Хожение за три моря

Князь стремительно скакал во главе воинов из Переяславля в Туров и обратно, из Смоленска зимой в Новгород, оттуда летом в Полоцк, затем в Чернигов, оттуда в Смоленск и вновь в Чернигов. Он рассказывал сыновьям, как «опять из Смоленска же придя, пробился я через половецкие войска с боем до Переяславля», потом держал путь в Чернигов и назад в Переяславль. Оттуда Владимир полетел с «подводными конями» в поводу на Смоленск, преследовал врага до Лукомля, Логожска и Друцка, потом вернулся в Чернигов.

Даже молиться Мономах детям советовал «едучи на коне», ибо другого времени для молитвы найти нелегко. Только что сев в Чернигове, он узнал, что «в ту зиму повоевали половцы Стародуб весь»: нагнал половцев на Десне и порубил. Потом были два зимних похода в дремучие вятские леса, бои с князьями-соперниками в погоне «за Микулин», весной – княжий совет в Бродах, «в том же году гнались за Хорол за половцами, которые взяли Горошин. На ту осень ходили … к Минску, захватили город … В ту зиму (снова) ходили к Ярополку на сбор в Броды … И на весну … ходили за Супой. И по пути к Прилуку городу встретили нас внезапно половецкие князья, с восьмью тысячами», но воины Мономаха отбились, «и половцы, не смея сойти с коней, побежали к Суле в ту же ночь. И на следующий день, на Успение, пошли мы к Белой Веже … перебили девятьсот половцев и двух князей взяли … И потом на Святославль гнались за половцами, и затем на Торческ город, и потом на Юрьев за половцами. И снова на той же стороне, у Красна, половцев победили … И затем (я) ходил во Владимир опять … И снова … на (реке) Стугне бились мы с половцами до вечера, бились у Халепа … И потом Олег на меня пришел, – продолжает Мономах, – со всею Половецкою землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними восемь дней … И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы … из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около ста человек, с детьми и женами. И облизывались на нас половцы, точно волки … И ходили на воинов их (половецких) за Римов, и … перебили их … и вежи их взяли, идя за Голтав. И к Стародубу ходили на Олега, потому что он сдружился с половцами. И на Буг ходили со Святополком на Боняка, за Рось. И в Смоленск пошли, с Давыдом помирившись. Вновь ходили во второй раз с Вороницы. Тогда же и торки пришли ко мне с половцами … и ходили мы им навстречу на Сулу. И потом снова ходили к Ростову на зиму, и три зимы ходили к Смоленску. Из Смоленска пошел я в Ростов. И опять со Святополком гнались за Боняком, но … не настигли их. И потом за Боняком гнались за Рось, и снова не настигли его. И на зиму в Смоленск пошел; из Смоленска после Пасхи вышел … В Переяславль вернувшись к лету, собрал (я) братьев. И Боняк пришел со всеми половцами к Кснятину; мы пошли за ними из Переяславля за Сулу … и полки их победили … и … пошли к Смоленску. И потом пошел к Ростову. Придя из Ростова, вновь (я) пошел на половцев на Урусову со Святополком … И потом опять ходили на Боняка к Лубну … И потом ходили к Воиню со Святополком, и потом снова на Дон ходили … К Ромну пошли мы … на них, и они, узнав, убежали. И потом к Минску ходили на Глеба … И потом ходили к Владимиру на Ярославца, не стерпев злодеяний его».

Этот рассказ о почти непрерывной скачке воинов по не отягощенной дорогами Руси и бездорожному Дикому полю пугает даже на слух. Князь не хвастался, говоря, что «из Чернигова в Киев около ста раз ездил к отцу, за один день проезжая, до вечерни (это 140 км. – А. Б.). А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших». – То есть даже тот список походов, который нас столь сильно поражает, был неполон! Таков был «великий путь» воина, – неведомо, более или менее опасный, чем хожение паломника.

Говоря: «Се написах свое грешное хожение за три моря», Афанасий Никитин скорее отличает свои приключения от воинского похода, чем старается уподобить его истинному хожению по святым местам. Поэтому относить его сочинение к жанру хожений по самоназванию и ждать особого сходства с другими письменными «хожениями» не приходится. Для торговой поездки, в которую купец отправился, литературного термина не было. Первоначально Афанасий шел по Волге в компании дипломатов и купцов, вооруженным, но судьба распорядилась так, что он остался один среди моря чужеземцев, как настоящий паломник.

Назвать сочинение Никитина «записками путешественника» также невозможно. В путь шествовали, с XVIII в.[37 - Употребление термина для сочинений более раннего времени – традиция позднейших издателей (ср.: Путешествие стольника П.А. Толстого / Толстой Д.А. М., 1888; Путешествие стольника П.А. Толстого по Европе 1697–1699. Издание подготовили Л.А. Ольшевская, С.Н. Травников. М.: Наука, 1992).], когда появилось это название, дворяне-кавалеры, наследники воинов Святослава Игоревича и Владимира Мономаха. Вспомним хотя бы «Фрегат Паллада, очерки путешествия Ивана Гончарова», незабвенного автора «Обломова». Даже тут «путешествие», хотя в море, где корабль в бурных волнах одинок, как паломник, – ходят. Не очень понятно, правда, к кому относилось в Средние века и раннее Новое время слово «путник», если он не «шествовал». Но то, что «записки путешественника» – явление поздней дворянской культуры, несомненно.

Купец Афанасий не путешественник; он, если нам вдруг полюбится позднейшая лексика, странник. Которого сама судьба влечет по белу свету.

Рукописи запираются

А что, если «Хожение гостя Василия» – вовсе и не труд будущего дьяка Василия Мамырева? – Спросит читатель. Действительно, это только возможное, но не подкрепленное фактами предположение. Судя по сочинению, гость Василий был человек книжный, прилежающий к языкам, каким с юности был и дьяк. Паломничеством по святым местам, как и торговым интересом, его миссию назвать трудно: разведывательные, военно-политические цели очевидны из его маршрута и круга интересов.

Но прямой связи с дьяком Василием ни содержание, ни рукопись «Хожения гостя Василия» не дают. Непонятно даже, из какого этот гость княжества или вечевой республики (ни Великий Новгород, ни Вятка в 1465–1466 гг. еще не были покорены Москвой). А рукопись с «Хожением гостя Василия» из поля зрения ученых надолго пропала, как будто ее состав был абсолютно неинтересен. Причем пропала она не случайно.

Филологи, увлеченно переиздававшие хожения последние десятилетия, упорно дистанцировали их от рукописного окружения. Когда они сами понимали, что откуда пошло, то не уделяли этому внимания в тексте. Но и понимали не всегда. «Самые ранние записки русских путешественников известны нам по летописям, – пишет, например, Н.И. Прокофьев. – С развитием литературы на Руси хожения широко распространились отдельными рукописными текстами». Однако уточнить, откуда нам ведомы конкретные сочинения, не спешит. «“Хожение гостя Василия” известно в двух списках. – констатирует он. – Оно издано по списку XVI в. в «Православном палестинском сборнике» (Т. II. Вып. 3. Кн. 6. СПб., 1884), откуда и взято для настоящего издания»[38 - Книга хожений. С. 418. Другие современные исследования «хожения гостя Василия» в контексте жанра также сделаны по публикациям: Seemann K.D. Die altrussische Wallfahrtsliteratur. Theorie und Geschichte eines literarischen Genres. M?nchen, 1976. S. 267–270; Малето Е.И. Антология хожений русских путешественников XII–XV века; и др.]. В Словаре книжников и книжности древней Руси, вопреки правилам этого издания, рукописи «хожения гостя Василия» вообще не упомянуты[39 - Белоброва О.А. Василий (Гость) // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. Л.: Наука, 1988. С. 116–117.].

Двух списков в издании архимандрита Леонида (Кавелина), откуда взял текст «хожения гостя Василия» Н.И. Прокофьев, мы не обретаем. Великий археограф XIX в. точно указывает: «Единственная, известная доселе, рукопись хожения находится в московской синодальной библиотеке под № 420, на стр. 450–468, в 4 д(олю) л(иста), письма XVI в., и хотя известна была археографам (см. у Строева), но напечатана не была, за исключением весьма кратких из нея извлечений, помещенных А.Н. Муравьевым в его Путешествии по Святым местам в 1830 году 5 изд. СПб., 1848 год стр. XXXV»[40 - Хождение гостя Василия 1465–1466 гг. / Под редакциею Архимандрита Леонида // Православный Палестинский сборник. Т. II. Вып. 3. СПб., 1884. С. III. Изд. текста с. 1–16.]. Действительно, известный паломник и историк Русской Православной Церкви А.Н. Муравьев сравнивал свои впечатления от Святых мест с собранными им «хожениями», в особенности с «Проскинитарием» Арсения Суханова как крупнейшем из них[41 - Богданов А.П. «Прения с греками о вере» 1650 г.: Отношения Русской и Греческой церквей в XI–XVII вв. С. 52–53.]. Он использовал именно синодальный, а не иной список «хожения купца Василия»[42 - Муравьев А.Н. Путешествия по Святым местам в 1830 году. Изд. 5?е. СПб., 1848. С. XXXV.].

Сборник с этим списком[43 - ГИМ. Синодальное собр. № 420/931. 4?. 464 л. Полуустав и скоропись разных рук. Водяные знаки 1542 и 1564 гг. «Хожение гостя Василия» л. 350–364.] описал архимандрит Савва (Тихомиров, впоследствии архиепископ), который и присвоил ему № 420[44 - Савва, архимандрит. Указатель для обозрения московской Патриаршей (ныне Синодальной) библиотеки. М., 1858.]. А.Д. Седельников в рукописном «Описании сборников Синодального собрания» (М., 1924–1927) подчеркнул, что это «единственный известный список». В «Описание рукописей Синодального собрания» Т.Н. Протасьевой вкралась досадная ошибка: «Хожение гостя Василия» описано как «Хожение гостя Василия Гагары в Иерусалим» в 1466 г.»[45 - Протасьева Т.Н. Описание рукописей Синодального собрания (не вошедших в описание А.В. Горского и К.И. Невоструева). Ч. II. М.: Государственный исторический музей, 1973. С. 63–64.], хотя путешествие казанского купца Василия Яковлевича Гагары в Святую земли проходило в 1634–1637 гг.[46 - См.: Житие и хождение в Иерусалим и Египет казанца Василия Яковлевича Гагары // С.О. Долгов. СПб., 1891 (Православный Палестинский сборник. Т. II. Вып. 3); Адрианова-Перетц В.П. Хождение в Иерусалим и Египет Василия Гагары // Сборник российской публичной библиотеки. Материалы и исследования. Пг., 1924. Т. 2. Вып. 1. С. 230–247.], – датировать сборник с ним XVI в. было бы никак нельзя. Вдобавок опытный археограф поместила начало «хожения» на л. 350 (вместо 450). Состав сборника описан поверхностно, но его нетрудно уточнить.

Аккуратно переписанный сборник середины XVI в. включает подробное оглавление (л. 1–4 об.) и состоит из церковно-исторических сочинений. Среди них (л. 5–167) – «Слово о житии и учении» Стефана Пермского, написанное Епифанием Премудрым, по преданию, сразу по кончине святого в 1395 г. (реально может быть и в начале XV в.), в основной редакции. Прославленный гуманист и просветитель зырян Стефан был почитаем еще при жизни и причислен освященным собором к лику святых в 1549 г.; тогда же его уникально яркое житие работы Епифания было включено митрополитом Макарием в Великие Минеи Четьи под 26 апреля[47 - Один из двух главных списков ВМЧ (Успенского собора, вклад митрополита Макария), первый том: ГИМ. Синодальное собр. № 986/784. 1? (развернутый александрийский лист). Л. 370–410. Издан в составе ВМЧ: Апрель, дни 22–30. М., 1915. Стлб. 988–1109.]. Список издан Н.И. Костомаровым[48 - Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископа / Н.И. Костомаров // Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Григорием Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862. Вып. 4. С. 119–171. Указание на рукопись и анализ публикации: Духанина А.В. Издание жития Стефана Пермского: современное состояние и перспективы // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. № 4 (42). С. 20–22]. Сборник также содержит (с л. 266 об.) минейную редакцию Жития Симеона Сербского (13 февраля), повесть о новгородской иконе Знамения (с л. 344 об.) и Послания Нила Сорского к Вассиану Патрикееву, Гурию Тушину и Герману Подолному (л. 277–312), которые Протасьева приняла за одно послание[49 - Это послание «к брату, вопросившему его о помыслех», послание «к иному брату о пользе» и послание «к брату, просившему написати ему еже на ползу души». См.: Прохоров Г.М. Послания Нила Сорского // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 29. Л., 1974. С. 125–143. Список ГИМ. Синодальное собр. № 420/931 среди 47 учтенных рукописей не отмечен.].

Уникальный список «Хожения гостя Василия» завершает Синодальный сборник (л. 450–464), составленный любителями церковно-исторической книжности лишь в середине XVI в. Никаких ниточек к дьяку Василию сборник не дает, в отличие от рукописей, в которых мы видим списки «Хожения за три моря». Они-то связаны в Василием Мамыревым неразрывно. И вокруг этого очевидного факта в науке разыгралась драма «посольского дьяка», очевидная в текстах, но малопонятная непосвященным.

Драма «посольского дьяка»

Достаточно посмотреть, как Я.С. Лурье в приводимом нами ниже академическом издании активно уверяет, что Василий Мамырев никогда не был посольским дьяком[50 - Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л.: Наука, 1986. С. 65: «Василий Мамырев, передавший составителю неофициального свода 80?х годов записки Никитина, никогда не был посольским дьяком и не занимался посольскими делами» и т. д.], чтобы понять: здесь что-то не так. Даже в краткой словарной старье он посвятил этому вопросу больше страницы![51 - Лурье Я.С. Афанасий Никитин // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. С. 82–83.]

«В научной и научно-популярной литературе путешествию А(фанасия) Н(икитина) часто придается большой практический или даже государственный смысл. – Сообщает Лурье. – А. Н. рассматривается как «торговый разведчик» Ивана III, «предприимчивый купец», разыскивавший некогда существовавший, но потерянный путь в Индию; особое значение придается тому, что его записки передал одному из летописцев Василий Мамырев, в котором видят «дьяка посольского приказа» (М.Н. Тихомиров, Н.В. Водовозов, Н.И. Прокофьев)»[52 - Там же. С. 82.].

Почему «передал одному из летописцев», как будто «Хожение за три моря» могло попасть во времена Мамырева в разные летописи, или великокняжеский свод с его текстом вел «коллектив авторов», – загадка. Но каким образом великий историк М.Н. Тихомиров мог увидеть в Василии Мамыреве сотрудника приказа, возникшего лишь через 59 лет после кончины дьяка, – загадка намного большая. Тихомиров такого и не увидел[53 - Тихомиров бегло упоминал о компании московских купцов, сопровождавших Афанасия Никитина в путешествии по Волге (Тихомиров М.Н. Древняя Москва. XII–XV вв. // Средневековая Россия на международных путях. XIV–XV вв. М., 1992. С. 6–181), положительно отзывался об издании «Хожения за три моря» Грековым и Адриановой-Перетц (Тихомиров М.Н. Русская культура X–XVIII веков. М.: Наука, 1968. С. 251–254), сам публиковал отрывок из их издания 1948 (Хрестоматия по истории СССР. М., 1960. № 106. С. 617–624), но ничего и близкого приписанному ему Лурье не утверждал.]. Не случайно Лурье не дает ссылки на работу, где академик якобы сделал детскую ошибку. Не рассказывал такого и московский филолог Н.В. Водовозов в своей популярной лекции: у него дьяк лишь ведал посольскими делами[54 - Водовозов Н.В. Записки Афанасия Никитина об Индии XV в. М.: Знание, 1955.]. Что «Василий Мамырев … в 1470 г. был назначен Иваном III дьяком посольского приказа» неосторожно заметил филолог Н.И. Прокофьев в рассказе о «Хожении гостя Василия» и комментарии к «Хожению за три моря»[55 - Прокофьев Н.И. Книга хожений. С. 418, 421–422.]. Но и он даже не намекает на официозность миссии Афанасия Никитина, явно или тайно служившего Москве, а не родной Твери.

В походе против коллег, якобы представивших Афанасия Никитина «торговым разведчиком» Москвы, Лурье сам впадает в ошибку, утверждая, что «Василий Мамырев, получивший записки А(фанасия) Н(икитина), никогда не был посольским дьяком»[56 - Лурье Я.С. Афанасий Никитин. С. 83.]. При отсутствии приказов и заметного разделения функций дьяков при Иване III, посольским дьяком был дьяк при посольстве. Василий Мамырев выступал таковым в посольстве митрополита Вассиана, боярина В.Ф. Образцова Симского и конюшего В.Б. Тучко-Морозова к братьям великого князя в феврале 1480 г.[57 - Полное собрание русских летописей. Т. 39. М.: Наука, 1994. С. 161.], – и Лурье это хорошо знал.

Заблуждения филологов стали искаженным отражением не очень явных споров историков о том, что предшествовало образованию Посольского приказа. С.А. Белокуров полагал, что еще не оформившаяся в центральное государственное учреждение дипломатическая служба в XV и первой половине XVI в. находилась в ведении казначея[58 - Белокуров С.А. О Посольском приказе. М., 1906. С. 15–19.]. В этой связи родились домыслы, что казенная палата, где собирались важные документы, была местом работы подчиненных казначею дьяков, из которых кому-то могли быть поручены дела посольские. Это чисто умозрительное предположение опровергалось мнением В.И. Саввы, уверившего нас, что великокняжеские казначеи не являлись по своей должности руководителями дипломатической службы[59 - Савва В.И. О Посольском приказе в XVI в. Харьков, 1917. Вып. 1. С. 374.]; следовательно, и постоянного посольского дьяка не было. Затем Е.И. Индова показала, в ведении казначеев находилась некоторая часть посольских документов[60 - Индова Е.И. Русская посольская служба в конце XV – первой половине XVI в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 310. Ср.: Леонтьев А.К. Образование приказной системы управления в Русском государстве. М.: Наука, 1961.]. Призрак посольского дьяка без посольства возник вновь.

Реконструкция формирования государственного архива А.А. Зиминым, о которой мы упоминали выше, вновь вернула ученых к пониманию, что распределения документации (и, соответственно, функций дьяков) по тематике, близкой к будущим приказам, при Иване III еще не было. Пример самого Василия Мамырева хорошо показывает, что он исполнял разные поручения и был причастен к самым разным документам.

В любом случае он не был общеизвестным официальным лицом, ведавшим внешними сношениями, кому купцы непременно должны были принести сочинение Афанасия Никитина, умершего по дороге в Смоленск из крымской Кафы через земли великого княжества Литовского. В этом несколько запутавшийся в терминах Я.С. Лурье прав. Впрочем, так думали и понимавшие характер службы дьяков историки (А.А. Зимин, В.А. Кучкин и др.; М.Н. Тихомиров этот вопрос не затрагивал).

Правда, замечательный текстолог Лурье и здесь не удержался от преувеличения, заключив, что раз Мамырев «не был посольским дьяком», то и «путешествие А(фанасия) Н(икитина) было предпринято на свой риск и страх, без какой-либо официальной помощи»[61 - Лурье Я.С. Афанасий Никитин. С. 83.]. Помощь в виде княжеских охранных грамот ему как раз оказана была, причем не только из Твери, но и их Москвы. Другое дело, что она не очень-то помогла. Все пошло не так, как планировал купец и благословляли княжеские дьяки.

Гневная (чем и объясняются неточности) отповедь Лурье придуманным им оппонентам, которые де изображают Афанасия Никитина «торговым разведчиком» Ивана III, посланным непременно Василием Мамыревым, вытекает из неясности вопроса, почему купцы принесли «Хожение за три моря» именно этому дьяку. Но «гости» могли просто обратиться к великокняжескому казначею, из дьяков при котором именно Василий Мамырев был склонен заинтересоваться уникальным рассказом о странах почти неведомых. Причем настолько, чтобы передать «Хожение» Афанасия Никитина летописцу, связь которого с дьяком очевидна.

Рукописи рассказывают

Чтобы понять, насколько в действительности важна роль Василия Мамырева в передаче нам «Хожения за три моря», следует обратиться к рукописям этого сочинения. Прежде всего, они связаны именно с тем великокняжеским летописным сводом, из которого летописцы черпали богатые сведения о дьяке Василии. А неведомый нам составитель этого свода четко указал на то, что рукопись «Хожения за три моря» была получена им именно от Василия Мамырева, и ни от кого другого[62 - РНБ. F.IV.144. Л. 441 об. – 442; РГАДА. Ф. 181. Собрание МГАМИД. № 371/821. Л. 193–193 об.].

Насчет личности составителя Свода 1480?х гг., летописца большого таланта и безусловного патриота Руси, при том весьма критичного к деяниям великого князя Ивана III, существуют лишь предположения. Из них самое интересное, что Свод составлял дьяк митрополита Московского и всея Руси Родион Кожух[63 - Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л.: Наука, 1976. С. 237.], оставивший во владычных документах 1461–1482 гг. не менее яркий след, чем Василий Мамырев в великокняжеских[64 - Акты феодального землевладения и хозяйства. Т. 1. № 121, 137, 152; Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI в. Т. 1. № 457, 499.]. Его именем подписаны два вошедших в Свод сказания о событиях 1460 г.: «о трусе (землетрясении. – А. Б.), бывшем в земли нашей» и «чюдеси великого чюдотворца Варлаама о умершем отроце»[65 - Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 2. С. 182–184, 320–325.]. Увы, предположение это умозрительное: составитель Свода пишет о себе от первого лица, но не называет своего имени и не дает намека на свое звание.

Предваряя текст «Хожения за три моря», вставленный в Свод в описании событий 6983 г. от Сотворения мира, т. е. от Рождества Христова 1474/1475 г., летописец рассказал, что в этом году он получил («обретох») рукопись тверского купца Афанасия, который четыре года был в Индии[66 - Текст: Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 2. Стлб. 221; Т. 20. Ч. 1. С. 302–303.]. Свое имя и отчество Афанасий сын Никитин назвал в молитве, которой начинается древнейший Троицкий список его «Хожения»[67 - «За молитву святых отец наших, господи Исусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, раба своего грешнаго Афонасья Микитина сына». – РГБ. Ф. 304. III. № 24. Л. 369.]. Летописец эту молитву пропустил, ограничившись тем, что назвал имя Афанасия в своем предисловии; он сразу начал текст с фразы «Се написах грешное свое хожение за три моря». Зато летописец стал выяснять происхождение сочинения тверского купца, как на его месте сделали бы и мы.

Дат отправления Афанасия в путь и возвращения на Русь, как мы знаем, в «Хожении за три моря» не было: летописец ее и не нашел. Но там было сказано, что тверской купец начал путешествие с Василием Папиным, посланным великим князем Иваном III с кречетами в подарок ширванскому шаху. «Я же, – говорит летописец, – выяснял («опытах»)», когда была поездка Папина. Ему сказали, что тот вернулся в Москву за год до похода дмитровского князя Юрия Васильевича, брата Ивана III, на Казань; в этом походе Василия Папина застрелили. Ничего больше о Папине узнать не удалось, да и современные ученые не нашли о нем и его миссии никаких других известий.

Летописец знал, конечно, что казанский поход князя Юрия был в 1468/69 г.[68 - Но не учел, что князь Юрий Васильевич ходил на Казань и в 1468 г., и осенью 1469 г., при Новом годе 1 сентября и дате от Сотворения мира на два года позже: Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л., 1986. С. 94.] Его логика понятна. Если Василий Папин вернулся в 1467/68?м, то Афанасий Никитин пошел в ним в 1466/67 г., а завершил 4?летнее путешествие в 1469/70 г. Обрати летописец внимание на слова Афанасия Никитина, что среди иноземцев он праздновал Пасху 6 раз, а не четыре, его возвращение пришлось бы на 1474/75 г., когда летописец и получил рукопись «Хожения за три моря». Это было бы близко к истине.

Однако летописец благоразумно не стал делать расчетов времени путешествия Афанасия Никитина, из-за которых ученые позже сломали много копий[69 - В академических изданиях 1948 и 1958 гг. в заглавии значится: 1466–1472 гг. В издании 1986 г. даты из заглавия сняты, а в статье о хронологии путешествия Никитина, где приведена богатая историография его датировок, по привязкам рассказов Афанасия к событиям в Персии и, главным образом, в Индии, сделано заключение, что по Индии купец ходил в 1471–1474 гг., выйдя из Твери в 1469 г. См.: Семенов JI.С. Хронология путешествия Афанасия Никитина // Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л., 1986. С. 88–107.], и поместил его сочинение в Свод под несомненной датой 1474/1475 г., когда сам получил «Хожение за три моря» в автографе Афанасия Никитина из рук дьяка Василия Мамырева. Летописец так и написал: «Се же написано не обретох, в кое лето пошел или в кое лето пришел из Ындея, умер, а сказывают, что деи Смоленьска не дошед, умер. А писание то своею рукою написал, иже его рукы те тетрати привезли гости к Мамыреву Василью, к дияку великого князя на Москву».

Собственноручно написанные тетради тверского купца, умершего в великом княжестве Литовском на пути из генуэзско-крымской Кафы[70 - Здесь мы видим отчетливую верхнюю дату путешествия: «Хожение» написано до захвата Феодосии (Кафы) турками 1–6 июня 1475 г.] (к которой относятся его последние записи) не доходя Смоленска, пришедшие оттуда в Москву купцы отдали дьяку Василию Мамыреву. Было ли это завещано Афанасием Никитиным, или вернувшиеся из Кафы через Смоленск московские купцы сами обратились к дьяку, служившему, как и другие дьяки, при казне, тайна велика есть. Летописец не говорит, что тетради Никитина вручил ему сам Мамырев. Но подчеркивает, что дьяк получил не список, а оригинал сочинения.

Летописца можно понять так, что этот оригинал у него в руках и оказался, причем вскоре после того, как его получил Мамырев. Что составитель Свода 1480?х гг. обрел текст «Хожения за три моря» в год кончины Афанасия Никитина, вытекает из хронологической раскладки путешествия тверского купца. Обретение замечательного сочинения само стало событием, достойным занесения в летопись. После этого предисловия в Своде следует сам текст «Хожения» в Летописной редакции (по Лурье – изводе), первичность которой по отношению к Троицкой редакции не доказана, но утверждается в издании 1986 г. как факт.

Вернул ли летописец оригинал Мамыреву, или тот оставил себе список «Хожения», или сказал летописцу об оригинале, дав ему копию, – хороший вопрос для исследования. Главное, что менее чем через десятилетие после кончины дьяка в обители его упокоения, Троице-Сергиевом монастыре, появился древнейший список «Хожения за три моря»: Троицкий, хранившийся в обители.

В 1640?х гг. пытливые троицкие иноки, трудясь над величественной исторической компиляцией, поместили свою редакцию «Хожения» по Троицкому списку под 6969 (1461) г.: «В та же лета некто именем Офонасей Микитин сын тверитин ходил с послы от великого князя Московскаго Ивана, и от великого князя Михаила Борисовича Тверскаго, и от владыка Тверскаго Генадия за море. И той тверитин Афонасей писал путь хожения своего сице»[71 - РГБ. Ф. 310. Собр. В.М. Ундольского. № 754. Л. 300.].

С этим вынужденным, в связи с незнанием о предисловии в Летописном изводе, вычислением согласился величайший русский археограф XVII в., троицкий же инок, бывший келарь, Арсений Суханов, редактируя компиляцию 1640?х гг. в своем втором Хронографе[72 - РНБ. F.XVII.17. Л. 411.]. И снова старинные наши историки не ошиблись, сказав в записи под 1461 г. «в та же лета», т. е. «в те же годы», вместо обычного «в то же лето» или «того же лета»: Афанасий Никитин действительно отправился в путь в 1460?х.

Рассказ летописца о том, как он получил сочинение Никитина, есть только в летописных списках «Хожения за три моря», которые дошли до нас в Львовской и Софийской II летописях (в последней – в двух списках).

Львовская летопись 1530?х гг., доведенная до 1533 г. и подробно рассказывающая нам о дьяке, была издана дважды. Первый раз, сокращенно, Н.А. Львовым по утраченной затем рукописи Спасо-Евфимьева монастыря, а второй раз под редакцией С.А. Адрианова по рукописи императорской Публичной библиотеки, середины XVI в., принадлежавшей в начале XIX в. русскому ученому Карлу Антоновичу Эттеру (1775 – до 1831)[73 - РНБ. F.IV.144. 2?. 872 л. «Хожение» на л. 441 об. – 458 об. Публ.: ПСРЛ. Т. 20. Ч. 1. С. 302–313. Фонд К.А. Эттера см.: РНБ. Ф. 886.].

В Эттеровом списке Львовской летописи мы читаем, по мнению филологов, лучший на сегодняшний день, хотя и неполный (с пропуском не только молитвы, но и описания пути Никитина от Дербента до Ормуза) текст «Хожения за три моря»: с предисловием летописца Ивана III, рассказывающим о появлении сочинения Афанасия Никитина в его летописном своде благодаря любезности дьяка Василия Мамырева, получившего его от купцов.

Аналогичные пропуски имеет Архивный список составленной в начале XVI в. Софийской II летописи (до 1518 г.), начала 1530?х гг.[74 - РГАДА. Ф. 181. Собрание МГАМИД. № 371/821. 4°. 441 л. «Хожение» на л. 193–220 об. Публ.: Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 2. Стлб. 221–240.] Он также неплохо передает текст «Хожения за три моря» с предисловием, по общему летописному источнику с Львовской летописью. Опубликовавший Софийскую II летопись Б.М. Клосс уверен, что этот список, под названием «Софийский временник», является оригиналом памятника[75 - Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 2. М., 2001. С. VII.]. Кроме летописи, в кодексе больше ничего нет.

Почти одно предисловие к «Хожению за три моря» мы читаем в Воскресенском списке Софийской II (до 1534 г.), середины XVI в., выполненном одним писцом[76 - ГИМ. Воскресенское собр., бумажное, № 154 б; 1°. Л. 1192 об. – 1193. Публ.: Там же.]. Он сделан не непосредственно с Архивного списка: тот начинается с 1397 г., а Воскресенский до конца XIV в. передает Софийскую I летопись. Здесь текст сочинения Афанасия почти целиком механически вырван, осталось самое начало и несколько последних слов.

Эти летописи прекрасно изданы в Полном собрании русских летописей, а содержащие их кодексы полностью описаны в предисловиях к изданиям.

Все три списка летописей с «Хожением за три моря» в рассказе о временах Ивана III передают летописный Свод 1518 г. Однако списки самого Свода 1518 г.: Уваровский 1530?х гг., и Троицкий 1540?х гг. (с приписками иноков Троице-Сергиева монастыря 1551–1558 гг.), – не содержат «Хожения за три моря», хотя сохранили, как мы видели выше, три важнейших известия о Василии Мамыреве[77 - ГИМ. Уваровское собр. № 188. 8?. 525 л.; ГИМ, Синодальное собр. № 645. 2?. 439 л. Публ.: Полное собрание русских летописей. Т. 28.].

Вполне понятно такое сокращение Свода 1518 г., передающего более ранний летописный «свод 1480?х гг.» (реально общий текст Львовской и Софийской II летописей здесь как минимум до кончины Василия Мамырева в 1490 г.)[78 - Предположительно, главным источником Свода 1689 г. был летописный свод митрополита Геронтия, составленный около 1489 года. См.: Насонов А.Н. Летописные памятники Тверского княжества // Известия АН СССР. Отделение гуманитарных наук. 1930. № 9. С. 721; и др.]. «Хожение за три моря» весьма трудно для восприятия и даже простой переписки летописцами. Афанасий Никитин использовал, написав кириллицей, множество слов, предложений и целых абзацев на самых разных языках. Ученым стоило немалого труда их расшифровать, для летописцев же это выглядело как тайнопись. Для простой передачи текста требовался заинтересованный и ученый человек. Поэтому списков интереснейшего для нас памятника мало. И все они найдены в выдающихся рукописных книгах.

Еще три списка «Хожение за три моря» связаны с Троице-Сергиевым монастырем, где, как мы помним, принял схиму и упокоился в 1490 г. дьяк Василий Мамырев. Сюда, по логике вещей, он должен был принести величайшее для того времени сокровище: принадлежавшие ему рукописи. Если бы филологи обратили большее внимание на содержание рукописных книг, не выделяя отдельные их фрагменты, они давно поняли бы, что здесь, в стенах Троицкой обители, «Хожение за три моря» высоко ценилось и переписывалось с конца XV до середины XVII в.

Древнейший из этих списков был сразу распознан как Троицкий благодаря своей счастливой истории. Он входит в сборник-конволют (т. е. составленный из разных, переплетенных вместе частей), веками принадлежавший ризнице Троице-Сергиевой обители и попавший в ее составе сначала в библиотеку Троицкой семинарии, затем Московской духовной академии, оттуда в собрание рукописей Московского Публичного и Румянцевского музеев, хранящееся ныне в Российской государственной библиотеке имени В.И. Ленина[79 - РГБ. Ф. 304. III. № 24, прежний номер М(узейное) 8655. 4°. 394 л. (по старинной нумерации 393 л., но номер л. 286 повторен дважды на соседних листах). Старый переплет: доски в тисненой коже, ребра крышек с углублениями, на верхней крышке узорные бронзовые наугольники и круглый средник, на нижней жуковина посредине и две по углам, застежки утрачены. Новый переплет: доски в коже без украшений. Рукопись полностью оцифрована и доступна на сайте: https://lib-fond.ru/lib-rgb/304?iii/f?304iii?24/]. Приключения рукописи в Библиотеке были небольшими: поначалу сборник попал в Музейное собрание[80 - РГБ. Ф. 178. № 8655.], затем в Фундаментальное собрание рукописных книг Лавры[81 - РГБ. Ф. 173. I. № 195.2. Ермолинская летопись. В сети: https://lib-fond.ru/lib-rgb/173?i/f?173i?195–2/#image?2], в 1983 г. был возвращен в ризницу[82 - См.: Ф. 304/III. Троице-Сергиева лавра. Ризница. Рукописные книги из ризницы. Опись. Т. 3. Раздел III (машинопись). С. 12.], а в XXI в. – снова в Фундаментальное собрание[83 - Клосс Б.М. Предисловие // Полное собрание русских летописей. Т. 23. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. IV.].

Главное, что ошибиться в пути сборника было никак нельзя. Как и в его принадлежности: в конце конволюта на л. 393 читаем запись середины XVI в.: «Летописец Троицкой Сергиева монастыря», – а на л. 393 об. (последнем), почерком XVII в.: «Сия книга Троицкого Сергиева монастыря ис книгохранителные казны». Н.М. Карамзин, издавший начало «Хожения за три моря» и привлекший внимание к этому памятнику, нашел сочинение именно в этом сборнике, названном им Троицкой летописью[84 - Карамзин Н.М. История государства российского. Том VI. СПб., 1842. Гл. 7. Прим. 629.].

Троицкий сборник действительно был описан как «Русский летописец, от начала славянских народов до царя Ивана Васильевича Грозного, писан полууставом разных рук XVI века». Эта датировка ввела во искушение К.Н. Сербину, в академическом издании 1948 г. указавшую просто, что Троицкий список «Хожения за три моря» находится «в сборнике XVI века»[85 - Хожение за три моря Афанасия Никитина: 1466–1472 гг. М.; Л., 1948. С. 131.]. Между тем, еще А.А. Шахматов, изучавший Ермолинскую летопись, составляющую первую часть сборника, разобрался, что перед нами конволют, и верно датировал список «Хожения за три моря» концом XV в.[86 - Шахматов А.А. Ермолинская летопись и Ростовский владычный свод. СПб., 1904 (Отд. оттиск из: Известия Отделения русского языка и словесности. 1903, кн. 4). С. 74.]

Не учесть мнение отца-основателя научного летописеведения Я.С. Лурье в издании 1958 г. не мог, но, явно предпочитая летописный извод «Хожения», о котором мы говорили выше, попытался слегка «сдвинуть» Троицкий список в XVI в., ссылаясь на то, что «водяные знаки четвертой части рукописи (тиара и бычья голова) совпадают с водяными знаками остальных частей и относятся к концу XV – началу XVI в.»[87 - Хожение за три моря Афанасия Никитина: 1466–1472 гг. М.; Л., 1958. С. 161–162.].

В ответ В.А. Кучкин, изучив весь Троицкий сборник по составу и бумаге, указал, что части в нем всего три, «водяные знаки всех трех частей сборника различны», при этом третья часть, список «Хожения за три моря», датируется без вариантов – концом XV в.[88 - Кучкин В.А. Судьба «Хожения за три моря» Афанасия Никитина С. 71.] Согласившись с таким делением сборника на части, Лурье издании 1986 г. упорно возражал, что все равно «третья часть датируется концом XV или самым началом XVI в. (если учесть возможную залежность)»[89 - Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л., 1986. С. 111.].