Церковные Соборы в позднеантичной Италии (с хрестоматией)

Церковные Соборы в позднеантичной Италии (с хрестоматией)
Андрей Юрьевич Митрофанов

История церкви
Монография доктора исторических наук, профессора кафедры церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии Андрея Юрьевича Митрофанова посвящена развитию и эволюции института церковных Соборов в Италии в эпоху поздней римской империи IV-V веков.

В условиях, когда императорская власть ослабла, а германские и алано-сарматские племена и гунны регулярно вторгались во внутренние провинции римской империи, христианские епископы часто играли ключевую роль в управлении муниципиев, а церковные Соборы приобретали характер авторитетного общественного представительства.

Представленные в монографии акты Соборов позднеримской Италии, начиная с эпохи императора Констанция II и вплоть до периода остготского владычества, являются важными документами не только для реконструкции истории идей, догматов и канонов Церкви, но и для изучения истории латинского языка. Они также необходимы для исследования деятельности римских судов, поскольку в случае отсутствия протоколов гражданских или военных судов римской империи эти акты позволяют хорошо представить процедуру римского судопроизводства.

Монография рекомендуется преподавателям и студентам богословских учебных заведений, богословских факультетов светских вузов, а также всем интересующимся историей поздней античности, раннего Средневековья и церковных Соборов.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Андрей Митрофанов

Церковные Соборы в позднеантичной Италии (с хрестоматией)

© Издательство Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, 2019

* * *

Tempore enim, quo causa agebatur, conueniebant omnes in unum, communique intentione tractabant. Unde et concilium a communi intentione dictum quasi consilium; consilium quasi considium… uel concilium dictum est ex communi intentione, eo quod in unum dirigant omnem mentis obtutum: supercilia enim oculorum sunt; unde qui sibimet dissentiunt, non agunt concilium, quia non sentiunt in unum. Certus uero conuentus est… congregatio, a coeundo, id est a conueniendo in unum. Hinc et conuentus est nuncupatus, quod ibi homines conueniunt; sicut conuentus ceterus sic et concilium a societate multorum in unum appellatur.

    (Isidori Hispalensis Etimologiarum L. 6, 16, 7. Decretum Gratiani Dist. 15, c. 1.)

Введение. Италийские Соборы IV–V вв. и церковно-историческая традиция

Понятие «Соборность» и италийские Соборы IV–V вв.

Древнегреческое слово ??????? первоначально в сочинениях таких античных авторов как Платон или Фукидид означало «собрание» или «сходку», предполагавшие встречу каких-либо компетентных людей для обсуждения, как правило, жизненно важных вопросов[1 - Дворецкий И. Х. Древнегреческо-русский словарь / под редакцией С. И. Соболевского. Т. II. С. 1575.]. В латинском языке данному термину соответствовало понятие «concilium», которое имело в древнеримской литературе более широкое значение, чем эллинское «???????»[2 - Относительно проблемы терминологического различия понятий ??????? и concilium см.: Lumpe A. Geschichte der W?rter “Concilium” und “Synodus” in der antiken christlichen Latinit?t // Annuarium Historiae Conciliorum. T. II. 1970. P. 1–21. Бесспорно, что латинские источники предполагают различение двух терминов, которое определялось регламентом заседаний, а также составом участников.]. Так, например, Лукреций и Тит Ливий использовали данное понятие в значении, переводимом на русский язык как «соединение», а также «сочетание» или «союз», предполагавшие возникновение целостного из отдельных частей. Именно эти два античных понятия церковное предание издревле, от апостольских времен, употребляло для обозначения совместных, общих деяний предстоятелей Церкви – епископов, а также прочих клириков и мирян, которые освящались Благодатью Святого Духа, действующей в Церкви через священную иерархию. Это единство иерархии и мирян, реализуемое в регулярных встречах и собраниях и, через это, обеспечивающее общность их действий, на церковно-славянском языке обычно именовалось термином «собо?ръ». Как отмечал выдающийся русский ученый – библеист архимандрит Ианнуарий (Ивлиев), в ранней церкви епископы и пресвитеры были равны[3 - Архимандрит Ианнуарий (Ивлиев) неоднократно доказывал данное суждение в лекциях и в устных консультациях. Научное исследование архимандрита Ианнуария (Ивлиева), посвященное экзегетике Нового Завета, в настоящее время готовится к печати.]. Епископ возглавлял общину христиан, состоявшую из бывших язычников. Пресвитер возглавлял общину христиан, формировавшуюся из иудеев. В связи с этим закономерен вывод о том, что именно торжество христиан, обращенных из язычников, над иудео-христианами предопределило в итоге ключевую роль епископа в церковной иерархии, поставило епископа во главе евхаристической общины и во главе церковного Собора.

Соборное единство христиан предстает в качестве одного из важнейших свойств Церкви. Именно на церковных Соборах исторически видимо являла себя кафоличность, которая должна восприниматься как качество, предполагающее универсальность и всеобщность Церкви. Понятие кафоличности (Соборности) со времен св. Игнатия Антиохийского утвердилось в богословии в качестве наиболее глубокой характеристики сущности церковной жизни. Согласно точному определению, выраженному прославленным исследователем святоотеческой традиции протоиереем Г. Флоровским, «Церковь именуется Соборной потому, что она распространяется на всю вселенную и подчиняет весь человеческий род праведности, потому также, что в Церкви возвещаются догматы “в полноте, без пропусков, Соборно и совершенно”… и еще потому, что “в Церкви лечится и исцеляется род греха”… Соборна природа Церкви; Соборна сама ткань ее тела. Церковь Соборна потому, что она – единое Тело Христово; она – единение во Христе, единство в Духе Святом, и единство это является высшей цельностью и полнотой»[4 - Флоровский Георгий, прот. Соборность Церкви // Вера и Культура. Избранные труды по богословию и философии. Сб. СПб. 2002. С. 528–529.]. Данное суждение находит обоснование в живом церковном опыте. Соборность сакраментально реализуется каждый день во время соединения христиан со Христом, происходящего в Таинстве Евхаристии.

По словам выдающегося православного богослова протопресвитера Н. Афанасьева, «выявляя Тело Христово, Евхаристическое собрание выявляет, изображает Церковь. На Евхаристическом дискосе собрана вся церковь – земная и небесная. В Евхаристии принимают участие не только живые, но и умершие, не только люди, но и бесплотные духи… Если земная церковь есть икона (?i???) небесной церкви, то Евхаристическое собрание есть икона той и другой. Оно есть собрание Церкви – церковное собрание по преимуществу»[5 - Афанасьев Николай, протопресв. Церковные соборы и их происхождение. М., 2003. С. 15.]. Иными словами, в Таинстве Евхаристии осуществляется внутреннее онтологическое единство христиан со Христом и между собой. Именно поэтому «Евхаристия есть кафолическое таинство, таинство мира и любви и потому единства»[6 - Флоровский Георгий, прот. Евхаристия и соборность // Вера и Культура. Избранные труды по богословию и философии. Сб. СПб. 2002. С. 353.]. Справедливо будет признать: когда Евхаристическое собрание, т. е. Церковь в лице обличенных священством предстоятелей, обращается к внешней стороне жизни христиан, именно тогда Она в исторической перспективе исполняет послушание пастырства, заповеданное Христом (Мф. 28:18). Это пастырское служение является священническим, а точнее, епископским послушанием.

Кафоличность Церкви в полной мере проявляла себя в истории через «концилиарность», т. е. способность христиан – епископов, клириков и мирян – видимо проявлять свое единение. Как очень верно определил знаменитый церковный историк протопресвитер И. Мейендорф, «специфическая функция епископа заключается в пастырстве в своей местной церкви и в несении ответственности за вселенское общение всех церквей. В этом и есть экклезиологическое значение епископской Соборности, и это является онтологически необходимым элементом хиротонии епископа, которая предполагает собрание всех епископов данной провинции, представляющих единый епископат всемирной Церкви. Собор епископов есть также высшее свидетельство апостольской истины, наиболее подлинный авторитет в вероисповедных и канонических вопросах. Он традиционно выражается на двух уровнях – региональном и вселенском»[7 - Мейендорф Иоанн, протопресв. Соборность Церкви // Живое Предание Сб. СПб. 1997. С. 113–114.]. Таким образом, на протяжении церковной истории именно Соборы становились событиями знаменательными как для современников, так и для последующих поколений христиан, ибо они выражали единство Церкви. Как отмечал А. П. Лебедев, говоря о Древней Церкви, «Соборы… были важнейшими органами церковного управления… Кажется все без исключения религиозные вопросы могли быть предметом Соборных обсуждений. Соборы этого времени представляют величественный, привлекательный, светлый образ в тогдашней Церкви… Это чистейший тип истино христианского управления Церковью»[8 - Лебедев А. П. Духовенство Древней Вселенской Церкви от времён апостольских до X века. СПб. 1997. С. 176.].

Исходя из очевидности того решающего богословского значения, которое имеют Соборы в целом для церковной истории, данное исследование представляет собой попытку осуществить историко-канонический комментарий актов Поместных Соборов, происходивших в Италии в эпоху IV–V вв., предполагающий на основании изучения истории того или иного Собора смысловой разбор и каноническую характеристику его постановлений, а в случае отсутствия таковых – рассмотрение богословского и церковно-политического значения, которое он имел в изучаемую эпоху.

Кроме этого, автор постарался ответить на вопрос, какую историческую роль суждено было сыграть Соборам в системе позднеримской администрации (на примере Соборов, происходивших в Италии)? Какое место Соборы, выступавшие первоначально в качестве исключительно внутрицерковных органов управления, заняли в структуре позднеримской общественной жизни?

Рассматривая состояние позднеримской или же ранневизантийской администрации[9 - Автору представляется верной точка зрения А. А. Васильева, который отсчитывал историю Византийской Империи применительно к восточной половине Римской Империи от эпохи императора Константина Великого. См.: Васильев А. А. История Византийской Империи. Т. I. СПб., 1998.] в период, последовавший после легализации христианства императором Константином, необходимо признать, что эта система именно в IV в. вступила в период глубокого кризиса. Этот кризис затронул важнейшие сословия, представители которых на протяжении предшествующего периода выполняли непосредственные функции «администрирования» в городах. Эти функции включали в себя как управление, так и осуществление общественного контроля за жизнью городских общин, выступавших в качестве принципиально важных звеньев структуры ранневизантийского общества. Отмеченный кризис был обусловлен как спецификой государственной политики в отношении ведущих сословий, главным представителем которых безусловно являлись куриалы, так и объективными изменениями общественной структуры ранневизантийского общества[10 - Объективная реальность этих изменений, очевидная в начале IV в., уже определенно позволяет назвать общество Римской империи в этот период развития ранневизантийским обществом.].

Следует отметить, что история Церкви позднеантичной эпохи, в частности история Соборов этого периода, достаточно подробно изучены в историографии, подавляющее большинство источников издано и, вероятно, указанный отрезок церковной истории с позиции исследования канонического права – субъектами которого в первую очередь являются церковные Соборы – не представляет собой такого неисчерпаемого кладезя неизведанного, каковым является история церковных синодов на периферии Восточной Римской Империи в средневизантийскую эпоху, или история западных провинциальных Соборов эпохи борьбы Римских пап и Германских императоров за преобладание в Италии и Европе. Однако следует признать, что именно эпоха поздней античности, постепенно перетекшая в ранневизантийскую эпоху, стала временем, когда впервые в Церкви определилось направление дальнейшего развития церковных институтов, зависящее напрямую от становления Соборного механизма. Наиболее ярко и драматично это становление проходило в Италии; именно на ход италийских Соборов оказывали влияние как исторические реалии, бывшие актуальными для всей Церкви, так и специфически западные тенденции развития, характерные для латинской христианской традиции. Уникальное положение Италии, позволявшее местным диоцезам стать районом пересечения латинских и греческих культурных веяний как в области богословия, так и в области церковно-практической жизни, привело к тому, что италийские Соборы IV–V вв. стали реальными примерами осуществления церковной Соборности как неотъемлемого качества церковной истории, демонстрирующими общность и взаимосвязанность местных явлений церковной жизни с эпохальными вехами того исторического пути, совершать который заповедал Церкви Божественный Основатель. В силу данной причины акты италийских Соборов указанного периода нуждаются в подробном – в полной мере еще не реализованном – всестороннем изучении. Настоящий труд является лишь робкой попыткой приобщения к малой части того богатства, которое скрывают в себе Соборные акты, прославленные в церковной истории, а точнее, в самой церковной жизни прошедших столетий в качестве Gesta sanctorum (Деяний святых).

Если приступить к определению ряда формальных причин, обосновывающих исследование актов или деяний италийских Соборов указанного времени, представляется чрезвычайно важным отметить четыре аргумента, которые могут быть восприняты в качестве таковых причин. Первый из них представляет собой проблему «богословского развития» в Церкви. Как известно, именно в IV в. предпринималась усиленная попытка богословски адекватно выразить тайну церковного учения о Троице на фоне раздиравшей церковное единство арианской смуты. Церковным диоцезам Италии суждено было стать регионом, в котором с 40-х гг. IV в. и до конца столетия стремились добиться преобладания и утверждавшие никейское вероучение омоусиане – сторонники учения о единосущии, и являвшиеся скрытыми адептами Ария омии – проповедники доктрины, в рамках которой Христос выдавался за совершенное творение, подобное Отцу.

Деяния италийских Соборов представляют собой в связи с этим чрезвычайно важные источники по истории богословской борьбы в рамках триадологических споров арианской эпохи, ибо эта борьба в открытую происходила именно на Соборных заседаниях. Неслучайно, в италийской Соборной борьбе принимали деятельное участие в то время не только знаменитейшие западные омоусианские первоиерархи, такие как свв. Евсевий Верцелльский, Иларий Пиктавийский и Амвросий Медиоланский или необычайно известные западные ересиархи – омии, такие как Урсакий Сингидунский и Валент Мурсийский, но также выдающиеся восточные богословы и архиереи-никейцы, первенством среди которых по праву обладает св. Афанасий Александрийский, а также восточные проповедники радикального трансформировавшегося арианства – аномейства, такие как Акакий Кесарийский или Евдоксий Германикийский.

Италийские Соборы указанного времени являлись, как уже было сказано, полем богословских баталий. На одних Соборах – например, на Медиоланском Соборе 355 г. или Ариминском Соборе 359 г. – побеждали еретики, а на других – в частности, на Аквилейском Соборе 381 г. или Медиоланском Соборе 393 г. – торжествовали православные. Рецепция, отбор Соборных решений по принципу их авторитета и истинности осуществлялись исторически с течением времени, а не фиксировались в хронологическом отношении единожды и окончательно на основании провозглашения анафемы, которая являлась исключительно оружием канонической борьбы, но далеко не руководством для последующих поколений христиан. Данную проблему очень верно обозначил протоиерей Г. Флоровский, выразив ее разрешение в следующих словах: «Определения Соборов принимались или отвергались Церковью не на формальном или «каноническом» основании. И эти решения Церкви были в высшей степени избирательными. Собор не выше Церкви — таково было отношение Древней Церкви. Собор – это именно «представительство». Это объясняет, почему Древняя Церковь никогда не ссылалась на «Соборный авторитет» вообще или in abstracto… Это подводит нас к наиболее сложному и кардинальному вопросу: в чем состоит высший критерий… Христианской Истины? На этот вопрос нет легкого ответа. Есть, разумеется, очень простой ответ: Христос есть Истина»[11 - Флоровский Георгий, прот. Авторитет Древних Соборов и предание Отцов // Избранные богословские статьи. Сб. М., 2000. С. 298–299.].

Второй аргумент, подтверждающий необычайную значимость изучения актов италийских Соборов указанной эпохи, следует связать с проблемой церковной политики в эпоху IV столетия. На протяжении второй половины IV в. италийские церковные диоцезы нередко становились своеобразным перекрестком, на котором происходило столкновение церковно-политического влияния Римских епископов, формирующейся новой понтификальной административной системы управления Западной Церковью, и провинциальных митрополитов, например епископа Медиоланского, разворачивалась борьба тех же Римских епископов и Римских императоров, а также церковных Соборов между собой. Примерами таких столкновений могут служить: длительное противостояние между участниками Ариминского Собора в 359 г., конфликт папы Либерия и императора Констанция в 356 г., негласное противопоставление Туринского Собора Римскому епископу в 398 г., Медиоланский Собор св. Амвросия 390 г., собравшийся по поводу фелицианской схизмы; можно было бы вспомнить и некоторые другие съезды епископов. Специфика напряженных церковно-политических конфликтов в эту эпоху столь сложна, что в результате их пристального анализа, как отмечал еще в 1883 г. немецкий исследователь В. Коллинг, «интерес к церковной политике грозит поглотить любовь к священному богословию»[12 - K?lling W. Geschichte der Arianischen Haeresie. Gutersloh. 1883. T. II. Vorwort. S. 10.]. Акты италийских Соборов указанной эпохи являются необычайно значимыми документами для истории канонических конфликтов, изучение которых позволяет обнаружить внутренние богословские и мировоззренческие причины самых различных и запутанных перипетий церковной политики.

Третий, самый важный аргумент, обосновывающий необходимость изучения актов италийских Соборов IV–V вв., как уже в некоторой степени указывалось, коренится в проблеме истории становления и развития церковных канонических институтов. Именно в представленный период происходил начальный процесс формирования средневекового корпуса канонического права, а также возникали многие новые органы церковной власти. В позднеантичную эпоху Церковь, по верному замечанию французского канониста Ж. Годме, «рожденная в Римской империи, не превышавшая ее границ (кроме как на востоке) в течение пяти первых веков своей истории, не может игнорировать римское право. Если римское право не учреждало «право Церкви», то оно было правом ее верных чад, поскольку они были римскими гражданами… Обращение к светскому праву было тем более необходимым и более частым, что собственное право в церковном обществе было еще очень мало развито»[13 - Gaudemet J. Les Sources du droit de l’Еglise en Occident du II au VII si?cle. Paris. 1985. Р. 67–68.]. Однако, по мере укрепления позиций Церкви в Римском государстве, в течение IV столетия и на Западе и на Востоке происходил параллельный процесс возникновения новых норм канонического права, связанного с небывалой Соборной активностью, а также формирования новых церковных административных институтов, обладавших более сложной структурой, чем предшествовавшие им церковные учреждения эпохи гонений.

Наиболее показательны в связи с этим церковные диоцезы Италии. Именно на италийской почве уже в IV в. в эпоху папы Дамаса формируется понтификальная канцелярия и библиотека при ней, которым суждено будет, по словам французского церковного историка Ш. Пьетри, стать центром управления Западного патриархата[14 - Pietri Ch. Roma Christiana. Recherches sur l’Еglise de Rome, son organisation, sa politique, son idеologie de Miltiade ? Sixte III (311–440). Roma. 1976. Т. I. P. 464–465.], а вместе с тем усиливается значение Медиоланской кафедры как канонического центра северной Италии[15 - Ibid. T. II. P. 900–901.]. Следующее столетие становится временем, когда италийские диоцезы, находясь относительно в стороне от христологических богословских споров, а также от прежних проблем церковной политики, характерных для IV в., целиком погружаются в указанный процесс административного развития, итогом которого станут: установившееся главенство Рима на Западе, принципы которого будут четко обозначены еще в конце IV столетия в «Decretum Gelasianum», а также разработка процедуры избрания Римских епископов, стимулированная лаврентианской схизмой на рубеже VI столетия.

Эти явления наиболее явно отразились именно в актах италийских Соборов указанного времени. Вместе с тем представленный процесс будет означать стремительную клерикализацию Соборной деятельности в качестве деятельности судебной, предполагавшей полное исключение мирян из числа участников Соборов, а также частое низведение младших клириков до положения простых делопроизводителей, хотя на некоторых Соборах они, как явствует из документов, имели формальное право голоса на всем протяжении заседаний (Аквилейский Собор 381 г., Римские Соборы папы Феликса III 487 г., папы Симмаха 499–502 гг.). А. В. Карташев связывал возникновение этого явления с тем, что «арианская смута в дурном смысле слова аристократизировала Церковь, отдалила народ от епископата. Пестря Соборами, она в этом смысле была самой бессоборной в сравнении с предшествовавшими столетиями»[16 - Карташёв А. В. Вселенские соборы и соборность // Церковь, История, Россия. Сб. М., 1996. C. 71.]. Наиболее яркими примерами такой усиливавшейся клерикализации стали Медиоланский Собор 393 г. и Туринский Собор 398 г.

Церковные Соборы испытывали на себе влияние светской судебной процедуры, по мнению А. Е. Мусина и Ф. Дворника, еще в III столетии. «Для времени святителя Киприана интересно отметить лишь тот факт, что регламент Соборов в северной Африке совпадал с регламентом Римского Сената. Это определяется парами таких понятий, как cogere consilium/ cogere senatum, conuocare consilium/ conuocare senatum, habere consilium/ habere senatum. После этого, подобно императору в Сенате, св. Киприан, как глава Церкви, имел свой relatio и необходимые пояснения uerba facere. После этого следовало interrogatio присутствующих епископов. Они, в свою очередь, произносили sententia, сопровождаемые чисто сенаторскими формулами: censeo, decerno, mea sententia est»[17 - Мусин Александр, диак. Церковь, Общество, Власть. Опыт патрологического исследования. СПб. Петрозаводск. 1997. С. 108; Dvornik F. Early Christian and Byzantine political philosophy. Origins and background. Wachington. 1966. Vol. II. Р. 608.]. Однако именно протоколы заседаний италийских Соборов IV–V вв. позволяют сделать вывод относительно эволюции внутренних принципов функционирования церковного суда и развития его процедуры в позднеантичную эпоху, что невозможно осуществить по отношению к светским судам по причине почти полного отсутствия источников.

Следует подчеркнуть, что, несмотря на проявлявшееся с течением времени влияние светского делопроизводства, четкой канонической процедуры судебного разбирательства на италийских Соборах IV–V вв. еще не существовало. В качестве судьи мог выступать как обвинитель (св. Амвросий Медиоланский на Аквилейском Соборе 381 г.), так и вообще с канонической точки зрения посторонний представитель светской власти (император Констанций на Медиоланском Соборе 355 г., префект Тавр на Ариминском Соборе 359 г., король Теодорих на Римском синоде 501 г.). При этом обвиняемый должен был защищать себя сам без адвокатов (Палладий Ратианский на Аквилейском Соборе 381 г.). В таких условиях нередко приговоры выносились заочно, например в отношении св. Афанасия Александрийского на Медиоланском Соборе 355 г., или в отношении Боноса Наисского на Капуанском синоде 392 г. Обычно, присутствовавшие епископы выступали в известном смысле в качестве присяжных, либо присоединяясь к обвинению, а в некоторых случаях даже требуя вынесения обвинительного приговора по собственной инициативе (Проб Канусийский на Римском Соборе 465 г. по поводу Сильвана Калагурского), либо категорически протестуя против выдвинутых кому-либо обвинений (Евсевий Верцелльский, Люцифер Калаританский и Дионисий Медиоланский на Медиоланском Соборе 355 г.).

Несмотря на указанный процесс канонического и административного совершенствования италийских церквей в IV–V вв., только римская Соборная система обладала к концу эпохи четкой процедурой вынесения приговора Римских епископов относительно обвиняемого на основании доказательного исследования компрометирующих его документов, без обязательного признания вины с его стороны (Римский Собор 465 г. о Сильване Калагурском и Нундинарии Барселонском, Римский Собор 495 г. о легате Мисене, Римский синод 502 г. об определениях, данных Римскому папе патрицием Василием в 483 г.).

Рассматривая особенности процедуры и характер решений италийских Соборов, следует отметить, что Соборы позднеримской Италии в целом плохо укладываются в схему классификации, успешно применяемую в отношении галльских Соборов эпохи меровингов современным исследователем В. В. Солодовниковым. В рамках данной классификации Соборы подразделяются на «синодальные» и «смешанные»: к первой категории относятся Соборы, состоявшие в подавляющем большинстве из епископов и клириков и решавших чисто духовные вопросы, а ко второй Соборы, в которых непосредственно участвовали миряне и на которых обсуждалась светская проблематика[18 - Солодовников В. В. Ранние соборы. Меровингская Галлия VI–VIII вв. М., 2004. С. 10–13.]. Особенность италийских Соборов заключается в том, что практически на всех Соборных заседаниях, происходивших на Апеннинском полуострове в IV–V вв., обсуждалась именно духовная проблематика, выражавшаяся либо в догматических спорах, либо в церковно-дисциплинарных требованиях, в которой, однако, удивительным образом нашли свое отражение самые разнообразные стороны христианского общественного опыта: от полемики вокруг триадологического термина omoousion (единосущный) до борьбы за абсолютный иммунитет церковных имуществ или церковного статуса, нередко оспаривавшихся представителями светской власти[19 - Следует вспомнить ситуацию, сложившуюся вокруг Портианской базилики в Медиолане при императрице Юстине, или репрессии, которым оказались подвергнуты папские легаты в Константинополе при императоре Зеноне.]. При этом в деятельности многих италийских Соборов участвовали миряне – преимущественно представители светской римской власти, – присутствие которых не было предусмотрено какими-либо юридическими постановлениями, что отличает реалии италийской церковной жизни IV–V вв. от синодальной системы, сложившейся позднее в варварских королевствах. Примером Соборов, рассматривавших богословские проблемы при непосредственном участии мирян, являются знаменитые Медиоланские Соборы 346 и 355 гг., а также Ариминский Собор 359 года. Вместе с тем некоторые италийские Соборы, в деятельности которых принимали участие исключительно клирики, выносили решения, имевшие не столько богословское, сколько политическое значение, в частности Римский Собор 485 г., направленный против Акакия Константинопольского, или Римский Собор 495 г., на котором судили легата Мисена, виновного, по сути, в политической измене папе Геласию. Разделение Соборов на синодальные и смешанные может быть адекватно использовано при характеристике лишь некоторых италийских Соборов: в частности, Аквилейский Собор 381 г., Медиоланские Соборы 380, 390 и 393 гг., Туринский Собор 398 г. и Римский Собор 465 г. могут быть обозначены как «синодальные» Соборы, в то время как Равеннский Собор 419 г., Римские синоды 499 и 501 гг. наиболее соответствуют понятию «смешанных» Соборов[20 - Но даже средневековое понятие синода не будет иметь ничего общего с тем смыслом, который окажется вложен в это понятие церковной практикой Нового времени. Наиболее явно противопоставление Собора и синода проявится в каноническом строе Православной Церкви в России, где с 1721 по 1917 гг., как известно, существовал постоянно действовавший «Святейший Правительствующий Синод», фактически заменивший собой Поместный Собор, а в 1927 г. был создан Патриарший Священный Синод, призванный обеспечить большую централизацию церковного управления в условиях гонений.].

Четвертый аргумент, обосновывающий значимость исследования актов италийских Соборов IV–V вв., обусловлен проблемой социо-культурного взаимодействия Церкви и позднеримского общества. После признания христианства в 313 г. в качестве легально существующей религии в Римской империи начался процесс стремительной интеграции Церкви как института в римскую социальную структуру. При этом клир в качестве новой, условно говоря, сословной группы в процессе данной интеграции не только получал возможность все более влиять на процессы, происходившие в социальной жизни империи, но и, в лице епископата, оказывался задействованным в государственном и общественном управлении. В результате указанного процесса интеграции среди старых сословий и общественных групп занял прочное место совершенно новый институт – Церковь, которая уже имела опыт трехвекового существования в положении недозволенной коллегии в условиях гонений. В Италии конца IV – начала V вв. этот процесс происходил с интенсивностью, характерной для всей империи. По словам Г. Е. Лебедевой, характеризующей динамику увеличения числа клириков в эту эпоху на основании изучения процесса деградации городского куриального сословия, «возросшее стремление перейти в клир в известной мере было связано, с одной стороны, с сильно продвинувшейся христианизацией сословия, изживанием ранее очень сильных именно в его среде языческих традиций, с другой – с растущим участием клира в муниципальной жизни и деятельности, участием в делах самоуправления», – при этом «исключительно невелико число свидетельств о переходе куриалов в низшие сословия. Причем часть из них имела явно фиктивный характер»[21 - Лебедева Г. Е. Социальная структура ранне-византийского общества по данным кодексов Феодосия и Юстиниана. Л., 1980. С. 137. Необходимо также учитывать следующее обстоятельство, отмеченное Г. Л. Курбатовым: «В течении V–VI веков церковь фактически лишает курии их важнейших административно-хозяйственных и общественно-политических функций и становится во главе городского самоуправления», – см.: Курбатов Г. Л. Городские курии и сословия куриалов в ранней Византии (IV–VI вв.) Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Л., 1956. С. 15.]. Описанный процесс достаточно хорошо представлен французским исследователем Ж. Годме, который указывал, что, если в середине III в. в Римской Церкви было только 44 пресвитера, 7 диаконов, 7 иподиаконов, 42 аколита, 52 экзорциста, чтеца и остиария, то уже к концу V столетия численность Римского клира увеличилась настолько, что одна только численность чтецов составляла 157 человек[22 - Gaudemet J. L’Еglise dans L’Empire Romain (IV–V si?cles). Paris. 1958. Р. 106–107.].

Исследование актов италийских Соборов указанного времени позволяет представить масштаб исторических событий, связанных с этими Соборами, а также степень вовлеченности в данные церковно-политические события некоторых светских социальных групп (например, участие Римского Сената в событиях, связанных с печально знаменитыми Римскими синодами 502 г., и в последующей гражданской войне в эпоху лаврентианской схизмы). Следует также отметить, что новые исследования истории провинциальных Соборов IV–V вв., в особенности италийских Соборов – ибо Италия, как и Иллирик в качестве своеобразных политических центров империи в этом смысле наиболее показательны, – позволяют на примере реального функционирования органов церковной администрации отчетливо представить действительное положение епископа, статус которого был привилегирован в позднеантичном обществе, по отношению к процессам, характерным для церковной жизни. По свидетельству итальянского историка Р. Лицци Теста, «одним из вопросов, который в течении последних лет привлекал внимание исследователей, является вопрос относительно преобладания, достигнутого епископом в управлении позднеантичным городом. Многочисленные источники эпохи и неостывающий интерес к этой теме специалистов в самых широких областях (от письменной истории до папирологии, от христианской археологии до эпиграфии) способствуют разъяснению многочисленных аспектов этого процесса и результатов исследования»[23 - Lizzi Testa R. Privilegi economici e definizione di status: il caso del vescovo tardoantico // Rendiconti della academia nazionale dei Lincei, classe di scienze morali, storiche e filologiche. S. IX. Vol. XI. Fasc. I. Roma. 2000. Р. 55.]. Соборные акты как никакой другой вид письменных источников, сочетающие в себе элементы памятников права, официальных документов канцелярии и нарративного повествования, представляются в связи с этим наиболее репрезентативными, проливая в полной мере свет на проблему, обозначенную в статье Р. Лицци Теста.

Анализируя историческое значение италийских Соборов IV–V вв., необходимо понять то, каким образом Соборы могли влиять на эволюцию позднеримского законодательства, а также то, каким образом они могли увеличивать роль церковных институтов в обществе, которое находилось на переломном этапе своего развития. Для ответа на поставленные вопросы необходимо рассматривать в комплексе весь спектр возможных политических, юридических, социальных и мировоззренческих причин, которые могли бы обусловить подобное влияние. Отправной точкой, необходимой для данного исследования, бесспорно должен стать вопрос, касающийся причин легализации Церкви как дозволенного института, приведшей уже очень скоро к полному торжеству христианства по всей Римской империи. Резюмируя рожденные в недрах историографии XIX в. концепции исследователей относительно первоначальных причин торжества христианства в Римской империи, выдающийся русский византинист А. А. Васильев пришел к выводу, что именно сочетание политической целесообразности и личной внутренней убежденности заставило в свое время императора Константина легализовать существование Церкви как законного религиозного института. «Нельзя совершенно оставлять без внимания и его политические планы, – писал исследователь, – последние также должны были сыграть роль в его отношениях к христианству, которое во многом могло ему помочь. Но, во всяком случае, не политические планы явились причиной обращения Константина; последний обратился к христианству в силу внутреннего убеждения, возникшего и окрепшего не под влиянием политики. В том-то и заключается гениальность Константина, что он, сам искренне сочувствуя христианству, понял, что в будущем оно будет главным объединяющим элементом разноплеменной империи. “Он хотел, – как пишет кн. Е. Трубецкой, – скрепить единое государство посредством единой церкви”»[24 - Васильев А. А. История Византийской Империи. Т. I. Время до Крестовых походов. СПб. 1998. С. 100.].

Таким образом, именно в результате сочетания политической дальновидности императора и мировоззренческой силы самого Христианства, способного сообщить бытию одряхлевшей Римской империи новое духовное содержание, уже к середине IV в. религиозная ситуация в обществе начала существенно изменяться, несмотря на то, что сам Константин в религиозном отношении эволюционировал очень медленно, пройдя только к концу жизни путь от поклонения солнцу и различным земным богам до убежденности в истинности христианских догматов[25 - Brehier L. Constantin et la fondation de Constantinople // Extrait de la Revue historique. T. 119. Paris. 1915. Р. 21.]. Тем не менее, следствием указанного религиозного поворота в сторону христианства, произошедшего в жизни общества, стало, по мнению А. А. Васильева, качественное изменение самых различных сторон церковной жизни. «При создавшихся новых условиях церковной жизни в начале IV в. христианская церковь переживала время напряженной деятельности, которая особенно ярко выражается в области догматики… Соборы в IV в. становятся обычным явлением, и в них усматривается единственное средство для разрешений спорных церковных вопросов. Но уже в Соборном движении IV в. замечается новая, в высшей степени важная, черта для всей последующей истории отношений между духовной и светской властью, между церковью и государством. Начиная с Константина Великого, государственная власть вмешивается в догматические движения и направляет их по своему усмотрению»[26 - Васильев А. А. Указ. соч. С. 106.]. Подчеркивая возросшее церковно-политическое значение Соборов, А. А. Васильев традиционно для историографии рубежа XIX–XX вв. осмыслял Соборное движение как ярчайший пример известного узаконенного вмешательства императорской власти в дела Церкви. Следует вспомнить, как французский историк Г. Буассье характеризовал принципы поведения Константина в отношении к церковным делам, утверждая, что император чувствовал себя господином среди епископов почти так же, как раньше он чувствовал себя главой языческих жрецов. «Епископы были подкуплены с первого момента; они десять лет противостояли всем угрозам, но не могли устоять против почестей и милостей»[27 - Буассье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на западе в IV веке. Книги I–III. T. V. Собрания сочинений. СПб. 1998. С. 73.]. Однако и Г. Буассье, и А. А. Васильев ограничились лишь общей констатацией данного факта, исходя из оценки политической ситуации в Римской империи IV в. и личности императора Константина, не попытавшись выявить конкретные причины отмечаемого всеми оживления Соборной деятельности в IV в., как и связанного с ним государственного вмешательства в церковную жизнь.

Стремясь объяснить возникновение Соборного движения и вмешательство императорской власти в церковную жизнь исключительно социально-экономическими предпосылками в рамках господствовавшего в советской историографии идеологического принципа «исторического материализма», советский византинист М. В. Левченко попытался представить лидирующее положение Церкви в поздней Римской империи как результат экономической поддержки со стороны государства. В связи с этим Соборное движение, как и остальные элементы церковного управления, воспринималось в качестве малозначительных для общей характеристики положения Церкви деталей церковно-политической «надстройки». По словам М. В. Левченко, «идеологической опорой правительства являлась христианская церковь, с которой правительство Римской империи уже в IV в. заключает тесный союз… Христианская церковь становится могучим общеимперским учреждением, имеющим налаженные порядки и свою иерархию, такую же сложную и громоздкую, как и правительственная административная машина. Высшее духовенство добивается полной независимости от массы верующих и высоко поднимается над этой массой. Церковь издавна приспособила государственное административное деление для своей организации. Города сделались местопребыванием епископов. Главные города провинции, где собирались съезды епископов, сделались резиденциями митрополитов, в подчинении которым находились епископы данной провинции… В награду за свои услуги церковь получала от правительства крупные земельные владения, многочисленные права и привилегии. Императорская власть поручает церковникам заведывание целым рядом государственных и муниципальных дел, выполнение которых было не под силу правительственным чиновникам, предоставляя для этого соответствующие средства»[28 - Левченко М. В. История Византии. М., Л., 1940. С. 22–23.].

В рамках данной констатации, достаточно фактологически насыщенной, Соборное движение предстает в качестве еще одного элемента церковного управления, по-видимому заимствованного у государства, скопированного с неких образцов римской управленческой системы. При этом, однако, остается невыясненным, руководствуясь какими мотивами императорская власть оказалась столь недальновидной и пошла на то, чтобы в благодарность за идеологические услуги попустительствовать созданию церковного управленческого аппарата, идентичного по своей сложности государственному, как будто не замечая того, что в ближайшей перспективе этот административный «двойник» будет способен конкурировать с государственной властью, ничем до этого времени неограниченной, а Соборы, состоящие из наделенных светскими полномочиями «церковников», смогут стать реальной помехой на пути вмешательства государственной власти в церковную жизнь, реальность которого никто из исследователей Соборного движения поздней Римской империи всерьез не оспаривал.

Именно невозможность объяснить возвышение Церкви в IV в. экономическими причинами заставляла исследователей искать более глубокие истоки влияния церковных Соборов на позднеримское общество во взаимоотношениях между Церковью и этим обществом, тем более что дары государства по отношению к Церкви первоначально были весьма скромными: по замечанию Ш. Пьетри, по отношению к столичной Римской Церкви «Константин не дарует ни богатства ни могущества: епископ не мог бы состязаться с сенаторскими семействами, допуская даже то, что он желал бы стать участником игры в подобную аристократическую конкуренцию»[29 - Pietri Ch. Op. cit. Т. I. P. 97.].

На фоне отмеченной выше деградации городского сословия куриалов именно Церковь явилась тем институтом, который мог цементировать и укреплять старые полисные социально-политические традиции, наполняя их новым христианским содержанием, основывая их на новых принципах. Именно такой вывод был сделан Г. Л. Курбатовым, который так характеризовал причину усиления административного влияния Церкви в IV в.: «Для всей политики позднеантичной церкви характерен ярко выраженный «градоцентризм». Позднеантичная церковь не просто копировала полисное и государственное устройство в своей организационной структуре. Город был центром христианской епархии – главного звена церковной организации, центром распространения христианства… Градоцентризм отражал не просто стремление укрепить значение города как религиозного центра. Он носил последовательно позднеантичный по своей сущности характер. Чрезмерное для потребностей населения города строительство церквей определенно отражало идеалы полисного патриотизма, поскольку для строительства пышных городских церквей использовались и скромные доходы сельских приходов… многочисленность городского духовенства в значительной степени объяснялась широким притоком в его ряды плебейского населения городов»[30 - Курбатов Г. Л. История Византии. М., 1984. С. 45.].

Итак, логично было бы предположить, что именно преобразованная в рамках церковного диоцезального устройства полисная традиция способствовала интенсификации Соборов в качестве собраний клириков и представителей мирян, а широкая вовлеченность в церковную жизнь различных слоев населения способствовала интенсивному распространению и популярности Соборных решений. Также, по всей видимости, именно преемственность полисных традиций в Церкви очень скоро породила тот подчеркнуто пышный стиль жизни архиереев при некоторых епископских кафедрах, который служил поводом для упреков в адрес Церкви со стороны язычников, в частности со стороны Аммиана Марцеллина[31 - Amm. Marcel. Res Gestae, XXII, 5. 1–4, XXVII, 3. 11–13.]. Однако бесспорным представляется, что указанная адаптация полисных традиций церковными институтами оказалась столь успешной именно потому, что она произросла на благодатной почве, а именно на Соборном устройстве Церкви, присущем христианству с первых веков существования. По словам Ж. Годме, «если оставить в стороне Иерусалимский Собор, Соборные съезды засвидетельствованы со II в. на Востоке и в Риме», – то есть антимонтанистские Соборы эпохи Тертуллиана и Собор в Риме по поводу даты Пасхи при папе Викторе[32 - Gaudemet J. Les Sources du droit de l’Еglise en Occident du II au VII si?cle. Paris. 1985. P. 34.].

Можно признать справедливым утверждение Р. Лицци Теста, согласно которому «Церковь в момент, когда государство было более слабым, принимала от него публичные функции, возложив на себя ответственность за идеологическое наследие Римского духа»[33 - Lizzi Testa R. Vescovi e strutture ecclesiastiche nella citt? tardoantica (l’Italia annoraria nel IV–V secolo d. C.) Como New Press. 1989. Р. 211.], – хотя, вместе с тем, «…возвышение Церкви в качестве великой силы было непременно связано с политической ролью, которую Ее иерархи сумели сыграть»[34 - Ibid. P. 7.]. Следует согласиться с основным выводом Р. Лицци Теста, согласно которому исследования индивидуальной деятельности отдельных персонажей – деятелей италийской церковной истории – позволяют в полной мере представить масштабы этой политической роли Церкви, поскольку именно церковно-политические деятели Италии IV в. подают пример того, каким образом в реальности воплощались различные общественные течения: от зарождавшегося на Западе монашества до социально-активного городского плебса[35 - Ibid. P. 17. Р. Лицци Теста приводит в качестве подтверждения реальности присутствия среди представителей епископата заметных выходцев из знатных семей личность св. Амвросия, в то время как присутствие плебеев в епископате олицетворяет Кромаций Аквилейский, участие в церковно-политической жизни монахов символизируют Евсевий Верцелльский, Гауденций Новарский и вероятно Максим Тауринский (Туринский).]. Иными словами: «Клир и епископ, которые по происхождению и традициям были горожанами,… заботились о повышении роли и авторитета центра епархии»[36 - Курбатов Г. Л., Лебедева Г. Е. Некоторые вопросы истории византийской Церкви в освещении современной историографии // Феномены истории. Сб. к 70-летию В. Л. Керова. М., 1996. C. 53.].

В рамках указанной политической роли церковные Соборы, в Италии в особенности, становились реальным инструментом влияния Церкви на общество. Именно поэтому Соборы уже с середины IV в. являют пример противодействия некоторым инициативам императорской власти, которое выражалось на каноническом уровне, то есть на уровне церковного законодательства: достаточно вспомнить вслед за современным итальянским исследователем Л. Де Джованни факт публичного осуждения такими влиятельными епископами как Осий Кордубский и св. Амвросий Медиоланский того принципа императорского вмешательства в церковные дела, на реальности и безусловности которого настаивали А. А. Васильев и Г. Буассье[37 - De Giovanni L. Chiesa e Stato nel Codice Teodosiano. Saggio in libro XVI. Napoli. 1980. Р. 182.]. Усиливавшаяся политическая роль Церкви в IV в. и, в частности, то высокое общественное положение церковного суда, о значении которого для светского сознания писал еще аббат Л. Дюшен[38 - Duchesne L. Histoire ancienne de l’Еglise. T. II. Paris. 1908. Р. 665.], обеспечили создание ситуации, в рамках которой в лице церковного авторитета возникал реальный противовес императорской власти, бывшей доселе безграничной. Неслучайно, рассуждая о политических реалиях, присущих ранней Византии, Г. Л. Курбатов писал: «Формула «глас народа – глас Божий» была известной политической реалией в жизни Византии, христианским обоснованием права критики и выражения своего мнения «богоизбранным народом» «богоизбранному императору»[39 - Курбатов Г. Л. История Византии. М., 1984. С. 47.].

Указанное возвышение Церкви в ранневизантийском обществе, политическим выражением которого стало епископское городское управление, – явление чрезвычайно сложное, отмеченное многочисленными спорами среди исследователей. Можно вести полемику о том, было ли это усиление Церкви обусловлено экономической независимостью, то есть явилось ли оно результатом того, что начиная с IV в. «…экономическая активность в городе во многом уже зависела от Церкви, – в силу чего, – в ее руках сосредотачивалась едва ли не большая часть товарного производства»[40 - Левченко М. В. Церковные имущества V–VII вв. в Восточно-Римской империи // ВВ. Т. II. (XVII). М., Л., 1949. С. 21.], или же оно в большей степени определялось стремлением государства использовать новый религиозный институт в своих целях «для контроля над государственным управлением»[41 - Hohlweg A. Bischof und Stadtherr im Fr?hen Byzanz // J?B. XX. 1971. S. 8.]. Вне зависимости от результата данной полемики реальность церковного авторитета и епископского управления в муниципалитете позднеримского города не вызывает сомнений. Источники, оставшиеся от IV в., однозначно свидетельствуют в пользу означенного вывода, применяя к епископу такие эпитеты как pater populi, pater patriae, pater et rector urbis[42 - Gaudemet J. L’Еglise dans l’Empire Romain (IV–V si?cles). Paris. 1958. P. 355.], в то время как новейшие исследования лишь подтверждают, что политические функции епископов были выражением высокого социального положения Церкви, причем наиболее открытых и прямых форм епископское управление городом достигло в IV в. именно в Италии, в таких городах как Медиолан (ныне Милан), Комум (ныне Комо), Лаус Помпея (ныне Лоди), Клатерны (ныне Клатерна), Тридент (ныне Тренто) и Колония Цивика Августа Бриксия (ныне Брешия)[43 - Lizzi Testa R. Privilegi economici e definizione di status: il caso del vescovo tardoantico // Rendiconti della academia nazionale dei Lincei, classe di scienze morali, storiche e filologiche. S. IX. Vol. XI. Fasc. I. Roma. 2000. P. 57; Eiusdem Vescovi e strutture ecclesiastiche nella citt? tardoantica (l’Italia annoraria nel IV–V secolo d. C.) Como New Press. 1989. P. 36–137. Ярким примером новых политических возможностей Церкви является решение Медиоланского собора 393 года об изгнании еретика Ювиниана и его последователей из Медиолана. См.: Mansi. T. III. P. 689.]. Реальность епископского городского управления в Италии признавал даже А. Хольвег, скептически воспринимавший утверждение о наличии независимого епископского политического правления в ранней Византии в противовес распространенному мнению другого немецкого исследователя Д. Клауде[44 - Hohlweg A. Op. cit. S. 61; Claude D. Die Byzantinische Stadt // BA. 13. M?nchen. 1969. S. 157.].

Однако если полемика, предполагающая восприятие епископского городского управления и усиления Церкви в целом как результат либо экономического господства, либо особого волеизъявления государства, неспособна исчерпывающим образом осветить корни рассматриваемого явления, то остается вопрос – проявлением каких исторических тенденций все-таки стало означенное общественное господство Церкви и ее политическое лидерство в еще полуязыческом социуме? Подробное исследование Соборного движения в IV–V вв., в особенности изучение Соборов позднеримской Италии – где столкновения интересов Церкви и государства были наиболее частыми, а политическое лидерство Церкви проявилось наиболее отчетливо – приводит к выводу, что именно Соборная активность иерархов и мирян, уходящая корнями в раннецерковное каноническое устройство, привела к тому, что Церковь выступила в качестве юридически и морально независимого от государства сообщества. Это обстоятельство не могло не вызвать определенный сдвиг в общественном сознании, отождествлявшем прежде всю полноту власти с императором, а также не могло не привести к ощутимым политическим изменениям в положении Церкви.

Исключительное место Собора как одного из главных трибуналов в пространстве позднеримского и ранневизантийского общества было уже очень скоро засвидетельствовано самим императорским законодательством, в данном случае признававшим de facto указанное положение церковных Соборов в политической и общественной жизни. В частности, уже закон Константина от 3 июля 321 г., дававший право частным лицам оставлять имущество Церкви по завещанию, рассуждая о церковном представителе, полномочном принимать завещанное, аппелировал такой категорией как «sanctissimum Ecclesiae Catholicae uenerabilisque concilium» (святейший Собор Кафолической и почитаемой церкви), чем по сути признавал в качестве главной инстанции, способной представлять полноту Церкви перед внешними юридическими лицами, вовсе не отдельных епископов, а именно церковный Собор[45 - CTh. XVI, 2, 4.]. Хотя упомянутый закон положил начало бесчисленным судебным тяжбам между держателями церковных бенефициев и наследниками завещателей[46 - Magnou-Nortier E. Le Code Thеodosien et sa rеception au Moyen ?ge. Introduction, notes et index // SC 2. Paris. 2002. Р. 108; Также см.: Buenacasa Perez C. La propriedad ecclesiastica segun el “Codex Theodosianus” // La Hispania de Teodosio. (Congreso Internacional Segovia loca. Oct. 1995). Madrid. 1997.], важен был сам принцип, в рамках которого синоды получали право распоряжаться имуществами, которые, являясь собственностью религиозной коллегии – в данном случае Церкви, – в силу норм еще языческого законодательства были теоретически неотчуждаемы[47 - Соколов Пл. Церковно-имущественное право в Греко-Римской Империи. Новгород. 1896. С. 41–57.]. Спустя полвека, 17 мая 376 г., вышел закон Валента, Грациана и Валентиниана, в рамках которого предписывалось разграничение полномочий диоцезального синода и светских магистратских судов: в компетенцию первым отдавались все дела, имеющие отношения к религиозной жизни, а вторым – уголовные дела[48 - CTh. XVI, 2, 23.]. Однако указанное разграничение полномочий, официально уравнявшее Соборное разбирательство и светскую судебную процедуру, в действительности означало провозглашение полной судебной самостоятельности Церкви. Объявленная же законом автономия уголовных разбирательств от церковного авторитета сводилась на нет другими законами, устанавливавшими порядок, по которому дело епископа могло разбираться только судом других епископов, каким бы не было обвинение: так родилось явление, известное как «episcopalis audientia»[49 - CTh. XVI, 2, 12; CTh. XVI, 2, 47; Magnou-Nortier E. Op. cit. Р. 118; Также см.: Cimma M. L’episcopalis audientia nelle costituzioni imperiali da Costatino a Giustiniano. Torino. 1989.]. Данные законы окончательно закрепляли за церковными Соборами судебные прерогативы, независимые от светского правового пространства.

Разумеется, реальные взаимоотношения Церкви и государства далеко выходили за рамки установленного законодательства. Временами бывает чрезвычайно сложно определить, в какой степени те или иные Соборы были реально независимы от влияния императорской власти, однако приведенные выше примеры определенно свидетельствуют в пользу того, что несмотря на конфликты и противостояние, церковные Соборы и вместе с ними вся церковная организация юридически и политически являлись в основе своей независимыми от императорской воли[50 - Duchesne L. Histoire ancienne de l’Еglise. T. II. Paris. 1908. Р. 655–665.]. Особенно явственно подобное положение проявилось именно в Италии, где после упорной Соборной борьбы против арианства, поддерживавшегося императором Констанцием – на определенном этапе проигранной, – именно активная деятельность св. Амвросия Медиоланского по проведению независимых диоцезальных синодов и крупных окружных епископских съездов, по выражению Е. Ману-Нортье, «положила предел императорскому всемогуществу»[51 - Magnou-Nortier E. Op. cit. P. 29; Rahner H. L’Еglise et l’Etat dans le christianisme primitif. Paris. 1964. P. 130, 146.].

Именно суверенитет Соборного управления Церковью по отношению к государству стал характерной чертой италийского Соборного движения IV–V вв. и, вместе с тем, италийские Соборы демонстрируют пример реального влияния Церкви как на политическую обстановку, так и на общество. На основании изучения таких италийских Соборов как Аквилейский 381 г., окончательно подорвавший могущество влиятельной арианской политической партии в Северной Италии и на Балканах, Медиоланские 390 и 393 гг., на которых св. Амвросий Медиоланский использовал прежде всего политический авторитет своей кафедры, Туринский Собор 398 г., пытавшийся способствовать как церковному, так и общественному умиротворению галльских и испанских провинций, потрясенных за восемнадцать лет еретическим движением Присциллиана, узурпацией Максима и церковным расколом Феликса, Римские 484, 485 и 495 гг., ставшие символом церковной оппозиции императорской политики компромиссов по отношению к еретикам-монофизитам, можно сделать важный вывод. Этим наиболее отчетливо подтверждается тезис Г. Острогорского, признавшего Церковь новым движущим фактором власти в христианской империи, который с течением времени приобретал все больше влияния[52 - Ostrogorsky G. Staat und Gesellschaft der fr?hbyzantinischen Zeit // Sonderdruck aus Historia mundi. Ein Handbuch der Weltgeschichte in zehn Banden. Herausgegeben von F. Valjavec. 4: R?misches Weltreich und Christentum. Bern-M?nchen. 1955. S. 559.]. В общественно-политической сфере это влияние распространялось именно в силу Соборной активности, вовлекавшей в круг церковных проблем – как догматических, так и политических – все большее число лиц, напрямую не связанных с церковной юрисдикцией: светских чиновников, городских магистратов, представителей сенатских фамилий. В силу данного обстоятельства церковная жизнь уже волновала не только членов императорский фамилии, но все более широкие слои общества.