Милана

– И-и-и-и?.. _– вопросительно произнес Новак.

– И я представил, как твой бухгалтер отреагирует на смачную пощечину от тебя, если что-то сделает не так, – Авраам снова залился приятным смехом.

– Эх, не говори, надо заранее ему каску выдать будет, а то долго он не протянет.

Они шутили и общались на разные темы. Через пару часов они зашли в прохладное кафе с открытой площадкой, напротив бил фонтан и открывался красивый вид на аллею. Немного выдержав паузу, Авраам пристально посмотрел на сына. Во взгляде не было ни капли злости или сострадания. Только интерес.

– Было так, – начал Новак, сын понял отца без единого слова. – Это двоюродные братья, два отморозка, поначалу я с ними сдружился, ну надо же, думаю, хоть с кем-то общаться, вот и повелся с этими ребятами. Нас получилась компания, присоединилось еще четверо, и после пар мы вместе проводили время. Ну знаешь, как бывает: играли в футбол, гуляли, общались… Но очень скоро их поведение стало меня смущать, с каждым днем они становились все распущенней. В нашей компании стала появляться выпивка. Сначала редко, потом все чаще и чаще. Потом какие-то таблетки, в общем, я понял, что с ними лучше не знаться. Я перестал с ними общаться. Не думаю, что мой уход очень их обеспокоил, я ведь не занимался дуростью, которой уподоблялись они. В общем, я был среди них белой вороной. Ну, первое время все было нормально, они продолжили деградировать, а я стал еще больше времени посвящать учебе. И пару дней назад началось. Сначала они вслед что-то говорить стали. Где бы я с ними ни пересекался, чувствовал негатив и неприязнь с их стороны. Они проявляли ее и так и этак. Постоянно пытались меня задеть. Я подошел к ним в столовой в тот день и сказал, что сломаю нос любому из них, кто еще хоть слово в мой адрес скажет. Помогло до обеда, потом чувствую, они конкретно решили меня изводить, хотели поломать морально. Стали про меня гадости говорить, пара слухов и до меня дошло. Потом на последней паре, когда мое терпение и так было на исходе, эти два отморозка, ну братья, решили меня постебать, перебивали, что-то шептали за спиной. Понимаешь, я их знаю, некоторых нужно сразу же заткнуть, или они не успокоятся, пока тебя не доведут. Они из таких. Понимаешь, я не мог терпеть, я не обязан терпеть. Не знаю, чем это закончится, но я не жалею ни о чем.

– Ты мужественный человек, – сказал Авраам, не отводя от него глаз. – Я на твоей стороне. Я верю каждому твоему слову. Ты лучший сын, который может быть у отца. Я очень тебя люблю.

Эти слова вдохнули в парня много сил и еще большую уверенность в себе. Новак приехал, как и обещал. Он разобрался с отчислением, преподаватели решили, что драка была совместной и виноваты отчасти все – и те, кто провоцировал, и, соответственно, кто отреагировал. Потом он снова уехал и вернулся лишь после окончания колледжа.

Глава III

Отец устроил Новака на свое место в вознаграждение за труды и старания в учебе. Милана сразу же сразила его. Он без памяти в нее влюбился. Опыта общения с молодыми порядочными девушками у Новака не было, и поэтому он проявлял свою симпатию как мог. А мог он только пошутить или сказать что-нибудь о ее внешнем виде, но в такой форме, что лучше бы он просто промолчал, в этом было бы намного больше шарма и обаяния, чем в его глупых попытках сделать комплемент. Она реагировала очень негативно, и в первое время у нее сложилось мнение, что он пустой и глупый человек, да еще и отвратительный приставала. Однажды после бурной вечеринки, закатанной прямо в офисе, и чудесного спасения его репутации и чести Миланой он открылся ей совсем в другом свете.

Иногда у меня бывает ощущение,

будто бы я командир взвода…

Оглядываюсь, а все мои солдаты

за это время

ушли или умерли в бою.

Девушка в очередной раз, уже в конце рабочего дня, зашла к Новаку проверить, проснулся ли он. Когда она зашла, он сидел на столе, поставив ноги на кресло, и смотрел в окно.

– Как вы себя чувствуете? – тихо спросила она.

– Ты, наверно, окончательно во мне разочаровалась, – произнес он совершенно отрешенным и пустым голосом.

– На любое поведение есть своя мотивация, и судить человека лишь по конечному результату несправедливо. Видимо, вам очень плохо, если вы не знаете меры в веселии.

– Да, – вдруг оглянувшись на нее, сказал он. Посмотрев в ее красивые и чистые глаза, он снова отвернулся. Ему было жутко неловко.

– Извини, – продолжил он, опустив голову, не в силах сдержать слез от ее пронзительного взгляда. – Извини, мне стыдно представать перед тобой в таком виде. Ты очень мне помогаешь, а я только и делаю, что подвожу и тебя, и отца. Он слез со стола и подошел к окну. Он повернулся к ней, и она вдруг увидела его слезы, ее взгляд сразу же переменился. Она сделала шаг в сторону и села в кресло. Она молча не отводила от него глаз, она хотела успокоить его, но этого человека она не знала. Милана нашла бы слова для своего начальника, Новака, но этого человека она еще не знала, точнее, она не видела его без маски, которую он придумал для окружающих. Он всегда казался ей гордым, даже надменным, никого не считающим достойным своего внимания, за исключением ее, конечно же. А порой даже жестоким. Он не умел прощать, и если кто-то переходил ему дорогу, он мог прибегнуть к любым методам, даже физическим, но свое получить, не пропустив никого вперед себя. Бескомпромиссный лидер. Но только не в работе, которую он плохо понимал и со временем перестал стараться это сделать.

– Иногда у меня бывает ощущение, будто бы я командир взвода. И знаешь, я оглядываюсь, а все мои солдаты за это время ушли или умерли в бою. Я кричу «в атаку!», а в ответ тишина, я смотрю – передо мной вражеский взвод, который готов меня растерзать, а я оглядываюсь и понимаю, что за мной никого уже нет и я один на этом поле боя, – он говорил, будто исповедуясь ей. – Я столько доказывал всем кругом, кто я и из какого теста слеплен, что и сам уже не знаю, кто я на самом деле… – Он смотрел на нее и думал, как она красива. Он так хотел сказать ей о своих чувствах, об искренней симпатии, зародившейся в первый же миг их встречи. Симпатии, которая сейчас пылает в его груди страстной всепоглощающей любовью. Но этого он сказать не мог, даже в эту минуту откровения.

– Авраам знает, где вы? – тихо спросила Милана.

В этот момент она показалась ему жестокой, он непроизвольно прищурился, глядя на нее, и хотел ответить грубо, но, одумавшись, тихо спросил:

– Это все, что ты скажешь?

Девушка, сама не ожидая от себя такой откровенности, ответила инстинктивно:

– Новак, вы предстали предо мной в абсолютно не знакомом мне обличье. Я, – она посмотрела на него и, медленно опустив глаза, произнесла очень тихо, – всегда думала, что вы избалованный мальчишка, который никогда не повзрослеет. Простите, но у меня были поводы так думать. – Она сомкнула губы и посмотрела на него, как посмотрел бы упрямый ребенок.

Он был очарован и сражен наповал. Он сел за стол, в кресло, стоявшее прямо напротив нее. Он ответил, что позвонил, успокоил отца. Потом он спросил, как ей удалось предотвратить его позор. Она рассказала все, с азартом смакуя подробности. Они оба хохотали. Порой Новак закрывал глаза руками, когда Милана нарочно поподробней описывала его пьяным и почти без чувств. Он искренне смущался, но улыбка не сходила с его лица, ибо слушать Милану, смотреть на нее, когда она что-то рассказывает, было для него истинным наслаждением, особенно сейчас, когда барьер между ними разрушен и есть простор для позитивного взгляда на человека, которого она, только лишь казалось, знает.

Милана, теперь уже абсолютно не обращавшая внимания на офисный планктон, с его мнениями и сплетнями о ней, окончательно превратилась в грозу для них. Они, как испуганные кролики, разбегались по рабочим местам, словно по норкам, только завидев ее на горизонте. Новак, окончательно поглощенный своим чувством, теперь при виде девушки сиял, как солнечный луч. Притом что внешне он как мог вуалировал свои чувства. Фразу «доброе утро» он репетировал по нескольку раз, иногда настолько поглощенный предвкушением произнесенного им приветствия он варьировал его просто до умопомрачения. Вплоть до «здравствуй, любимая» и после сказанного долгий упоительный поцелуй. Расплывшийся в неге на заднем сиденье, Новак (в последнее время этот утренний ритуал стал практически обязательным) вызывал у водителя синдром дергающегося глаза. Он никак не мог сопоставить привычно хмурого, неприветливого человека с этим жизнерадостным господином. Но на деле молодой человек проявлял куда меньше оптимизма, ограничиваясь фразой «привет», вместо дежурного «доброе утро». Милана стала иначе относиться к нему, но как именно, сама до конца не осознала. Теперь зайти к нему и спросить про отчет или еще о чем-нибудь стало для нее проблемой. Когда он при виде ее уже просто не в силах сдерживать улыбку, вопросительно смотрел на нее, ей становилось и приятно, и непонятно…

К ее глубочайшему удивлению, ни одно, ни второе чувство не вызывали у нее удивления, ей казалось, будто бы между ними никаких других отношений никогда и не было, кроме нынешних приветливых. Это легко объяснить. Новак действительно был надменным человеком, но только на глазах у тех людей, при ком не хотел представать в истинном обличье. Милана сама расположила себя на ту сторону баррикад и разделяла общее мнение с остальными, но молодой человек, так или иначе, не проявлял к ней неуважения или, тем более, надменности. Его поведение с ней было скорее сдержанным, нежели надменным, как с остальными. Он сразу же увидел в ней красивую девушку и даже попытался пару раз ее пригласить куда-нибудь, сопровождая это неловко сказанными комплиментами, это еще сильнее оттолкнуло его от нее в свое время. Теперь же она поняла, что он все это время относится к ней не просто с уважением, а особенно.

Перемены принесли позитивное ощущение, ведь каждый рабочий день напоминал предыдущий. Но не теперь. Поменялось что-то и в самой девушке. Она поняла, что порой люди отнюдь не такие, какими хотят казаться.

Он знал своего сына, знал,

что он родился бойцом, гладиатором,

ломать ребра и крошить зубы его удел.

Так или иначе, она не спешила поддаваться проснувшейся симпатии и пыталась ей противостоять. Новак через две недели после описанных ранее событий пригласил девушку на чашку чая после работы, предложив взять девушке с собой подругу или друга, прекрасно понимая, что она не имеет ни первого, ни второго. Однако он просчитался. У Миланы был очень близкий друг, которого она предложила в качестве их спутника. Новак был не против такого присутствия, тем более что и Милана кое в чем просчиталась, рассчитывая, что Авраам станет катализатором исключительно дружеской волны общения. Третий был в курсе симпатии сына еще задолго до того, как она открылась ей. Разговор между отцом и сыном произошел несколько месяцев назад, но Авраам и виду Милане не подавал на их традиционных чаепитиях и ужинах. Порой он вглядывался в ее чистые глаза и с печалью понимал, что у его сына мало шансов быть рядом с ней. Он знал своего сына, знал, что он родился бойцом, гладиатором, ломать ребра и крошить зубы его удел. Как ни пытался он посеять покой в его бурном нраве, ему за много лет удалось лишь превратить его в озлобленного, малообщительного человека.

Каждый день после работы, во сколько бы Новак ни освободился, он заканчивал свой день в тренажерном зале. Он обустроил один из гаражей, поставил пару тренажеров и разные груши. Порой Новак проводил там по несколько часов, смотря каким тяжелым был день, причем чем насыщенней негативом он был, тем дольше длилась тренировка. После физических упражнений он словно превращался в благородного человека. Однажды Авраам, уже устав ждать конца тренировки, а Новак не выходил из своего «логова» уже четвертый час, пошел к нему сам.

Авраам застал сына за грушей и, глядя, как сын работает с этим предметом, в очередной раз восхитился бойцовскими навыками Новака, глядя на его рельефный торс, поставленный, акцентированный удар, словно пушечный выстрел, резкие, четкие передвижения вокруг нее, молниеносные связки из ударов. Эта картина заворожила отца, и сейчас он как никогда понимал, что сын сделал выбор в пользу отца, а не по своему усмотрению.

Он ушел из спорта, будучи выдающимся спортсменом. Он пришел в мир, скучный ему, непонятный, там, где люди говорят за спиной, а не в лицо. Новак, увлеченный и абсолютно отрешенный от внешнего мира, заметил присутствие отца не сразу. Через некоторое время он ухватил его сидящий силуэт боковым зрением.

Остановившись, он спросил неровным от сбитого дыхания голосом:

– Что-то случилось, почему ты здесь?

– Я хочу послушать тебя, а не говорить самому, – любящим голосом ответил Авраам.

– Да я и сам рад поговорить с тобой… Но тема… Довольно сложная.

– Ты ведь знаешь, сложных тем между нами быть не должно, – очень глубоко, но с отеческой нежностью произнес Авраам.

– Нет, отец, ты не совсем меня понял, точнее, я неправильно изъясняюсь.

Мне кажется я нашел человека, но он явно не искал меня…

– Новак после сказанного вопросительно посмотрел на отца, рассчитывая на его понимание и на то, что ему не придется объяснять все буквально.

Но после мгновенной паузы он все же сказал все как есть с присущей ему прямотой, которая перешла к нему от отца:

– Дело в Милане. Ты ведь сразу понял, что она особенная, правда? – отец кивнул сыну, но не произнес ни слова, дав говорить ему. Новак продолжил:

– Она такая неземная. Знаешь, в ней нет людской «грязи». Она чистый человек. Я так плохо с ней поступаю порой, ну на работе я недостаточно организован, ты ведь знаешь, а она всегда меня прикрывает, делая порою даже мою работу. Нет, это, конечно, не главное. Просто я рад, что меня прикрывает именно она.

– Я полагаю, и это не главное, – очень аккуратно спросил отец.

– Нет… – глубоко вздохнув, ответил Новак и продолжил, тихо, но внятно говоря с отцом: