Катарсис

– Раз, два, взяли! – скомандовал Мокин, с усилием толкая телегу сзади. С громким чмоком слюнявого поцелуя чавкающая грязь нехотя отпустила колесо. Телега освободилась, и солдаты продолжили свой путь.

– Виитютя, Виитютя! Иди сюда! Иди сюда! – радостно взывала птица из кроны высокой березы, слегка всполошившейся под легким ветерком. Голос был высоким и чистым, как краткая мелодия, сыгранная на кларнете.

– Слышь, Дубин, это она тебя зовет, – хихикнул веснушчатый узколицый солдат. Он вертел головой, пытаясь разглядеть пичугу в серебристо-зеленой листве. Странным был профиль его, весьма похожий на конопатый кукиш.

– Вииииитя, Вииииитя! Иди сюда, иди сюда, – попытался он повторить зов птицы.

– Где она, Панов? – солдат с коротким бесцветным ежиком волос и почти прозрачными глазами поднял лицо.

– Да вон там, видишь? – Панов смотрел вверх, производя при этом неопределенные движения рукой.

Ярко-желтая птица пропорхнула между деревьями. Черные кончики крыльев четко вычертили траекторию ее ныряющего полета. Было трудно поверить, что такое тропически ярко окрашенное существо с небесно-ясным голосом может жить в глуши сибирской тайги.

Петляющая тропа, плотно окруженная по обеим сторонам лесом, вилась вдоль широкой реки, которая иногда проблескивала сквозь густые заросли. Высокие массивные деревья склоняли тяжелые мохнатые ветви над тропой, образуя темный туннель. Стены и свод его были укутаны в длинные волосатые космы серовато-белого мха и заботливо проложены мягкими травами, папоротниками и древними хвощами. Серебристая полоса реки иногда вспыхивала искрящейся лентой совсем близко, как бы приглашая солдат сбросить прилипшую к телу пропотевшую одежду и освежиться в холодной воде.

В других обстоятельствах они так бы и поступили, но огромная туча комаров, мошки и оводов роилась над людьми и лошадью, впиваясь в живую плоть.

– Вот упыри, разнеси их мать, – солдаты махали руками и матерились на чем свет стоит, тяжело дыша и шагая по обе стороны телеги, в надежде, что мясистый зад лошади будет более желанной мишенью для насекомых, чем их измученные цингой и пеллагрой малокровные тела.

Мокин сидел боком на телеге, почти касаясь ногами земли. Крутой зад лошади вихлял прямо перед его носом, и он с некоторым удовольствием вдыхал знакомый с детства запах лошадиного пота, отгоняя надоедливых насекомых большой веткой осины. Бесформенная масса гигантских слепней и мелкой, как пыль, черной мошки вновь и вновь оседала на взмокшей спине животного и пропотевшей солдатской гимнастерке. Редкие лучи солнца, пробившиеся через плотную завесу тайги, отражались в изумрудах выпуклых глаз громадных мух, просвечивая насквозь их отливающие перламут ром тонкие, почти прозрачные крылья.

Сильный укус между лопаток заставил Мокина вздрогнуть.

– А чтоб ты сдох, шкуродер! – Мокин хлестнул веткой по спине, но слепень взлетел лишь для того, чтобы тут же вернуться.

* * *

Василий Мокин радовался, что получил это задание.

Несколько дней назад один из младших бухгалтеров исправительно-трудового лагеря внезапно умер от сердечной недостаточности. Время близилось к концу полугодия, к срочному составлению финансовых отчетов. В панике стали искать замену умершему бухгалтеру. В лагере человека знающего бухгалтерию не оказалось. Среди личных дел ссыльных приписанных к Управлению, нашли дело Ф30-68 спецпереселенца Йозефа Фишера, где было написано, что Йозеф Фишер, по специальности математик, рожденный в 1901 году в городе Вильнюсе, в настоящее время приписан спецпоселку Нижний Каменец.

– Нам нужен человек, который знает, как отнимать и делить, – предположил завотделом кадров, кадровик, как все его называли. – А этот еврей математик и, следовательно, хорошо разбирается в цифрах – он положил перед начальником лагеря серую с черными шнурками папку.

Начальник быстро пролистал бумаги: – Какого хрена, я тебя спрашиваю! Этот Ф30-68 никогда не подбивал баланс… да и говорит ли он по русски? – нотки сомнения слышались в голосе начальника.

– А и нет ничего страшного, – продолжал настаивать кадровик. – Даже к лучшему, что в бухгалтерском учете он не может отличить левую руку от правой и не болтлив…. Мы научим его, как нарисовать такие цифры, которые будут сиять даже ночью! Прекрасное сочетание – немецкий пособник и… бухгалтер. Почти такое же, как наш «врач» – враг народа, биолог и доктор наук. Пока никто не жаловался на нашего «доктора» – и все доходяги с радостью тащатся к нему лечиться.

– Ладно, – согласился начальник. – Где твой математик? Немедленно давай его сюда!

Стали искать коменданта Зверева, ответственного за спецпоселения в районе: он знал всех спереселенцев в лицо, хорошо ориентировался в тайге (знал дорогу к каждому селению) и должен был без труда доставить нужного человека в ИТЛ. Однако, вскоре, выяснилось, что Зверева кто-то пристрелил; его полуобъеденый труп нашли в тайге пару недель назад.

– У меня есть идея, – радостно хихикнул кадровик. – По шлем Мокина… он крестный отец того еврея!

Мокина немедленно вызвали в административный барак лагеря.

– Работа есть для тебя, лейтенант. Нам нужен этот заключенный, – майор ткнул в лежавшую перед ним раскрытую папку.

– Да знаю я его! – нескрываемое удивление прозвучало в голосе Мокина. – Я основал тот станок на Сухой Лебяжьей, притоке Подкаменной лет пять назад, – почти детская радость от неожиданного подарка сияла на его лице.

– Ну, вот и чудненько, давай, Мокин, давай двигай, – майор усмехнулся, – Могу поспорить, что там будут рады увидеть тебя снова… Надеюсь, ты еще помнишь, где оставил этого фашиста.

– Конечно! Примерно в двадцати километрах от Каменного Ручья вверх по реке, 798-й километр… кажется, там, – Мокин будто пытался отыскать что-то забытое в памяти.

– На все про все даю тебе пару дней, – майор посмотрел на карту. – Возьми нашу кобылу, ей тоже нужен отдых. Да, слышал я, что за новую звездочку на погонах ты пытался сделать из него шпиона. Это что, шутка, Мокин? Хотел прыгнуть выше себя? – майор посмотрел на Мокина. Он любил придавить «вохру», считая их солдатами второго сорта, да еще сильно не нравился ему этот выскочка – слишком усердный даже для такого жалкого места, как трудовой лагерь.

– Было дело, – глаза Мокина нервно забегали. Гримаса радости медленно сползла с лица, – Я думал, что это верняк.

– Он же не говорил по-русски, – усмехнулся опер, – для чего у тебя мозги, Мокин? Я тебя спрашиваю, как человек может быть шпионом в России и не говорить по-русски, а?

Обветренное лицо Мокина приобрело землистый оттенок недавно обожженного кирпича. Он молчал, цепко удерживая взгляд начальника, стыдливо ощущая, как тонкая струйка пота течет между лопаток. Мокину показалось, что с каждым вопросом его начальник выясняет что-то для себя лично.

Майор неожиданно сменил тон на официальный:

– Я рад, что у тебя есть особый интерес к Ф30-68. Но не пытайся сделать из него врага народа снова! Мне нужен этот заключенный здесь, как живой бухгалтер, а не как мертвый немецкий шпион!

Майор смотрел на Мокина, пытаясь понять, может ли он доверить ему это дело или нет и, как будто решив что-то в последнюю минуту, смягчившись, почти по-отечески добавил:

– Вот что, Мокин, возьми-ка ты с собой пару солдат… Так, на всякий случай, если Ф30-68 вдруг… Понял, что я имею в виду…

– Как прикажете, товарищ майор, – ответил Мокин, опустив глаза, как будто майор уже увидел в его руках дымящийся пистолет. – Я доставлю его сюда… живым. Разрешите идти?

Окончательно сконфуженный лейтенант Мокин поспешил из кабинета, чтобы, наконец, утереть пот, продолжающий свой безостановочный бег.

* * *

Гигантский слепень, прочертив в воздухе петлю, смачно шлепнулся на круп лошади прямо перед глазами Мокина и не спеша двинулся вперед, дотошно исследуя жертву. Довольно проворно добравшись до сочного места, он приостановился, предвкушая удовольствие. Мокин с интересом наблюдал поединок кобылы и кровососа, треугольная шпилька медленно вытянулась из головы насекомого и тут же исчезла, в одно мгновение пронзив шкуру животного. Животина яростно взмахнула хвостом, пытаясь скинуть кровопийцу, и резко дернула телегу.

– Полегче, Тетка, полегче! Еще чуть-чуть – и мы на месте, – Мокин со свистом прогнал слюну через припухшие десны и выплюнул розовую пену на бедро лошади, сбивая насекомых.

– У-у, аспиды-вурдалаки! – добавил он без особой злобы.

Выехав из Каменного Ручья почти на рассвете, группа двигалась без остановки, надеясь добраться в поселение до того, как жара взорвется с полной силой, но, заросшая за лето тропа, мало похожая на дорогу, часто полностью исчезала в мелких бочажинах и болотцах, затрудняя и без того нелегкий путь. Низкие ветки хлестали по голове и плечам, шиповник цеплялся за гимнастерки и душный, горячий день беспощадно наваливался адовым пеклом и несметными полчищами гнуса.

– Товарищ лейтенант, долго нам еще пилить? – раздался голос сзади.

Мокин посмотрел на часы. Потное лицо его распухло от укусов мошки и недоедания. Пеллагра не делала различия между заключенными и их охранниками.

– Скоро будем, – Мокин голодно отрыгнул, запах был отвратительный. Похоже, гниет что-то внутри, – отметил про себя.

В лагерях не хватало продуктов, свежие овощи солдатским пайком не предусматривались. Война закончилась, но продовольствия все равно не доставало. Все, в том числе и лагерные офицеры, истосковались по хорошей пище, и потому Мокин был рад уехать из лагеря хотя бы на пару дней, рассматривая неожиданную поездку, как короткий отпуск на местном курорте.

Деревня Каменный Ручей хоть и считалась старообрядческой, но на самом деле в ней осталось всего несколько старообрядческих семей, живущих в отдалении от основного населения, занимающегося лесосплавом. Мокин не решился проситься на постой к староверам, в домах которых было чище чем у сплавщиков. Он хорошо знал их независимый характер – боялся получить отказ и потерять авторитет в глазах подчиненных – кержакам в высшей степени всегда было наплевать на любую власть. Охранники остановились на ночь у сплавщика Николая Рябова. Впервые за время службы они ели свежие, сорванные прямо с грядки лук, редиску, морковь – то, что просили их кровоточащие десны и шатающиеся зубы. Домашний хлеб и кусок вяленой медвежатины дополнили простую крестьянскую трапезу, после которой, непривычно сытые вояки, взобравшись на сеновал, беспробудно проспали до утра.

До поселения бывших поволжских немцев, которых Мокин бросил на голом берегу на произвол судьбы несколько лет назад, оставался короткий переход. Там, если он еще жив, в чем Мокин вовсе не был уверен, был еврей Йозеф Фишер, которого он должен был доставить в лагерь.

Вязкая тропа вдруг преобразилась в грунтовую дорогу (чему Мокин очень удивился, зная, что в этих местах грунтовок сроду не было), а вскоре перешла в крепкий торный путь, вымощенный тонкими прямыми ошкуренными жердями осинника, перемежавшимися зеленой травой и мягким мхом. Полотно дороги смотрелось как добротный, вытканный из порезанного тряпья половик с правильным геометрическим узором из параллельных бело-черных и зеленых полос. Колеса весело застучали, и кобыла, словно очнувшись от летаргического сна, оптимистично взмахнула хвостом и веселее, энергичнее поволокла телегу, как будто почуяла, что ее страданиям скоро придет конец. Солдаты тоже подтянулись ближе к подводе.

– Да здесь можно танцевать, ты глянь, в точности пол, как в нашем сельском клубе! – искусанное и расплывшееся грязное лицо Дубина озарилось ожиданием чего-то необычного и нового.