Дневник чудотворцев

– Нет, – отвечал категорически профессор, мотая головой – Такой объезд нам совершенно не к месту. Мы потеряем уйму времени, – затем Сапожковский, несколько сменив тон, обратился к кучеру, как к своему другу, чем весьма поразила Петра, но не самого возницу – Дорогой, Назар Прокопьевич, я надеюсь на ваше мастерство! А погода нам ещё даёт отсрочку. Так что только вперёд!

На сказанное почтмейстер преспокойно и молча кивнул, принимая слова профессора, как нечто должное, будто не требующее никаких уточнений и возражений. Кнут змейкой колыхнул воздух над спинами лошадок, и тройка снова поволокла экипаж по ухабистому и рассыпчатому пути, пыхтя ноздрями как раскалённые печки. Пётр приготовился к худшему, крепко вцепившись в один из бортов, начиная внимательнее рассматривать состояние дороги, при этом, вовсе не пытаясь заниматься нравоучениями кучеру. Тот и так прекрасно знал, как ему следует вести коней, да и предъявление каких-либо претензий к его езде было бы совершенно не уместным – его концентрации мог бы позавидовать самый усидчивый канцелярист.

Чем дальше продвигались в лес, тем он становился гуще и темнее. Колоссальные сосны нависали над головами, образуя ветвистыми кронами естественный живой свод, способный хоть как-то уберечь дорогу от размытия. Дождь тем временем совершенно не спешил начинаться. Кучные тучи, казалось, вовсе остановили свой ход и теперь еле тащились едва не зацепляя острые макушки исполинских дерев, которые с упоением готовились встретить пришествие непогоды. Ветер совершенно стих, и над окружающим миром навис обманчивый купол тишины, в котором то и дело слышались посторонние скрипы крепких вовсе неподвижных стволов и жуткие шорохи невидимых обитателей бора, которые тревожили высохший полог, будоража воображение юноши. Кони продолжали усиленно пыхтеть, продираясь между очередных цепких кустарников и вездесущего валежника. Невозмутимый Сапожковский, присоединившись к Петру, стал посматривать с противоположного борта на дорогу и окружную обстановку, но на его лице нельзя было разглядеть ни грамма беспокойства, он скорее выражал свойственное только ему одному учёное любопытство. Глаза его как-то сверкали огоньком, и проявляли необычайную степень блаженного состояния. Предстоящая непогода словно вызывала в нём эйфорические чувства, влекущие за собой самые приятные ощущения, которые, видимо, исходили откуда-то из раннего детства.

Снова задул какой-то скользкий ветерок, а изо рта даже начинал исходить при дыхании парок. Ледяные мурашки пробегали вдоль каждого позвонка Петра, доходя до самой его макушки, отчего он даже ненароком вздрогнул. Кучер продолжал двигать своих покорных лошадок вперёд, заставляя волочить их скрипучую повозку. Голубоватый блеск, заставил животных жалобно издать протяжный вопль, но страх был мигом подавлен голосом отважного возницы. Гром сотряс небеса до самой земли, отчего та даже вздрогнула, словно где-то рядом случился горный обвал. Далёкая-далёкая непроглядная стена бесчинствующего ливня очень скоро начала приближаться к экипажу, неся за собой грозный плеск и бурные потоки водных масс, способные смести всё вокруг в одну сумасшедшую карусель. Кучер громко воззвал к своим подопечным, и те ему откликнулись понимающим ржанием, вытянувшись струной и насев на еле движимый дилижанс с особенным усилием. Показалось, что кони пошли куда лучше и колёса закрутились совсем веселее. Грациозные сосны безостановочно замелькали перед носом Петра, цепляясь и царапая деревянные борта экипажа. Комки бурой грязи и ледяные капли хлыстающегося дождя проникали в захламлённые апартаменты пассажиров, заставляя их укрываться от стихии только руками и ещё держащейся крышей. Возничий и того вовсе был беззащитен перед страшной бурей, но отступать было не в его компетенции.

Сапожковский не теряя ни минуты, достал свою единственную фризовую шинель – знак особо чинной государственной принадлежности – и, прямо как цирковой акробат, ловко выскочил на козлы к Назару Прокопьевичу, где с особой теплотой укрыл его своей одёжкой. Кучер в ответ только благодарил, поправляя свой картуз, постоянно норовивший куда-то улететь от усиления ветра. Через некоторое время профессор вновь вернулся под крышу, промокший и запачканный с ног до головы. Выражение физиономии его оставалось непоколебимым. Предстоящие трудности нисколько его не сломили, а даже подзадорили, сделав его без того притягательный вид ещё более мужественным и даже моложавым. Пётр прекрасно понимал, что в такой ситуации от него сейчас мало что зависит, но он в любой момент был готов ринуться на передовую, если то потребуют обстоятельства. Но судьба видимо очень благоволила путешественникам, и дождь также внезапно закончился, как до этого несколько минут назад неожиданно возник. Ветер, тем не менее, не стих и задул по-осеннему противно, пробирая путешественников холодком до мозга костей. Какого было на самом деле кучеру, совсем не известно. Мужичок с гордостью держался прямо, довольствуясь шинелью с барского плеча. Профессор и его юный помощник хоть и находились за деревянными стенками кузова, но теплее им от этого не становилось – сквозняки гуляли здесь по-хозяйски, а слишком повышенная влажность способствовала чувствовать себя в настоящей обстановке куда менее уютно, чем этого хотелось. Но жаловаться было нечего.

Лошадки месили грунтовку под копытами, волоча за собой замызганную тележку. Колёса прокручивались по нескольку раз на одном и том же месте, но темп экипажа не сбавлялся, и путешественники довольно быстро преодолевали последующий участок пути этого вынужденного испытания. Скользя по заброшенному тракту, словно в зимнюю пору на санях, путешественники начали замечать, что окружающий ландшафт заметно изменялся: дорога сильнее завиляла, а местность приобрела холмистую структуру, обзаведясь соснами с причудливыми формами стволов, которые закручивались то в петлю, то гнулись, словно натянутый лук.

Теперь уже скорость экипажа заметно стала сбавляться. Частота резких поворотов, покатых склонов и коварных подъёмов заметно увеличилась, хотя наличие густой поросли прямо на пути поубавилось. Лес как будто бы отступал перед бесстрашными путниками, которые проехали и без того достаточно нелёгкую часть пути под проливным дождём и прескверным ветровым напором. Даже солнце, показавшееся из-за облаков, засветило как будто бы по-доброму, улыбаясь двигающейся тройке. Тем не менее, кучер не спешил снимать с себя профессорскую шинель – ветер, похоже, и не собирался ослаблять своих ледяных оков, потому Назар Прокопьевич только сильнее кутался.

В такие времена людям всегда свойственно согревать себя только самыми тёплыми воспоминаниями, чем естественно и занялся Пётр, погрузившись, как это с ним иногда бывает, в некую немую туманную думу, которая увела его от мира реального к воспоминаниям прошлого, или это вовсе не были воспоминаниями, может быть что-то выдуманное, нафантазированное, но такое приятное, что на душе становится чуть поспокойнее. Мысль уносилась совершенно в неизвестном направлении, к тем самым краям, где зарождаются сомнения о содеянном, о выборе, который был уже совершён. Пётр ловил себя на том самом вопиющем вопросе: «А нужно ли было всё-таки соглашаться на такое мероприятие, если даже сейчас в самом начале пути возникает такие ситуации, от которых ты совершенно не зависим и котором ты обязан просто подчиниться, плывя по этому течению неизвестности?». Такое случается слишком часто с неопытными зелёными головами, которые готовы погрузится в пучину страстей, а как лишь только подвернётся неудача или того и гляди испортится погода, то дают непременно заднюю. Но в какой-то момент Пётр теряет нить сомнений, и перед ним встаёт та самая неведомая картина, меняющая настроение с ног на голову. Детство. Дом. Они с отцом Алексеем Михайловичем прогуливались по цветущему садику. Здесь благоухают яблони и вишни, а где-то совсем недалеко, за высокой оградой, слышится цветение сирени… Маленький Петя никогда не бывал за территорией сада, но именно туда манило детское любопытство. Он старался держаться как можно ближе к ограде, чтобы была возможность, проходя мимо, хоть через щелку в дощечках рассмотреть, что же там снаружи. Отец смотрел на сынишку с упоением, но не знал, о чём тот думает, а Петя ничего не сказал ему об этом. И только вечером за прочтением сказки перед сном, он обратился робко к матушке:

– Что там за оградой, где мы гуляли?

– Там город, где живут другие люди, – отвечала ласково она.

– А я когда-нибудь смогу туда пойти?

– Ну конечно сможешь, малыш, – рассмеялась матушка – Если хочешь, уже завтра выйдем и посмотрим?

– Завтра?

И сколько счастья, сколько изумления было в светлых глазках ребёнка, который завтра осуществит свою первую мечту. И сейчас он уже давно не ребёнок и тот большой забор теперь уже не такой большой и непреодолимый, а тот неизвестный город, давно изучен и уже не такой загадочный и манящий. Сам же он где-то за двести вёрст от родного дома, уезжая всё дальше и дальше, вслед за исполнением следующей мечты. Это и было самым настоящим чудом человеческой жизни, которое непременно и правит этим странным миром.

Внезапный хруст, звенящий скрежет с металлическим лязгом и очень резкий толчок вернул Петра снова в явный мир. Экипаж слегка накренился, но не успел перевернуться. Кони в момент остановились, издавая тревожное ржание. Сапожковский, не растерявшись, выскочил из кузова, чтобы успокоить бедных животных, которые начинали излишне натягивать свои поводья. Пётр последовал за своим наставником, выпрыгнув за бортик с другой стороны, и обнаружил, что кучер чуть ли не слетел с козел, зацепившись за декоративный крючок кареты той самой профессорской шинелью. Юный путешественник не заставил себя ждать, кинулся помогать барахтающемуся Назару Прокопьевичу, отцепляя надорвавшийся лоскут шинели от накренившегося куска интерьера, который еле сдерживался, чтобы не оторваться от боковины кузова. Кони были успокоены. Кучер благополучно снят со спасительного крючка. Шинель же ещё подлежала использованию, но требовала некоторого ремонта, чему Сапожковский даже не придал особенного значения. Всё его внимание было обращено на покорёженную колёсную ось, которая повредилась куда серьёзнее.

– Государь, прошу простить дурака! – завопил гнусаво кучер – Налетел на буерак! Задремал поди – не заметил! Государь, виноват! – тут возничий начал падать в ноги профессора, непрерывно изображая поклоны и пачкаясь в грязи.

– Прекрати, Назар! – махнул рукой Сапожковский, наклонившись поближе к развалившейся части экипажа и даже не посмотрев на кучера и его сцены – Не могу вот понять, чего тут стряслось?

– И шинель вашу разорвал! – взявшись за голову, будто сам с собой, продолжал взволнованный кучер – Какой дурень! Какой дурень! – бормотал он безостановочно, заикаясь и дрожа.

– Петро! – обратился к юноше профессор – Назар, кажется, простудился. Загляни-ка в горбок и достань ему сухих вещей из брезентового мешка, я пока разведу огонь, а после займёмся починкой.

– Ой, Борис Борисович! – несколько даже испуганно заговорил кучер – Пётр Алексеевич! Не нужно, я сам! Не утруждайтесь! – с этими словами Назар Прокопьевич, как ни в чём не бывало, лично подскочил к заднему багажу, начиная рыться в сложенных там вещах. А Пётр приблизился уже к профессору.

– Разведи костёр, Петро, – потирая бородку, пробормотал профессор, по-прежнему не отрывая взгляда от поломанной оси – Я, кажется, нашёл одно решение. Но этому следует уделить некоторое время.

Пётр, ничего не ответив, направился в кузовок, чтобы исполнить просьбу профессора. Разыскав в одном из специальных ящиков необходимый набор из трута, готовой сухой растопки и шведских самогарных спичек Лундстрёма, юный помощник направился вновь наружу, чтобы приготовить полевой очаг. Назар Прокопьевич также подключился, вытащив из багажа кроме сухих штанин, рубахи и сапог, ещё и заранее набранных берёзовых дров – у Сапожковского всегда было всё продумано наперёд, потому старик и здесь всё подготовил про запас. Итак, выбрав место как можно суше, Пётр принялся за огонь. Назар же направился на выполнение своих прямых обязанностей в качестве кучера, чтобы заняться ремонтом повреждённого экипажа, но был тут же отправлен в кузов, с наставлениями от профессора:

– Назар, твоё дело сейчас отогреться! Закутывайся под тёплый плед и ожидай приготовления горячего питья. Пётр сейчас всё приготовит, а мне осталось только найти необходимые материалы, – с этими словами Сапожковский, отойдя несколько подальше от места происшествия и усевшись на один из пеньков, который он обязательно застелил своим огромным платком, сложенным втрое, принялся что-то усердно записывать карандашом в маленькую записную книжку, лишь изредка посматривая куда-то в затенённые кроны сосен, пропускающие тёплое свечение солнечного диска. Назар же, следуя указаниям, молча удалился, продолжая уверять, что он здоров, но пока шёл, тем не менее, освободил лошадей от упряжей, выведя их попастись на обочину и привязав каждую к отдельному колышку.

Лес был умиротворён, напитавшись живительной влагой и купаясь в лучиках солнца. Природный край был как никогда прекрасен и свеж. Зелень заиграла какими-то весёлыми нотками оттенков прелести, что вокруг всё засияло, словно в сказочной обители. Ветер, наконец, перестал усиленно раскачивать макушки могучих древ, видавших, по-видимому, в своей молодости самого царя Гороха. Откуда-то совсем недалеко стали доносится лёгкие постукивания трудолюбивых лесных санитаров – дятлов, а ещё дальше закуковала одинокая кукушка. Серо-бурый полог, усеянный бесконечным числом маленьких муравейников, начинал непрерывно шуршать от плясок и бесконечных поисков пропитания местных тетеревов и глухарей. Забегали туда-сюда и беспокойные бурундуки, порой поигрывая со своими полосатыми соплеменниками в салки. Вышла на прогулку даже грациозная косуля, мирно пасущаяся на полянке за одним из холмов. Жизнь здесь забила небывалым ключом, словно изъявив желание поглазеть на путников, прибывших из мира человеческого. И становится тогда ясным некий замысел Творца, и возникает в голове понимание того, что когда проезжаешь лес доро?гой, он всегда кажется такой огромной и безмолвной стеной, бесконечно уносящейся куда-то прочь, но стоит остановиться, и он словно приобретает некую чудесную умиротворяющую власть, в которой чувствуется вся сила природной стихии и начинаешь слышать, как он дышит, как порой поёт и даже плачет.

Всё же среди красоты и грации природной обители существовала и вероятность наткнуться на диких представителей хищного порядка, отчего порой приходилось на мгновение замирать, дабы разглядеть какую-нибудь новую движимую фигуру, которая с той же вероятностью могла бы быть лисой, волком, медведем или кабаном. Хотя неприятности могли бы принести маленькие и весьма ловкие хорьки или даже куницы. Что говорить и про тех же комаров, которым здесь было самое место, с их назойливым и невозможно раздражающим жужжанием, а вероятность стать целью клещей увеличивала угрозу пребывания на стоянке в неизвестном месте в разы.

Пётр продолжал раздувать пламя, и это у него весьма неплохо получалось. Огонь начинал давать жар, и было необходимо лишь установить уже приготовленный котелок на самодельные подставки из сучков, тщательно оттёсанные карманным ножиком. Наполнив котелок водой из походной фляги, Пётру оставалось лишь добавить трав для дальнейшего заваривания. Какие добавлялись травы, он знал заранее, благодаря наставлениям и инструктажам профессора. Отыскав в том же ящике мешочек с сушёными ромашкой, липовым цветом, боярышником и клюквой, Пётр, как самый настоящий травник, принялся заваривать необходимыми ингредиентами вскипячённую воду, чтобы после настоять его несколько минут. Петру это дело также особенно нравилось, как и ведение путевых журналов. Аккуратно размешав напиток, он скоро направился к кучеру, который начинал уже странно чихать, не переставая при этом громко извиняться. В таком ключе путники провели без малого около двух часов, находясь посреди леса в равном удалении ото всех населённых пунктов, располагавшихся поблизости. Труды профессора и его юного помощника, проковырявшиеся возле надломленной оси, увенчались некоторым успехом. Вдвоём им удалось заменить стальной прут на деревянный стержень, усилив его дополнительными планками, которые также как и новая ось были соструганы ножом и топором тут же на месте. Старый металл был уверенно отброшен в сторону, но не оставлял покоя обоим путешественникам, так как они обнаружили, что ось была не только надломлена, но и машинально подпилена. Надрез был слишком ровный, чтобы этого не понять даже невооружённому и не столь опытному глазу, хотя при сильном напряжении на металл бывают подобные надрывы, но именно имеющийся спил нельзя перепутать ни с чем другим.

Сапожковский отреагировал на данное обстоятельство сдержанно и спокойно, лишь бросив несколько задумчивый взгляд на Петра, который ответил ему понимающими глазами. Дело обстояло странное. Кому-то понадобилось подорвать сроки начала экспедиции, и, видимо, профессор уже догадывался, кто это мог быть, но всё это он оставил опять же при себе. Пётр в свою очередь ещё раз изучил покорёженную ось, несколько раз прощупав подпиленную часть.

«Кто бы это мог быть? Недовольный трактирщик или безобидный академик? Или может карета изначально была повреждена ещё до выезда из Вятки?» – Петра начали мучить эти назойливые предположения сразу же, как выяснились данные сложившиеся обстоятельства, но ответить он на них, конечно, никак не мог, и нужно было двигаться дальше, ведь день уже перевалил за обед, а путешественники так и не притронулись к съестному, только лишь пригубив приготовленный самим юным травником настой.

Наконец, тройка вновь была запряжена, а экипаж готов к отправке. Назара охватил озноб, поэтому за вожжи взялся лично профессор, оставив Петра в кузове присматривать за больным, обеспечивая его должным уходом. Когда все приготовления закончились, дилижанс со страшным скрипом всё же благополучно тронулся, изредка дребезжа новенькой осью. Погода больше не изъявляла капризов, поэтому путь стал спокойнее и ровнее, не смотря на труднопроходимую и несколько размытую дорогу. Лошадки, вдоволь отдохнувшие, везли экипаж чуть бодрее, хотя Борис Борисович всё же вёл не без опасения. Деревянная балка, которую они с Петром установили даже очень добротно вместо оси, тем не менее не вызывала ту уверенность, какая была к металлической прежней. Пётра же больше волновало состояние почтальона, который дорогой задремал, хотя его и брало в жуткий холодный пот. Молодой студент больше не думал не о чём. Всё, что касалось его прежней жизни, будто бы куда-то провалилось, сжалось в маленькую точку и совершенно пропало, растворившись полностью. Пристальное внимание за больным обратило ясный взор студента в микроскопическую трубу, которая сфокусировала внимание на одной крохотной цели этого мира. Он совершенно не знал этого человека, но понимал, что его судьба полностью зависела от них двоих – Сапожковского и Самарина.

В какой-то момент, Пётр так задумался, что даже окружающий его мир как будто бы скрутился в узкую трубочку и перестал существовать, размывшись в его боковом зрении. Глаза словно остекленели, а русая голова потяжелела, но словно из потустороннего мира послышался очередной «чих», вернувший трезвое восприятие к Петру, после чего он обомлел и, быть может, побледнел, поняв, что чихнул вовсе не кучер, не профессор и даже не он сам.

– Что там, Петро? – прокричал с козел Сапожковский, заслышав посторонний звук.

– Борис Борисович, – несколько неуверенно пробормотал Пётр, осматриваясь всё и оглядываясь по сторонам – Остановите экипаж, нужно кое-что проверить…

Профессор, ни сколько не раздумывая, притормозил тройку, которая весьма складно ему повиновалась. Пётр же, соскочив с кузовка, обошёл карету сзади и приблизился к горбку, из которого ему показалось, что он услышал тот самый подозрительный «чих».

– Что там, Петро? – не слезая с места, вполоборота прокричал Сапожковский.

Петра обуял какое-то чувство неуверенности и бурного волнения. Незнание того, что может ожидать его за крышкой багажного отделения, вызвало в нём постороннюю и так несвойственную ему тревогу. С силой выдохнув, он всё-таки осмелел и, резко отскакивая, отворил волнующий его ящик. Большущее свободное пространство, почти доверху переполненное всякими сумами, одеждами и покрывалами, открылось его взору. И в этот момент неожиданно одно из покрывал зашевелилось и приподнялось. Пётр обомлел, когда увидел совсем юную рыжеволосую девушку, хлопающую на него своими большими изумрудными глазами.

Глава четвёртая

Можно ли было представить, возможность стечения обстоятельств, подобных тем, что приключились с путешественниками? Отнюдь профессор, наверняка, мог предугадать такой случай, потому приготовления к нему так же должны были свершиться. Но Сапожковский не был готов, хотя показать это в своей загадочности точно не мог, чего естественно не повторил бы Пётр, остающийся в состоянии ступора несколько минут. Перед учёными мужами предстала статная девушка в травяном сарафане с белоснежною сорочкой, с её веснушчатым личиком, её рыжими завитыми космами, заплетённых аккуратно в косе, и её таинственно притягательными изумрудными очами, которые застенчиво глядели куда-то вниз. Незнакомка показалась интересной Петру, но то обстоятельство, при котором произошла встреча с ней, совершенно будоражила и сбивала с толку. Её звали Хавронья. Дочь трактирщика, та самая, что помогала ему по хозяйству. Она знала о том, кто такой Сапожковский, но профессор вряд ли бы её помнил, поскольку видел совсем ещё малюткой. Хотя память профессору вряд ли могла здесь изменить. Выясняя всё случившееся, Хавронья в первую очередь попросила проведать больного Назара, который был причастен к её скрытному перемещению с компанией путешественников. Препятствовать ей никто не стал, хотя к ней, в общем-то, и отнеслись с некоторым подозрением, особенно юный Пётр, который словно хвост уплёлся за ней.

Девушка порхнула в кузовок, словно бабочка, и учтиво угостила кучера благоухающим хвойным нектаром, который обещал скоро поставить его на ноги. Так, по крайней мере, поведал дивный голосок, срывающийся с тоненьких уст рыжеволосой красавицы. Больного одолевала слабость, и ему совершенно точно требовался покой, который было бы тяжело обеспечить в дороге.

– В Гординском есть хороший врач. Он поставит его на ноги, – вторила она приятно сладким тоном, невольно вызывая к себе расположение путешественников, хотя такой способ особенно вызывал подозрения. Все действия её при этом были уверены, слова тверды и она явно никогда не сидела на месте, крутясь как белка в колесе постоянных забот и неотложных дел.

– Прекрасно, – заключил Сапожковский – До Гординского осталось пару вёрст. Там вас и оставим, – сказав это, профессор в своей манере забрался на козлы и приготовился отъезжать. Пётр, зная Сапожковского, не стал задерживаться, временя у кузова, и попытался скорее занять своё место. Тогда словно молния проскочила мимо Петра эта девушка, немного затормозив его и без того поспешное движение к кузову. Её рыжая коса задела молодого студента по лицу, оставив дурманящий запах полевых цветов. Всего один коротенький миг – и она уже оказалась рядом с профессором, который тут же приказал тройке двигаться далее, а Пётр благополучно уселся рядом с Назаром в посылках и вещах, пристроившись удобнее и слушая, что происходило снаружи.

– Борис Борисович, разрешите отправиться вместе с вами? – начала диалог с профессором Хавронья, говоря с ним как с давним приятелем и вроде бы даже не упрашивая его, а попросту предлагая собственные варианты.

– С чего бы это вдруг? – нисколько не смутившись такой просьбой, вопросил Сапожковский, не глядя на свалившуюся на его голову собеседницу – Вы пробрались тайно в мой экипаж и просите оставаться в нём до конца поездки, считаете ли вы данное поведение верным?

– Я прошу меня простить, – потупив глаза, продолжала девушка – Но это крайние меры, если бы я вас тогда попросила взять меня с собой вы бы меня приняли?

– Конечно – нет, – не раздумывая отвечал профессор – Дамам не место на предприятиях подобного характера.

– Борис Борисович, это из-за моего отца? – не унимаясь, продолжала та – Простите его, другим я его не знала. Сколько помню, он не отличался сдержанностью, и нервозность стала частью его жизни, но он очень хороший человек, он просто не мог поступить иначе. Столько всего связывает его с этим местом…

– Девочка моя, – неожиданно прервал её профессор – Дело вовсе не в вашем отце. Я действительно убеждён, что дамам не место в подобных опасных экспедициях. У меня всё давно рассчитано. Вдобавок, Академия вряд ли может вас обеспечить всем необходимым без надлежащего образования или должной квалификации, а уж, тем более, что особенно важно, как для меня, так и для вас в первую очередь – безопасностью. Тоже самое касается и нас. Мы высадим вас в Гординском, после чего вы успешно сможете вернуться домой.

– Нет, Борис Борисович, – взмолилась та – Я вас прошу, пусть это будет не экспедиция. Я готова стать просто попутчицей. Как доберёмся до места, я тут же покину вас и не посмею больше тревожить. У меня нет другого пути. Все переправы на Камень контролирует он и меня тут же вернут домой, но я не хочу возвращаться.

– Как бы то ни было, – настаивал профессор – Вы вместе с Назаром Прокопьевичем остановитесь в ближайшем поселении.

– Назар Прокопьевич тут ни при чём, – заверила Хавронья, отрицательно жестикулируя бледными ладонями – Я сама пробралась к вашему экипажу, это случилось так быстро. Назар Прокопьевич узнал о моём пребывании только в Осокино, рано утром. Мы давно знакомы, ведь он частый гость в нашем трактире, а к отцу он так вообще проявляет почтенное уважение. Он просто не смог отказать помочь мне.

– Ваши личные отношения меня вряд ли должны волновать, дорогая моя, – утвердительно продолжала Сапожковский – Назар Прокопьевич нуждается в медицинской помощи, потому его лучше оставить на попечение в госпитале, а вы так прекрасны и так юны. Ваш же отец действительно хороший человек. Думаю, что он бы не хотел, чтобы я его так огорчил, взяв вас с собой.