, чем рассеянных. Блага и преимущества, создаваемые созидательным разрушением, могут проявиться через десятилетия, а затраты зачастую происходят немедленно. В дополнение к этому «нескончаемая буря» дезориентирует всех – как проигравших, так и победивших: людям свойственно держаться за привычное окружение; принять и приветствовать перемены способны немногие (а еще им очень сложно объяснить, что сохранять привычный уклад нельзя, потому что это уже нельзя себе позволить).

Америка гораздо лучше, чем почти все другие страны, умела бороться с искушением прямого вмешательства в логику созидательного разрушения. Почти везде политики построили на этом успешный бизнес – обещая воспользоваться плодами созидательного разрушения, но умалчивая об их цене. Коммунисты перекладывали вину за эти потери на жадность капиталистов, популисты – на зловещие «правящие слои». Европейские социалисты и им подобные исповедуют более взвешенный подход, признавая, что созидание и разрушение идут рука об руку, но они заявляют, что способны повысить конструктивный аспект созидательного разрушения, одновременно избавившись от его деструктивного аспекта за счет сочетания управления спросом и разумного вмешательства в экономику. Результат таких действий обычно оказывается разочаровывающим – застой, инфляция или какой-либо иной кризис.

На протяжении большей части своей истории США не были подвержены давлению таких кратковременных политических решений. Огромной заслугой отцов-основателей стала защита экономики от вмешательства политиков. Они сумели защитить граждан, предоставив им неотъемлемые права и разработав целую систему разнообразных ограничений на отправление политической власти. Экономическая культура Америки пропагандировала бережливость и опору на собственные силы. Золотой стандарт обеспечил настолько стабильную структуру для кредитно-денежной политики, что Америка на протяжении 77 лет обходилась без центрального банка – с 1836 г. (когда Эндрю Джексон наложил вето на создание Третьего банка[42 - В ранней истории США не существовало единой банковской системы. Центральный банк учреждался для решения конкретных финансовых проблем и по истечении срока лицензии прекращал свое существование. Всего было два таких периода, и соответственно действовали Первый (1791–1811) и Второй (1816–1833) банки. Они в дальнейшем изложении будут еще упоминаться. – Прим. ред.]) по 1913-й. Подоходного налога не существовало вовсе. Большинство образованных американцев верили в то, что выживает сильнейший.

Прогрессистское движение[43 - Прогрессизм (прогрессивизм) – реформаторское движение в США в начале ХХ в., направленное против диктата корпораций и коррупции.] бросило вызов некоторым из этих устоявшихся положений. В 1913 г. Вудро Вильсон ввел федеральный подоходный налог. «Новый курс» президента Рузвельта положил конец эпохе капитализма свободной конкуренции. После Второй мировой войны правительство стало гораздо активнее вмешиваться в экономику, чем это было в 1920-е гг. Дуайт Эйзенхауэр запустил грандиозную программу строительства автомагистралей. Линдон Джонсон обещал построить «великое общество», в котором не будет бедности[44 - Линдон Джонсон, ставший президентом США после убийства Джона Кеннеди в ноябре 1963 г., объявил о проведении реформ, призванных покончить с бедностью и преодолеть расовую сегрегацию. Они предполагали, в частности, снижение налогов, развитие систем здравоохранения и образования, делая их доступными для неимущих и для чернокожего населения. Все это требовало гигантских вложений, которых, однако, чем дольше, тем больше стало не хватать. Главной причиной тому была прежде всего война во Вьетнаме, в которую США втянулись с 1964 г. Подробнее см. главу IX. – Прим. ред.].

Отход от принципов laissez-faire (свободной конкуренции) тем не менее был гораздо менее драматичным, чем в Европе, не говоря уже о Латинской Америке. Конституция США постоянно сдерживала проправительственных политических активистов. Верховный суд США отверг предложенный Франклином Делано Рузвельтом Закон о восстановлении национальной промышленности, предполагавший установление значительного государственного контроля над экономикой. Конгрессмены-республиканцы не позволили Гарри Трумэну ввести общенациональную систему здравоохранения после Второй мировой войны. На смену либеральным политикам постоянно приходили более консервативные – Франклина Делано Рузвельта сменил Эйзенхауэр (после Трумэна), Линдона Джонсона – Ричард Никсон, а Джимми Картера – Рональд Рейган. Сильнейшая американская традиция либерального рыночного капитализма после Второй мировой войны возродилась и обрела новую силу. Краткое изложение вышедшей в 1944 г. книги австрийского экономиста Фридриха фон Хайека «Дорога к рабству» (The Road to Serfdom) в журнале Reader's Digest прочли миллионы. Милтон Фридман[45 - Милтон Фридман (1912–2006) – американский экономист, один из интеллектуальных лидеров чикагской экономической школы, автор множества работ по ценовой теории.] стал звездой телевидения. Президентская кампания Рональда Рейгана была построена на идее о том, что правительство – это проблема, а не решение.

Но способна ли Америка сохранить свое сравнительное преимущество в искусстве созидательного разрушения? В этом все больше сомнений. Сегодня в США создается наименьшее количество компаний по сравнению с 1980-ми гг. Уровень конкуренции упал в более чем трех четвертях ключевых секторов американской экономики. Растет процент неработающих категорий населения по мере того, как представители поколения беби-бумеров[46 - Поколение беби-бумеров – послевоенное поколение, когда в США во второй половине 1940-х – первой половине 1950-х гг. произошел резкий рост рождаемости.] выходят на пенсию. Неудержимо растет количество и объем компенсаций и пособий, государственные расходы подменяют собой частные капитальные вложения, что снижает производительность труда и замедляет рост экономики. С каждым днем Америка становится все более беззащитной перед популизмом, поскольку профессиональные политики продают свои голоса тому, кто больше предложит, а избиратели требуют прямой демократии без фильтров, чтобы обуздать коррумпированную политическую систему. Дональд Трамп – наиболее близкий к типичному латиноамериканскому популисту продукт этой системы. Он обещает устранить международную конкуренцию и заставляет компании предлагать своим работникам «честные сделки».

Как восстановить утраченный динамизм америки

В конце книги мы предложим некоторые меры, которые позволят восстановить утраченный Америкой динамизм. Самым важным шагом будет повторение шведского опыта 1991 г. – реформа системы социальных выплат и пособий. Швеция отреагировала на свой налогово-бюджетный кризис, отказавшись от принятой системы социальных льгот (пособий) в пользу системы четко определенных отчислений. В США в 2017 г. пособия и компенсации составляли 14 % ВВП (для сравнения – в 1965 г. этот показатель составлял менее 5 %), что отвлекало десять процентных пунктов ВВП и экономической активности в целом от инвестирования в потребление и раздувало и так уже чрезмерный дефицит бюджета. В 2017 г. в годовом отчете Совета попечителей Фонда страхования по старости и Федерального фонда страхования по потере трудоспособности статистики отметили, что для того, чтобы система страхования была действительно статистически обоснованной, уровень страховых выплат необходимо понизить на 25 % на неопределенное долгое время – или же поднять уровень налогообложения. Это предложение появляется ближе к концу 296-страничного отчета, что прекрасно иллюстрирует всю политическую деликатность такого диагноза.