Хрущёвка

–Вы случаем не тугая на ухо? Третий раз повторять не стану – меня зовут Ян, и Вы испортили мне всю композицию. Который месяц я рисую диптих и ума не приложу, чего мне, именно не достаёт для полноты всей картины. И тут, точно гром средь бела дня, появляетесь Вы. И мною овладевает колдовское наваждение, иначе не назовёшь. Образы один за другим, вспышками озаряют моё серое вещество в черепной коробке, и не успел я опомниться, как тонкая кисть скользнула по холсту. Вы я полагаю, надумали свести счёты с жизнью? Что ж… Не мне судить Ваш проступок. Я намеренно сказал проступок, ибо Ваша внеземная красота дурит мне голову… Путает мысли… И будет весьма горестно сознавать, что до того прелестный цветок, увянет на холодном асфальте.– за столь длинный диалог, Ян ни разу не оторвал кисточку от холста. Он писал картину, боясь нарушить целостность композиции, и потому был сосредоточен, как на беседе, так и на самом холсте.

–Спасибо Вам, конечно, за комплимент. Но Вы понятия не имеет, что я за человек…– Инга говорила на повышенных тонах.

–Я и без слов вижу, что Вы за человек.– Ян оборвал Ингу на полуслове.

–Тогда выкладывайте на чистоту, что я по-вашему за человек. Вам лучше знать! Ведь Вы же сама проницательность.– гневилась Инга.

–Мне, к сожалению, не ведома история Вашей столь горькой жизни. Но с присущей мне лёгкостью я могу утвердить без толики сомнения, что относительно вселенной, все Ваши беды, это тлен, как говорил Спиноза. И кончать жизнь самоубийством на почве личных страданий, как в личных делах, так и за их пределами, довольно опрометчивый шаг. Поверьте мне на слово, ибо в один из многих дней, я воспылал желанием удавиться на люстре. Но дело не выгорело и как итог, я выпутался из петли самобичевания. Не повторяйте чужих ошибок, оно того не стоит. Я голову на отсечение даю, что Вы не шутки ко мне шутить пришли и настроены серьёзно. Но и в то же время, я даю гарантию, что Ваши проблемы не стоят того, чтобы накладывать на себя руки. И прежде чем сводить счёты с жизнью, я предлагаю Вам некоторое время побыть натурщицей. Работёнка не пыльная, и главное, что нагие образы в моих картинах исключены. Так что не переживайте, Ваше доброе имя останется таким же добрым и чистым. И не солгу, если скажу, что человек я – щедрой души.

–Да откуда Вам известно, что мои проблемы не стоят и выеденного яйца.– твёрдым голосом заявила Инга и беспардонно ткнула в художника пальцем.

–Поверьте мне на слово.– добавил Ян и убрал кисточку в сторону. Он схватился за поручень кресла и выкатил на свет инвалидную коляску.– И прежде чем, сказать нет, подумайте, что Вы теряете. Кончить жизнь самоубийством может абсолютно каждый… Но лишь немногим, хватает смелости идти навстречу невзгодам. В любой день, хоть завтра Вы можете бросить работу и вскрыть себе вены, или удавиться. Я отговаривать Вас не стану, но работа лишней не бывает. Запомните это… К тому же у Вас появиться шанс съехать от родителей и быть частью моих картин.

–Что Вам известно о моих родителях?– удивилась Инга.

–Ровным счётом, ничего. Я не знаю Ваших родителей и в лицо их не видел. Но думается мне, они мало чем отличаются от идей коммунистов, или националистов. Радикальные и высокомерные личности, которые явно считают себя умнее всех на свете.

–Будьте аккуратнее со словами молодой человек. Они как-никак моя родня.– заявила Инга.

–Прошу прощения за столь громкие слова. Я обещаю, что впредь буду мягок в выражениях.– извинился Ян и вернулся к мольберту.

–Так, когда мне приступать к работе?– вопрошала Инга.

–Будет неплохо, если Вы вернётесь в исходное положение и устремите взор на небеса.– ответил Ян и взял в руки кисточку.

Инга, следуя указаниям творца, вернулась в исходное положение и устремила взор на усеянный звёздами небосвод. Полы куртки развевались на тёплом ветру, и холодный бетон под ногами морозил упругие ступни. Волосяной пучок кисти осторожно коснулся полотна, и Ян продолжил писать начатую картину…

***

Оттопырив ноги, Инга удобно расположилась на советской кушетке и рукой подпирала голову. Собранные в пучок волосы, оголили массивный лоб, не то носорога, не то дельфина и строгое по нынешним меркам платье укрывала бахромой разбитые об асфальт колени. Третий час Инга лежала на советской кушетке, не меняя исходного положения и надо сказать, что руки её, подпиравшие голову, вскоре онемели. И унылая обстановка, царившая в мастерской, наводила Ингу на мысль, что неплохо бы часок-другой вздремнуть, пока художник занят работой. Но она прекрасно знала, что глаз смыкать ни в коем случае нельзя, иначе вся картина пойдёт коту под хвост. И если художник, задумал нарисовать девушку с открытыми глазами, то будь добр мой милый друг – терпи, чего бы тебе это не стоило. Быть натурщицей, как выяснилось, дело не из простых и стоит больших усилий. Боль в боках, отёкшие ноги, и красные от недосыпа глаза, наводили родителей на мысль, что Инга связалась с плохой компанией. И как бы родители не старались, но найти сигареты под кроватью, или шприцы в шкафу, им так и не удалось. «Где ты весь день шлялась!?», недоумевала мать и устраивала внеплановые обыски посреди ночи. Хуже чекистов… Инга либо отнекивалась, мол, не мешай мне, я занята, либо уклонялась от расспросов матери. Впервые за долгие годы, равнодушие отца к воспитанию дочери сыграло ей на руку. Анита Павловна долго упрашивала мужа надавить на Ингу, но отец оставался равнодушным к воспитанию дочери. И за просмотром футбольного матча, отца посетила мудрая, как он думал поначалу, мысль – гораздо лучше иметь сына, нежели дочь. С ними хоть поболтать есть о чем. И чтобы мать, поскорее отвязалась от неё и перестала устраивать обыски в комнате, Инга намеренно солгала, что работает продавщицей в гипермаркете.

Несмотря на каждодневные боли, ей нравилось быть натурщицей. Хотя первые дни, она терпела множество неудобств в новой для себя роли. Ибо сидеть на протяжении долгих часов в положении смирно, не всем под силу. Как и было обещано, платил Ян вовремя и неприлично много для девочек её возраста. Однако Ян по собственным убеждениям, не платит девочкам, он платит исключительно натурщицам. И если работник к делу подходит крайне ответственно, то ему причитается удвоенная премия. На первых порах Ян старался не нагружать Ингу работой, поскольку знал, что эксплуатация детского труда карается по закону. И никакой интимной близости между ними не наблюдалось, чисто деловые отношения. Инга смотрела на него, перво-наперво как на закадычного друга, а Ян в свою очередь смотрел на неё, как на молодых лет натурщицу. Разница в возрасте значительно препятствует любви молодой натурщицы и художника. Правда, иногда Ян невольно представлял Ингу в подвенечном платье у алтаря. Но эти дурные мысли, не более чем детский лепет. И не секрет, что большинство мужчин при виде симпатичной нимфы пускают слюни, и представляет её в образе красавицы-жены.

За последний месяц Ян написал ровно три картины, это, кстати, на три больше, чем в прошлом и позапрошлом году. И в каждой из трёх картин, Инга играла ключевую роль. То она неделю держала яблоко в руке, то она делала вид, что занята уборкой по дому. И порой думалось, что проще на пятый этаж внести рояль, чем месяцами работать натурщицей. Боли в пояснице, в ногах, в руках, да в любой части тело, перестали восприниматься ей, как нечто из ряда вон выходящее. Вполне себе обыденные травмы и нет в них, чего-либо страшного – того, что могло бы порядком изувечить тело до безобразия. Инга приучила себя не обращать и грамма внимания на боли в спине, или в ногах. Второй месяц она работает натурщицей и терпит острые боли, несмотря ни на что.

И в который раз Инга позирует лёжа на советской кушетке и ждёт – не дождётся, пока Ян наконец-то допишет с неё очередную картину из серии: «Строгие черты лица…». И порой кажется, что Инга сроднилась с болотного цвета кушеткой, телом приросла к бархатной ткани, пустила корни в изящную обивку, и совсем позабыла, каково это, лежать на другом боку.

–Ян, что ты рисуешь?– любопытства ради, спросила Инга.

–Картине не рисуют, их пишут.– ответил Ян и между тем водил кистью по масляному холсту.

–Хорошо. Тогда, что ты пишешь?– Инга не переставала осыпать художника вопросами, однако Ян отвечал сухим молчанием.– Ну же! Поговори со мной, иначе я усну. Знал бы ты, каково это, работать натурщицей.

–Знала бы ты, каково это писать картины и платить натурщице за то, что она круглыми сутками дрыхнет на диване.– губы Ян расплылись в улыбке.

–Ты неисправимый грубиян! Тебе нет места, среди женщин. Ты их недостоин.

–А мне женщины ни к чему. Когда в руке моей лежит кисть, а перед глазами на складном мольберте чистый, будто снежная пелена холст, то большего мне и надо. Я по уши влюблён в искусство и ни одна плоть, даже самой изящной девицы на всём белом свете, не способна отбить у меня любовь к холсту.

–Ты хоть сам-то понимаешь, что ты, или кого ты там рисуешь на своих полотнах?– О творчестве Яна Микуленко натурщица Инга не имела ни малейшего понятия. Не понаслышке она знала, что Ян востребован, как художник и творец. И если в кругах ценителей современного искусство на картины молодого художника имеется большой спрос, то, стало быть, Ян рисует недурственно. Возможно в глазах молодой натурщицы, его картины, это ни, что иное, как сплошные геометрические фигуры, размытые очертания и попытка запечатлеть одним мазком целую эмоцию, но современное искусство думает иначе.

–Если я перестану понимать написанные мною картины, то спрос на них значительно упадёт. Я бы сказал, приравняется к нулю. Современное искусство, нынче подвержено тотальной критике. Уровень мышления многих диванных мыслителей, остановился в далёком 1812-м году, когда в приоритете у художников была великая живопись и неотразимые портреты. Но современное искусство, пришло на смену старому течению моды. Малевич со своим чёрным квадратом ознаменовал эпоху загадок и тайн. Теперь мало смотреть на картину и видеть в ней раскаты грома, или шторм на средиземном море. Теперь, чтобы по достоинству оценить картину, необходимо иметь абстрактное мышление. Понимаешь ли Инга, современный мир по горло сыт чудными портретами и пейзажами на огромных холстах. Искусству необходим был эффектный толчок, второе дыхание и тогда миру явился сам Казимир Малевич. Безусловно, я признаю величие картин Микеланджело, или Ван Гога, или других гениев мирового искусства. Но и в то же время, мне близок Сальвадор Дали, надо статься, главный сюрреалист двадцатого века. Современное искусство, это переход от большого, к широкому. Мало уметь рисовать на холсте снежную метелицу, кроме чудесных, пропитанных живописью мазков, необходимо кроме того придать картинам нечто новое. Современное искусство – это сплошное новаторство. И дошло до того, что люди перестали писать картины, теперь они рвут холсты, сжигают их и обливают томатным соусом в знак протеста. Современное искусство на корню изменило взгляды целых поколений, двадцатого и начала двадцать первого века. Люди, рождённые в пределах этого столетия, подчас забывают о простом. Они ищут смысл там, где его отродясь не бывало.

–Наверное, ты знаешь, о чём говоришь. Но я всё равно не понимаю твои картины. Они слишком просты. В них нет, ни образов, ни природы, ничего, что могло бы свести с ума целое поколение людей. Сплошные чёрточки, да кружочки.

–Вы слишком ограничены, чтобы понять моё искусство. Мои картины, огромны и каждый находит в нём что-то новое… Исключительное. Я не пишу на холсте раскаты грома, я хватаю со стола кисть и одним мазком на полотне, я дарую людям пищу для тяжеловесных размышлений. Я вижу портреты по-своему, и вместо плоти на советской кушетке, я нахожу неподдельную эмоцию Ваших тонких губ. Моя цель – заключить эмоцию, не в чертах лица, а в геометрической фигуре, или в размытых очертаниях. Для этого мне необходимы две вещи – это время и покорная натурщица. И если остановить время, я не способен, то в моих силах сделать Вам замечание. Перестаньте же, наконец, болтать!

–Эх… Вы неисправимый ворчун. И в картинах Ваших нет ничего особенного. – съязвила Инга.

–Всё! На сегодня хватит. Я сыт по горло. Мне нужен отдых. От Вас! И от всего, что с Вами связано! Увидимся завтра. И прошу не опаздывать. Писать по памяти, мне довольно трудно. Я должен видеть Ваши эмоции наглядно. Я ухожу.– Ян убрал с колен палитру, обеими руками схватился за колёса и с бутылкой красного вина скрылся на балконе.

Инга поднялась с кушетки, силой оторвала тело от худой обивки, и ощутила, как по бледной спине пробежала сотня другая мурашек. Поясница изнывала от боли, мышцы онемели, сделались ватными и рука, часами подпиравшая голову, напрочь отсохла. Инга приступила к минутной гимнастике и обеими ногами встала на ворсистый ковёр. Она прыгала на месте, разминала шею, работала кулачками, воспалённые суставы, то и дело хрустели буквально от каждого телодвижения. Инга покончила с гимнастикой, накинула на плечи куртку и оставила квартиру художника.

***

На пороге дома Ингу встретила сварливая мать, и вдруг запахло жареным. Не то курица в духовке, разносила благовоние по всей квартире, не то гнев глазах Аниты Павловны норовил испепелить всё живое. И тёплый приём с нотками бытового насилия ей был обеспечен. Не успела Инга разуться, снять куртку и отойти от трудовых будней, как разгневанная мать с ходу прописала родной дочери хлёсткую пощёчину. Инга отпрянула к входной двери и ладонью схватилась за больное место.

–Больно… За что?– горечь обиды ранила Ингу в самое сердце.

–Будешь знать, как родную мать за нос водить. Ты кого во мне увидела!? Глупую простушку!? Деревенщину!? Или тупую малолетку!? Ты всерьёз думаешь, что я не стану навещать родную дочь в гипермаркете, зная, что она там работает. Ты либо тупая, либо скрываешь от меня правду. И поскольку я твоя мать, то в твоих жилах течёт моя кровь. И думается мне, что ты сикильдявка нагло врёшь мне прямо в глаза. А ну выкладывай всё, как есть, иначе я возьму отцовский ремень, и тебе мало не покажется. Всю дурь из тебя выбью.

–Не надо мама…– жалостливо простонала Инга.

–Не мамкай мне тут! Дрянь мелкая.– чаша терпения с минуты на минуту лопнет и Анита Павловна пустит в ход кулаки, либо на крайний случай, прибегнет к отцовскому ремню, если же Ингу вдруг решит умолчать о самом главном – откуда она берёт деньги.– Признайся, что ты связалась с дурной кампанией! Не заставляй родную мать нервничать!

–Я не связалась с плохой кампанией. Напротив, я вожусь лишь с культурными людьми. Вот, например, недавно, я познакомилась с художником, и теперь мы с ним, как говорится, не разлей вода.– Инга пыталась упорно донести до матери всю правду.

–Тогда откуда у тебя кошелёк набитый деньгами! Я была сегодня в гипермаркете и битый час искала тебя, то здесь, то там. И никто! Абсолютно! Ингу Бледных в глаза не видел! Я как дура, спорила с директором магазина. Устроила скандал на весь гипермаркет и что в итоге! Сучий охранник выставил меня на улицу.– Анита Павловна, для пущей убедительности искусно махала обеими руками, точно пылкий итальянец показывал туристу дорогу.

–Хорошо! Так уж и быть! Признаюсь. Я не работаю в гипермаркете…

–Тогда откуда у тебя столько денег?

–Я работаю натурщицей, у одного художника… Он пишет с меня картины.– гордо заявила Инга. Она ждала, что мать проявит куда больше милосердия и похвалит уставшую дочь за чрезмерные потуги приобщиться к искусству.

–Ах ты потаскуха малолетняя! Телом торгуешь! Грудь напоказ старым пердунам выставляешь!– Анита Павловна пустила в ход кулаки и принялась колотить дочь металлической вешалкой.– Воспитывала дочь, а выросла проститутка! И как тебе стыдно…

–Успокойся! Ненормальная! Я догола ни перед кем, не раздевалась. У меня парень есть. Он художником работает. Востребованным!– ответила Инга, и на душе вдруг стало спокойно.– Он меня любит и в обиду не даст.

–Что ещё за художник? Откуда он родом? Иностранец? Надеюсь правильной национальности.– что-что, а ненависти к южным народам у Аниты Павловны не занимать.

–Он обычный художник. Славянской внешности. И вообще, какая, в конце концов, разница, откуда он родом. Главное, что человек хороший.– недоумевала Инга.

–Большая! Все не русские, спят и видят, как бы наших баб окучить. Сперва обрюхатят наивную девку, а потом сбегут к себе на родину. И кому она с ребёнком нужна будет?! Так что не думай привести домой не русского. Я хочу белых детей, а не помесь чёрного и белого. Вот пускай едут к себе на родину, там и заводят семьи. А здесь им делать нечего. Тут и своих дибилов, пруд пруди!– продолжала мать.

–Он русский с головы до пят. И пишет картины! Он востребован, как художник.– гордилась Инга вымышленным парнем.

–Иди сюда… Обниму.– столь внезапная новость растопил лёд на сердце матери, и она стиснула Ингу в любовных объятьях. Анита Павловна развела сырость на щеках и была несказанно рада тому, что дочь наконец-то встретила любимого человека. И не абы кого, а художника.