49 оттенков индигово-сиреневенького

В конце того самого 9-91 я стояла почти на остановке возле тогда ещё не совсем главного офиса Арт Корп и прощалась.

Мозг работал плохо. Сил на эмоции почти не было. Оставалась только боль, которую уже сложно было терпеть. Так что я тихонечко стыдилась деда, что воспитал такую дуру. Ну и молча плакала под дождём, что мне очень не везёт, а переступить себя – не могу. А тело, кстати, тряслось от холода и температуры.

И да… для понимания, как это – со стороны в глаз.

Фотки из первого номера «Экзисты» все видели. Так вот, «узкожопая сушёная доска невнятного пола и ориентации», цитируя хейтеров, – это я уже отъелась по сравнению с тем моментом у остановки. И одета я была в антикварные ручной работы, мягко говоря, кофту с юбкой и те самые ботинки, которые единственное, что осталось от той жизни и которые все знают.

И, начиная открывать страшные тайны. Вот тогда у меня родной цвет волос был вообще скорей серый с рыжиной. И немытый месяц. И – обхерачка волос. Стрижкой и тем более причёской такое – нельзя… короче, по порядку и в диалогах.

В свете недавно прогремевших мимо меня речей Ангела про беглых подростков-психов и про членодевок, я не понимала, чё это от меня шарахались. А тогда у меня – ни телевизора, ни радио, ни газет. А пересказы от тётки слушала в треть-уха, потому что мысли были про работу найти и пожрать.

Вот такое вот задрипаное тощее мелкое рыжее лопоухое хрен знает что – стояло.

Я – стояла. Плакала. И грустила. А потом, выцепив взглядом грузовик, под который шагну, громко сдумала миру «извините, прощайте». А в ответ, мгновенно, прилетело невнятное, но мягкое «погодь ещё минутку, пожалуйста». Мягкое – это не про выбор, делать или нет.

Так что грузовик всё-таки проехал мимо. А я начала было из тихого грустного плача – в рёв презрения к себе, что я – слабачка. Даже убиться не могу. Но тут меня внезапно спереди завернули в кожаный плащ, а спиной прижали к груди, обняв руками живот.

Я – дернулась вырваться.

На меня мягко рявкнули шёпотом:

«Не! Ты – попалась, зверуха дикая лесная. Так что сиди за пазухой и грейся. Нефиг было орать жалобно на всю улицу».

И вот это «зверуха дикая лесная» – приморозило. Потому что очень точно попало. И дошло до мозгов. И прострелило чувством, что – да, так я и есть. Ну, рысь, которая мечется по городу и не может спастись от него. Или белка заблудившаяся. Или лиса, покусанная больными собаками.

Эмоции, в целом, не поменялись. Просто ушло желание вырваться.

А ещё со спины шло тепло. Которое…

Есть тепло от лампочки. От чугунины отопления. От костра. От каменной печки. От собаки. И от человека. И меня от этого человеческого тепла – разжало, как разжимает мышцы с мороза. Я – расслабилась, и почти потеряла сознание. Но – вздёрнулась.

А он сказал:

«Так, барышня. У вас… лёгкие – воспалены, работают процентов на двадцать, почки – воспалены, забиты соплями, еле работают, организм истощён голодом, и высушен, ибо пИсать очень больно, ну и печень говорит, что ещё пару-тройку часиков и она отказывается в таких условиях работать и поддерживать температуру под сорок. Так что вам – в больницу. Вот вообще срочно бегом прям счас».

Я – постояла, собирая мысли в кучу и сосредотачиваясь. Потом отодвинула плащ и изобразила руками, пытаясь отупевшим мозгом довнести громко думая… короче, я промаячила, что я – убила мента и меня ищут. Ну, мне, в общем, было уже пофиг. Я – уже ушла в следующую жизнь. А тело работало на привычках. На программах. На программе общения с дедом и учительницей.

Он – призадумался. Я – опять начала уплывать, но очнулась. От того, что меня повернули и в меня заглянули два красных – угольных! – глаза из-под чёрного капюшона.

Ну, диагноз выше – вы слышали, и состояние мозга можете представить. Так что мозг как-то машинально отметил, что, судя по идеальности лица, это – чёрт. И, наверное, ад есть и за мной пришли. А может, я вообще уже там, и поясница и вообще всё внизу живота – это от сковородки.

Так что когда чёрт в легком «ничоси» задрал бровь, я вообще не отреагировала.

А когда он спросил:

«Поженимся что ль?»

Я ответила «конечно», и – отрубилась.

Само собой, пару лет спустя я всё это в сомедитации извлекала из бессознательного в обычный опыт. Но в рамках интервью, следующие три дня, которые без диалогов – кратенько.

В общем, меня завернули в плащ, подняли и понесли. Взглядом отшугнув юношу в костюме с галстуком под зонтом.

Занесли в падик почти следующего дома по улице, подняли на третий из трёх этажей. Занесли в квартиру, в ванную и сложили на пол.

Ванная была… ну, сейчас это типовая гермокамера-бассейн с регуляцией вытяжки и расщепителем воды с регулировкой кислорода в воздухе и водорода в воде. Только это был 91-ый год, и я была в прототипе «куска подлодки».

В ванной закрыли дверь, врубили парообразование, налив воды и насыщение воздуха кислородом.

Потом в ванной появился надувной матрас. Меня переложили на него. И начали раздевать.

Тут я чуть-чуть приподнялась в сознание. Ровно настолько, чтобы перестать сдерживать в себе свой кошмар и задергаться с воплями «да, нет, не надо».

Мне… ну, прилетел успокоенчик. Некая пронзительная – до глубин, несмотря на потерю сознания, – мысля, что всё норм. Просто в одежде в ванной – неправильно. И коли мне охота прикалываться с потерей сознания – то с меня снимут. Ну или можно очнуться и – самой.

Я – не пришла. Ибо ещё не решила, выживу ли. Или ну его. Ну и почки ломило уже очень. И терпеть это уже сил не было.

Так что меня – раздели, выкинули одежду за дверь. Уложили почки в воду, а голову – на матрас.

И оставили на минутку.

Выживать дальше мне вообще не хотелось. Ну, потому что даже если я поправлюсь, то – снова всё то же самое. Безработица. Голод. И я опять там же. Только – под Новый Год замерзаю в сугробе. Ну, или всё-таки сорвалась и покатилась по панели, и, наверное, лежу в сугробе, как-нибудь взаимоубившись об какого-нибудь клиента или даже банду.

Опять я забегаю… В общем – коротко:

Он вернулся. Попытался влить через трубочку из бутылки. Но у меня зубы были стиснуты и не залилось.

На меня – посмотрели. На меня. Я тупо злобно подумала, что нахрен всё и сдохну.

Он вышел, вернулся с пятком двадцатикубовых шприцов. И нахерачил подкожными уколами. От чего тело разогрелось и призадумалось, что, может быть, выживет.

Потом он слил ванну, положил меня на матрас и побрил внизу. Забрав, а не слив волосы.

И у меня возникло, чуть-чуть, ощущение, что у меня тело немножко отобрали. Ну, то есть оно – моё, но в совместной собственности с ним. И меня от такого начало подбешивать.

Ну а потом он сделал мне клизму выбить запор. И я сдохла от стыда. От стыда за что – ниже.

Сдохла – это я заорала, сердце встало, а я вывалилась из тела, и собралась было сбежать и спрятаться.

Но меня не пустили. Мягко удерживая, как нассавшего в углу котёнка за шкирку. А потом на меня рявкнули:

«А ну марш в тело и жить!»

И я – в тело и жить.

Вздохнула, сердце застучало.

А меня накрыло бессильным бешенством.