Колдуны

Если у вас имеются соседи, то момент, когда можно воспользоваться дрелью, уже прошел. Том это знает. И теперь, стоя перед разделяющей его и Мутов преградой, он чувствует, как власть над ним изо всех сил пытается себе вернуть врожденная сдержанность, сильная и неизменная общепринятая вежливость, которая укоренилась в нем и запрещает подобное поведение. Соблюдение условностей, желание не беспокоить и не раздражать других всегда диктовали ему свою волю. Так его воспитали. К тому же может проснуться Грейси, так что вешать сейчас полки – глупая затея.

Однако эта безотчетная нерешительность заставляет Тома почувствовать себя еще ничтожней, чем после возвращения из леса с пустыми руками. Его ноги стали как-то тоньше, а сердце трусливей. Одно из самых худших ощущений, которые может испытать человек: волокна увядают, соки протекают, взгляд опускается, плечи сутулятся.

«Нет!»

Он вошел в комнату, вооруженный для боя, и должен биться. Нужна шумная, недобрососедская схватка. Нужно отомстить за забор, немедленно и весомо. Этикет здесь не поможет. После нанесенного удара Муты начнут позволять себе все больше и больше вольностей перед лицом его пассивности. Люди вроде них действуют именно так.

Свежие и неприятные впечатления об этих людях клокочут в его голове: их отвратительные лица и нелепые прически, злобные замечания, от которых у него напрягается спина, снисходительность и ухмылки, собственническое отношение к границе участков, оскорбления, брошенные в сторону его дома…

«Они довели Грейси до слез!»

Между двумя громкими ударами сердца пьяное электричество проходит через его нервную систему. Врывается в его мысли веселыми, безумными гончими, способными на мелкие пакости, и Том выравнивает металлическую скобу на темном участке стены. Напрягает мышцы предплечья, чтобы вес дрели не ослабил жесткость запястья, и прицеливается.

Саморез входит в стену, словно карандаш в мягкий сыр, а руки, легкие, зубы и ступни Тома чудесно гудят от скучной, разрушительной силы, которая сотрясает его руку.

Второй саморез вкручивается заподлицо.

Кронштейн установлен прямо. Хорошая работа. Он создает дом. Их дом.

Том находит метку и начинает прикручивать вторую скобу.

После того как третий саморез ввинчивается до упора и стихает звенящий в ушах вой мотора, по комнате разносятся удары с другой стороны стены.

Хлоп. Хлоп.

Удары быстро становятся ритмичными, решительными. «Кулаком или ладонью?» Кажется, прозвучал даже намек на повышенные тона. Да, определенно только что раздалось: «Эй!» Маги возмущен. «Какой стыд!»

Шлеп, шлеп, шлеп другой рукой, поменьше. Ее рукой.

Подбадривая друг друга, доведенные до ярости соседи начинают колотить по стене. Сочные удары сопровождаются приглушенными, нечленораздельными криками, но те едва проникают сквозь костяк каменной кладки, мышцы планок и кожу штукатурки.

Том стискивает оскаленные зубы и готовится закрепить скобу вторым винтом.

Позади него, щелкнув, открывается дверь.

– Какого черта ты делаешь?

Фиона стоит на пороге, скрестив руки на груди. Она собирается заговорить, но замолкает, прислушивается к шуму, доносящемуся из-за стены.

Затем выражение ее лица смягчается до примирительного, и Том понимает, что его жене наплевать на безрассудное опьянение в глазах мужа.

– Том. Уже становится поздно.

Он пожимает плечами.

– Просто вешаю пару полок. Потом закончу.

– Полагаешь, для одного дня было мало огорчений? К тому же ты разбудишь Грейси.

Том поднимает дрель. Смотрит в потолок. Тишина.

– Я быстренько.

Фиона разворачивается и закрывает дверь с решимостью, которая заставляет его передумать и отказаться от продолжения.

Хлопки и рев уже стихли, сменившись напряженной тишиной. Том почти ощущает ее, словно кто-то стоит слишком близко и смотрит ему прямо в лицо. В мыслях возникает образ миссис Мут, ее обычная гримаса, скрытая нелепой копной волос. Если остановиться сейчас, Муты решат, что они выиграли еще один раунд.

Том прислоняет линейку к стене, огрызком карандаша делает отметку – мишень для шурупа. Готовит дрель и шепчет:

– Иду на вы.

Вращающееся сверло вгрызается в стену и разбивает любые шансы на мир.

По ту сторону пропасти соседи пытаются пробиться к нему, будто замурованные в нише пленники. Они тщетно выбивают еще одно беспорядочное стаккато хлопков. Напыщенный тон Маги становится громче.

Том смеется.

«Но ведь мы всегда делали правильный выбор, не так ли, моя дорогая? Разные стандарты».

Том заглушает шум соседей как вокруг, так и внутри себя. А почему бы не прикрутить еще один кронштейн на четырех саморезах? Непохоже, что здесь не повесить еще одну полку.

* * *

Когда работа наконец завершается, Том стоит перед аккуратным рядом из трех полок.

На фоне маслянистого запаха напряженных усилий дрели он не уверен, испытывать ему облегчение или разочарование от того, что Муты так и не явились лично и не постучали во входную дверь. Появилась бы возможность рассказать им о заборе и расстроенной дочке. Но ничего. Никакого абордажного отряда, никаких факелов и вил, никаких закатанных рукавов. И уже некоторое время никаких приглушенных криков или хлопков старческими руками. За стеной тихо. Том ухмыляется. Прогресс.

Торжествуя, как человек с заряженным пистолетом против безоружного врага, которого застал врасплох контратакой, он поднимает дрель и в последний раз нажимает на спусковой крючок.

В ответ на это издалека раздается тоненький голосок:

– Мамочка! Почему папа сверлит?

Том выключает дрель, но когда стихает шум мотора, слышит в комнате по другую сторону стены новый звук: что-то вроде тихого топ-топ-топ босых ног.

Похоже, Муты, даже перестав кричать и стучать, не удалились в постель. Напряженные и бормочущие или разъяренные и дергающие себя за средневековые стрижки, они по-прежнему на позициях.

Том придвигается ближе, прижимается ухом к стене. Он чувствует себя нелепо, но ему крайне любопытно, как отреагируют соседи. Что это, топот?

Вот снова: пара ног кружит по твердому покрытию. Стук-шлеп, стук-шлеп, стук-шлеп, круг за кругом. Должно быть, в той комнате деревянные полы. И, видимо, соседи кричат, хотя из-за стены и пустоты в этой комнате голоса Мутов напоминают кваканье и визг. В тоне кого-то из них особенно неприятная резкость, будто человек заставляет себя жестоко хохотать.

Ошарашенный не менее, чем от встречи с сумасшедшим незнакомцем на улице, Том испытывает приступ дискомфорта. Он пытается игнорировать эту перемену в себе – от триумфа к тревоге – и снова дивится акустике в этих старых зданиях.

В комнате соседей продолжается топот, но между ударами ног по полу возникают долгие паузы, из-за чего Том представляет, что теперь кружат не семенящие, а вышагивающие ноги. Или они перепрыгивают с места на место со скоростью, превышающей возможности всех, кроме олимпийцев.

Шаги внезапно смолкают, наступившая тишина набухает и затягивается так надолго, что Том успевает оглядеть комнату, словно стараясь убедиться, что стены выдержат. «Выдержат что? Не будь дураком».

Даже новая лампочка едва рассеивает сумрак в комнате. Глубокая тьма исходит от самих стен. И так в каждой из передних комнат, даже днем. Том никогда раньше не сталкивался с таким нездоровым полумраком в помещениях. В комнатах будто царит суровая убогость пережившего войну мира. Цепляющиеся за все меланхолия, серость, уныние, безнадежная покорность трудных времен.