Звёзды светят всем

– Как, впрочем, и ты! Надо же, у молодца из Смоленска и джигита из Чечни оказалась одна группа крови! – удивленно заметил Забарела.

– Все мы едины, только понять эту истину – не каждому дано, – задумчиво произнес Восковцев и тут же уточнил: – Я имею в виду советских людей.

– Лёня, это ты очень хорошо подметил! Вместе мы вон какая силища, подумать только, какую зуботычину немцу отрядили здесь, на Волге, – горячась, согласился Забарела.

– Так что, мой друг, неудивительно, что мне подошла кровь Алхазура. А знаешь, он, как ребенок, радовался, видя, что я на поправку пошел, что одной рукой научился управляться. При этом не раз говорил, что теперь у его матери два сына. Когда же прощались перед моей отправкой в Ахтубу, настойчиво просил запомнить адрес матери, мол, ты выжил вопреки смерти, но твоя война уже закончилась, а ему ещё надо воевать, и не ясно, что там впереди его ждет. Словно чувствовал свою погибель… Я обязательно поеду на родину Алхазура, низко поклонюсь его матери, расскажу, каким доблестным воином, надежным другом он был, и передам ей эти вещи, что ты сохранил.

Поговорив ещё некоторое время, они выпили по стопочке спирта за упокой душ всех погибших товарищей.

– Куда тебе писать? – неожиданно спросил Забарела.

– Пока знаю только, что документы готовят в Москву, в госпиталь Бурденко.

– В Москву?

– Я так же отреагировал, но начальник госпиталя пояснил, что защитники Сталинграда в большом почете у московских профессоров медицины. Так что жди мой треугольник оттуда.

Поговорив ещё некоторое время, они распрощались.

Глава II

Два месяца, проведенные в столичном госпитале, и заботливые руки московских врачей поспособствовали долечиванию ран Восковцева. При этом он научился обслуживать себя одной рукой в полной мере. Правда, никак не мог освободиться от ощущения неловкости из-за своей однорукости, особенно вне пределов госпиталя при общении с людьми, которые вольно или невольно обращали внимание на то, что он калека. Это проявлялось, когда он с кем-либо из своих товарищей по несчастью перемещался в общественном транспорте, бывал в театре или музее. Его просто утомляли эти сочувствующие взгляды, попытки уступить ему место в транспорте или в очереди. Конечно, бывший комбат понимал, что эти поступки были вызваны уважением людей к нему как фронтовику, но всё-таки они его обижали – он чувствовал себя вполне дееспособным человеком. Поэтому не раз обращался в военкомат с просьбой направить его на фронт в любом качестве, но постоянно получал один и тот же ответ: призыву не подлежит, надо устроиться в народном хозяйстве.

В один из дней секретарь парткома госпиталя собрал в актовом зале всех ходячих фронтовиков-коммунистов. После лекции об обстановке на фронтах и задачах партии на текущий момент он попросил остаться в зале старших офицеров, не подлежащих возвращению на боевые позиции. Таких оказалось около тридцати человек.

Когда другие ушли, секретарь представил сидевшего с ним в президиуме пожилого человека в гражданском костюме как представителя Совнаркома СССР, который прибыл в госпиталь специально для встречи с фронтовиками.

В своей краткой речи совнаркомовец подчеркнул, что партия и правительство рассматривают возможность привлечения в процесс восстановления разрушенного войной народного хозяйства, укрепления тыла и мобилизации ресурсов для фронта закаленных в боях с немецко-фашистскими захватчиками доблестных защитников родины, которые имеют навыки управления людьми и крупными подразделениями. В этих целях на добровольной основе осуществляется подбор кандидатов из числа бывших командиров Красной Армии для их соответствующей подготовки и последующего направления на работу в различные регионы страны.

Затем он обратился к собравшимся в зале с вопросом: кто желает и чувствует в себе силы для участия в этой важной работе? Таких нашлось порядка двадцати человек, которым он предложил ещё раз взвесить свои возможности и через неделю в парткоме оформить свое согласие.

Восковцев не стал ждать, а буквально на следующий день пошел в партком и заполнил необходимые документы. Через два дня ему вручили направление на двухмесячные курсы подготовки партийных и советских руководителей районного уровня в Высшей школе марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) и ордер для проживания в общежитии этой школы. Но не прошло и месяца, как Восковцева вызвал к себе начальник курса, человек преклонного возраста, но еще сохранивший в себе достаточно сил, чтобы нести немалые нагрузки в качестве руководителя такого уровня. Он сообщил о принятом наверху решении – всех курсантов в ближайшее время отправить в регионы по назначению, а Леонида – в распоряжение ЦК ВКП(б) Казахстана. Заметив на лице Восковцева, этого атлетически сложенного молодого человека, но, к сожалению, однорукого, некое недоумение: мол, зачем меня, русского человека, в Азию, он, улыбнувшись, заметил:

– Думаю, вам просто повезло, ведь Алма-Ата – это солнце, тепло, фрукты, а если серьезно, решение принималось не в стенах нашей школы и потому здесь не обсуждается.

– Понял, в таком случае я готов выехать в любой день. Подскажите, где можно получить необходимые проездные документы и, если положен, денежный аттестат, – по-военному отчеканил Восковцев.

Начальник курса с удовлетворением посмотрел на него и тепло произнёс:

– С военными всегда так: «понял, есть, готов», – поэтому уважаю вашего брата!

Затем, не торопясь, взял лежащую перед ним пачку папирос «Казбек» и, раскрывая, спросил:

– Будете?

Восковцев кивнул и, беря из протянутой пачки папиросу, заметил:

– До ранения не курил, пристрастился в госпитале, но решил бросить.

– Я с юности и, знаете, никак не могу заставить себя прекратить, срабатывает комплекс – негоже дедушке менять привычки, – легко улыбнулся начкурса.

– Мне курево помогало унять боль, да и на душе становилось как-то легче.

– В этом что-то есть, – согласился начкурса, а затем, привычно сминая окурок в подвинутой им к Восковцеву стеклянной пепельнице, доброжелательно посоветовал: – Вы не расстраивайтесь, что так далеко ехать. Из вашего набора практически всех туда отправляют. Видимо, по прямому запросу казахстанской парторганизации. И это понятно, сейчас хорошие кадры, особенно прошедшие испытание войной, повсюду нужны.

– Даже такие? – спросил Восковцев, кивнув на свой пустой рукав.

– Да, нужны! Поймите, дорогой товарищ, прежде всего вы – командир, а командир – это организатор, воспитатель и, наконец, носитель дисциплины и порядка, а то, что нет руки, я, конечно, искренне сочувствую, но мой совет вам – не страдайте, тем более это ничего не даст, так уж вышло – война. Главное, у вас светлая голова, дух воина, готовность и далее служить родине. Воспринимайте пустой рукав как испытание, как судьбу и живите, не оглядываясь назад. Езжайте, набирайтесь опыта, а после войны решите, где быть, может, захотите вернуться в свой город и заново отстроить его, – эмоционально на вопрос Восковцева. – Кстати, а из каких мест будете? – поинтересовался начкурса.

– Из Смоленска я.

– Знаю, бывал, любовался, даже удалось порыбачить на Днепре.

– И я после ваших слов вспомнил нашу рыбалку с отцом, костер на берегу и уху.

– А где же сейчас ваши родители и семья?

Несколько задумавшись, Восковцев ответил:

– Из Смоленска они пытались перебраться в Ленинград, но эшелон разбомбили немецкие летчики. Что с ними стало, мне неизвестно. Как ни пытаюсь по всевозможным каналам найти хоть какой-нибудь след, ничего не получается.

– Сейчас Смоленск под фашистами, а Ленинград в блокаде. Остается только не терять надежду.

– Да, остается надеяться и ждать… Благодарю вас за поддержку и совет, я ими обязательно воспользуюсь, а что касается задействования таких, как я, в мирной работе – это мудрое решение партии, иначе мы пополнили бы число неприкаянных бедолаг-калек, которых наплодила и ещё наплодит беспощадная война.

Скоро они, оба довольные неожиданным общением, расстались.

Глава III

Через несколько дней Восковцеву выдали предписание и проездные документы в купейный вагон поезда на Алма-Ату Финансист школы не преминула ему поведать, что сделано это по настойчивой просьбе начкурса.

Вечером того же дня в комфортных условиях Восковцев отбыл в казахстанскую столицу С каждым днем пути он все более проникался благодарностью к начкурса за проявленную о нем заботу Окажись он в плацкартном вагоне, ему бы пришлось перенести массу бытовых неудобств, так как эшелон двигался на Восток медленно, часто и помногу простаивая на перегонах и станциях, уступая путь несущимся на Запад военным эшелонам. Повезло ему и с попутчиками из Совнаркома, которые оказались людьми, знающими, какими масштабными хозяйственными и оборонными задачами будут заняты казахстанцы и в каком направлении следует развивать республику в послевоенный период.

К Восковцеву они отнеслись подчеркнуто с уважением, как к фронтовику и человеку, решившемуся участвовать в партийно-хозяйственном строительстве степных районов Казахстана. Один из попутчиков подчеркнул, что в начале следующего года туда поступят новые трудовые ресурсы из числа кавказцев, и будет легче решать поставленные задачи. Но как только Восковцев проявил интерес к этой новости, они сразу поменяли тему, как-то осуждающе глянув на ее инициатора. Восковцев расценил это как нежелание говорить при нем о своих внутренних делах… Но значительно позже, во время работы в колхозе, услышав о кавказских трудовых ресурсах из уст других людей, он вспомнит этот эпизод и поймет, что его попутчики знали о предстоящей депортации соплеменников его побратима и, возможно, их поездка в Алма-Ату была с этим связана.

Ожидающая впереди неизвестность тревожила.

Восковцев потерял интерес к своим попутчикам, которые часто бывали навеселе и вели между собой приглушенные разговоры. Он выходил из купе и часами стоял у окна, отрешенно вглядываясь во все новые и новые картины природы.

Нередко на смену видам за окном приходили картины из прошлой жизни. Он думал о семье, о своих товарищах по оружию. Так, в один из дней память высветила последние часы, проведенные дома, среди родных. Допоздна Восковцев с родителями и женой просидели за столом на кухне, ведя разговор о войне. Отец, участвовавший во многих боях, не раз раненный, лишь понимающе кивал. Как ни странно, всегда немногословная мать в этот раз не сдерживала своих эмоций. Голос ее иногда дрожал. Особенно это ощущалось, когда она сказала: «Не думала я, что и сына придется провожать на войну. Ведь отец сполна заплатил своим здоровьем, чтобы враги не смели больше ступать на нашу землю. Сын, ты обязательно вернешься домой. Мы дождемся тебя с победой». Жена Ксения – внучка православного священника – беззвучно шевелила губами. И все за столом понимали – она молится, чтобы судьба была добра к ее мужу.

Чуть забрезжил рассвет, Восковцев поднялся, попрощался с родителями и женой, поцеловал спящую дочку и отбыл в свою часть, дислоцировавшуюся в пригороде, которая уже была готова к отправке на фронт.

В Алма-Ату поезд прибыл в середине июня. В ЦК ВКП(б) Казахстана ему дали пару дней для ознакомления с итогами работы республики в предвоенные и военные годы, а затем, после инструктажа в сельхозотделе и заключительного разговора с инструктором-куратором, дали направление в Семипалатинский обком партии, где его дополнительно ввели в курс дел области и вечером того же дня отправили в Бель-Агачский райком. По прибытии он был принят секретарем райкома, который в десятиминутной беседе объяснил, что Восковцеву предстоит возглавить колхоз, главная контора которого находится в селе Зенковка, и направил его в сельхозотдел для ознакомления с отчетами и планами хозяйства. На следующий день на общем собрании хозяйства по представлению райкома партии и райисполкома Восковцева избрали председателем колхоза. Для проживания выделили более-менее ухоженный сельский домик с русской печью на две комнаты, а также с сенями. К нему примыкал сарай с запасами дров и угля на зиму. Около дома находился колодец с воротом. Все это добро перешло к нему от председателя-предшественника, который был призван на военную службу и уже с неделю как убыл к месту назначения.

Колхозники с первого дня стали присматриваться к Восковцеву, то ли сравнивая его с предыдущим, то ли пытаясь понять, что привело в суровую казахстанскую степь этого однорукого фронтовика в строгом офицерском кителе с орденскими планками, следами погон на плечах и в фуражке с лакированным козырьком. Да и он не оставлял без своего заинтересованного внимания сельчан, особенно тех, кто входил в состав правления колхоза, так как хотел как можно скорее понять, с кем имеет дело, на кого из них можно опереться теперь уже не в бою, а в битве за урожай. О том, что условия жизни и работы здесь непростые, ему рассказали еще в райкоме. К тому же немало добавили и коллеги из соседних хозяйств, к которым он наведался вместе с секретарем парторганизации на прошедшей неделе. И потому, не теряя времени, вникал в дела хозяйства, буквально на ходу налаживая трудовую дисциплину, первым делом среди работников конторы и управленцев. Проверял готовность полеводческих бригад к предстоящей уборочной страде, много делал для того, чтобы стать руководителем, воспринимаемым в многоликом и непростом коллективе хозяйства, который состоял из выходцев из семей крестьян, в свое время сбежавших сюда из-под кнута помещиков, кулаков, сосланных в период коллективизации, немцев, депортированных из Поволжья, и местных казахов. Прикладывал усилия к тому, чтобы привыкнуть к новым условиям повседневной жизни на селе.

Его труды, самоотдача в работе и забота о людях не остались незамеченными в верхах и, главное, колхозниками. Люди за глаза стали называть его уважительно «наш Маркович». В итоге возглавляемое им хозяйство убрало урожай своевременно, без потерь, выполнило план по сдаче государству зерна, мяса, молока и подошло к морозной и снежной зиме с достаточными запасами для нужд колхозников. Как сказал секретарь местной парторганизации, «во всеоружии».