Язык и сознание

Язык и сознание
Александр Романович Лурия

Мастера психологии (Питер)
«Язык и сознание» – последняя работа А. Р. Лурии. Автор трудился над ней в течение ряда лет, но не дожил до ее публикации. Замысел произведения был непосредственно связан с многолетними интересами А. Р. Лурии к психологии речи. На протяжении всей своей жизни Лурия изучал проблему речи, ее формирования в онтогенезе, ее функций, ее нарушений, ее мозговой организации. В данной монографии А. Р. Лурия рассматривает роль речи в формировании сознания человека, что является новым аспектом исследования этой проблемы.

В формате PDF A4 сохранено издательское оформление.

Александр Лурия

Язык и сознание

© ООО Издательство «Питер», 2020

© Серия «Мастера психологии», 2020

К читателю

Уважаемый читатель!

Вы держите в руках последнюю монографию А. Р. Лурии, завершить которую он так и не успел. Ее замысел созревал на протяжении всей его жизни, так как уже в своей работе «Травматическая афазия» (1947) Александр Романович говорит о строении речевой деятельности, а не просто о симптомах афазии. Понятия сознания, языка и деятельности для него тесно связаны между собой. Более того, понятие сознания является фундаментальным и сложнейшим в системе психологических понятий, так как его очень трудно вычленить из системы высших психических функций и изучать как самостоятельную реальность.

Именно поэтому монографию «Язык и сознание» можно рассматривать как выражение единства идей и теорий Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева и А. Р. Лурии, как одно из наиболее ярких проявлений культурно-исторического подхода и как объединение (обобщение) в цикле лекций всего самого важного в этой научной школе.

В основе культурно-деятельностной психологии лежит постулат о социальном характере развития психических процессов человека. Одной из центральных проблем этой психологической школы является изучение онтогенеза сознания как высшей формы психического отражения, роли знака (в первую очередь, речи) в формировании сознания, строения сознания, а точнее, связи строения сознания человека со структурой его деятельности, связи знака-слова с деятельностью, знаковой структуры сознания. И это не случайно, поскольку из всех живых существ только человек обладает речью и сознанием. Поэтому изучение взаимосвязи языка и мышления, языка и сознания позволяет не только прояснить их природу, но и раскрыть, как одно определяет развитие и существование другого.

Подойти к пониманию того, как развивается сознание, можно через изучение языка и речи, так как, согласно Л. С. Выготскому, сознание развивается через взаимодействие речи и мышления, которое «…совершается в слове, а не выражается только в нем» (Выготский Л. С. Проблема сознания // Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. – М.: Педагогика, 1982, с. 162). А. Р. Лурия придерживается точки зрения Л. С. Выготского и в понимании происхождения априорных (не выводимых из наличного опыта) категорий языка и мышления, указывая на их надындивидуальный, социальный характер.

На первых страницах монографии А. Р. Лурия так обозначает путь анализа проблемы: «…мы подойдем к проблемам сознания и отвлеченного мышления, объединив данную проблему с проблемой языка, и будем искать корни этих сложных процессов в общественных формах существования человека, в реальной действительности того языка, который позволяет нам выделять признаки объектов, кодировать и обобщать их. Это и есть специфика языка, который, как мы уже сказали, раньше был связан с непосредственной практикой, вплетен в нее, а затем постепенно, в процессе истории, начал становиться системой, которая сама по себе достаточна для того, чтобы сформулировать любое отвлеченное отношение, любую мысль» (Лурия А. Р. Язык и сознание,1979, с. 25–26).

Однако главная линия рассуждений в лекциях Александра Романовича переплетается еще с одним важным путем исследования обозначенной проблемы. Этот путь ранее был намечен Л. С. Выготским – путь «…проникновения в структуру деятельности со стороны мозга…», путь, которым «… идут нейропсихология и патопсихология…». Значение этого пути состоит в том, что он позволяет «…увидеть деятельность в ее распаде, зависящем от выключения отдельных участков мозга или от характера тех более общих нарушений его функций, которые выражаются в душевных заболеваниях» (Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность, 2004, с. 94). Так, рассматривая процесс формирования понятий и сами понятия, автор обращается к анализу и патопсихологических феноменов, таких как нарушение уровня обобщения при шизофрении или нарушениях развития, что не является характерным для него.

Обращение к психической патологии и нарушениям развития может объясняться рядом обстоятельств. Во-первых, жанр монографии. Это переработанные лекции для студентов, в рамках которых необходимо проводить паралелли между научными дисциплинами, ссылаясь на яркие примеры, заинтересовывающие читателя. Во-вторых, это обозначение места патопсихологии и нейропсихологии в решении центральных и фундаментальных общепсихологических проблем. Но самым убедительным доводом может быть то, что таким образом автор продолжает следовать за своим учителем Л. С. Выготским, продолжает рассуждать вместе с ним.

Л. С. Выготский выделял внешнюю (системную) и внутреннюю (смысловую) структуру сознания. В своих трудах по возрастной психологии он показал, что психическое развитие ребенка определяется изменением межфункциональных связей и отношений, а не развитием отдельных функций. «Сознание развивается как целое, изменяя с каждым новым этапом свое внутреннее строение… а не как сумма частичных изменений, происходящих в развитии каждой отдельной функции. Судьба каждой функциональной части в развитии сознания зависит от изменения целого, а не наоборот» (Выготский Л. С. Мышление и Речь // Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. – М.: Педагогика, 1982. С. 215). Следовательно, каждый возрастной этап характеризуется своей системой сознания, так как в каждом «…определенные функции стоят в известном отношении друг к другу» (Выготский Л. С. Раннее детство // Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. 1984. С. 362). На каждой возрастной ступени будет своя ведущая функция, которой будут подчинены все остальные. Таким образом, появляется возможность прослеживания изменения структуры сознания в онтогенезе и ее изучения при аномалиях развития.

Далее, рассуждая о смысловом строении сознания, Лев Семенович предлагает в качестве единицы его анализа значение слова. Значение у Л. С. Выготского является как бы точкой взаимодействия индивидуального и общественного сознания, носителем и средством передачи социального опыта, средством его усвоения конкретным индивидом. Центральным аспектом значения является обобщение. «…Обобщение выступает как функция сознания в целом, а не только одного мышления. Все акты сознания есть обобщение. Такова микроскопическая структура сознания. …Изменение системы отношений функций друг к другу стоит в прямой и очень тесной связи именно со значением слов…» (Выготский Л. С. Раннее детство // Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. 1984. С. 363). Понять это помогает описание детского мышления и нарушений уровня обобщения у психических больных людей.

Напомним, что именно в патопсихологии были систематизированы нарушения мышления и предложена классификация этих нарушений с учетом структуры деятельности по А. Н. Леонтьеву.

Вот почему Александр Романович обращается в своей работе к нетипичной для него феноменологии. Он делает это осознанно и сопоставляет ее с феноменологией патологии речевого высказывания.

Хотя работа и называется «Язык и сознание», в большей степени она посвящена роли языка в формировании сложных форм психической деятельности, связанной с различными уровнями абстрактного мышления или мотивации. Тем не менее вектором этой работы является проблема сознания, научное познание которого возможно только в контексте культурно-деятельностной психологии.

Впервые книга «Язык и сознание» была опубликована в 1979 году, но обсуждаемые в ней фундаментальные проблемы о роли языка в формировании психики, коммуникации, мышления являются до сих пор актуальными.

    Ковязина М. С., член-корр. РАО, доктор психологических наук, профессор
    Тхостов А. Ш., доктор психологических наук, профессор

Предисловие

Эта книга не ставит перед собой задачу проложить новые пути в одной из самых сложных областей науки – проблеме отношения языка и сознания.

Ее задача скромнее: представить в сводном виде те основные положения, которые сложились за последние десятилетия в советской психологической науке, и несколько сблизить эти положения с основными данными современной лингвистики.

Книга составлена из курса лекций, которые автор в течение многих лет читал на факультете психологии Московского университета, и поэтому совершенно естественно, что она рассчитана прежде всего на студентов-психологов и на тех представителей смежных дисциплин, для которых вопрос о роли языка в формировании сознания и сознательной деятельности представляет интерес.

Автор целиком исходит в своем изложении из тех представлений о языке и сознании, которые в свое время были заложены Л. С. Выготским, и присоединяет к ним некоторые данные о развитии, протекании и распаде речевой деятельности, которые ему удалось получить за годы своих исследований.

    А. Р. Лурия

Лекция I

Проблема языка и сознания

Проблема психологического строения языка, его роли в общении и формировании сознания является едва ли не самым важным разделом психологии.

Анализ того, как строится наглядное отражение действительности, как человек отражает реальный мир, в котором он живет, как он получает субъективный образ объективного мира, составляет значительную часть всего содержания психологии. Самое существенное заключается в том, что человек не ограничивается непосредственными впечатлениями об окружающем; он оказывается в состоянии выходить за пределы чувственного опыта, проникать глубже в сущность вещей, чем это дается в непосредственном восприятии. Он оказывается в состоянии абстрагировать отдельные признаки вещей, воспринимать глубокие связи и отношения, в которые вступают вещи. Каким образом это становится возможным, и составляет важнейший раздел психологической науки.

В. И. Ленин подчеркивал, что предметом познания, а следовательно, и предметом науки, являются не столько вещи сами по себе, сколько отношения вещей[1 - См.: В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 289.]. Стакан может быть предметом физики, если анализу подвергаются свойства материала, из которого он сделан; он может быть предметом экономики, если берется ценность стакана, или предметом эстетики, если речь идет о его эстетических качествах. Вещи, следовательно, не только воспринимаются наглядно, но отражаются в их связях и отношениях. Следовательно, мы выходим за пределы непосредственного чувственного опыта и формируем отвлеченные понятия, позволяющие глубже проникать в сущность вещей.

Человек может не только воспринимать вещи, но может рассуждать, делать выводы из своих непосредственных впечатлений; иногда он способен делать выводы, даже если не имеет непосредственного личного опыта. Если дать человеку две посылки силлогизма: «Во всех районных центрах есть почтовые отделения. X – районный центр», он легко сможет сделать вывод, что в месте X есть почтовое отделение, хотя он никогда в этом районном центре не был и никогда о нем ничего не слышал. Следовательно, человек может не только воспринимать вещи глубже, чем это дает непосредственное ощущение восприятия, он имеет возможность делать заключение даже не на основе наглядного опыта, а на основе рассуждения. Все это позволяет считать, что у человека есть гораздо более сложные формы получения и переработки информации, чем те, которые даются непосредственным восприятием.

Сказанное можно сформулировать иначе: для человека характерно то, что у него имеет место не только чувственное, но и рациональное познание, что человек обладает способностью глубже проникать в сущность вещей, чем позволяют ему его органы чувств, иначе говоря, что с переходом от животного мира к человеческой истории возникает огромный скачок в процессе познания от чувственного к рациональному. Поэтому классики марксизма с полным основанием говорили о том, что переход от чувственного к рациональному не менее важен, чем переход от неживой материи к живой.

Все это можно иллюстрировать на одном примере из фактов эволюционной психологии. Я имею в виду тот опыт, который известен как опыт Бойтендайка и который лучше других показывает отличия мышления человека от мышления животных.

Наблюдения проводились над рядом животных, принадлежащих к различным видам: над птицами, собаками, обезьянами. Перед животным ставился ряд баночек (рис. 1). На глазах животного в первую банку помещалась приманка, затем эта приманка закрывалась. Естественно, что животное бежало к этой банке, перевертывало ее и брало приманку. В следующий раз приманка помещалась под второй баночкой, и если только животное не видело эту приманку, помещенную под новой баночкой, оно бежало к прежней банке, и лишь затем, не найдя приманки, бежало ко второй, где и получало приманку.

Рис. 1. Опыт Бойтендайка а – «открытый опыт» (приманка кладется на глазах животного); б – «закрытый опыт» (приманка перемещается за экраном)

Так повторялось несколько раз, причем каждый раз приманка помещалась под следующую баночку. Оказалось, что ни одно животное не может разрешить правильно эту задачу и сразу бежать к следующей баночке, т. е. оно не может «схватить» принцип, что приманка перемещается в каждую следующую баночку ряда. В поведении животного доминируют следы прежнего наглядного опыта и отвлеченный принцип «следующий» не формируется.

В отличие от этого маленький ребенок, примерно около 3,5–4 лет, легко «схватывает» принцип «следующий» и уже через несколько опытов тянется к той баночке, которая раньше никогда не подкреплялась, но которая соответствует принципу перемещения приманки на следующее место.

Это значит, что животное в своем поведении не может выйти за пределы непосредственного чувственного опыта и реагировать на абстрактный принцип, в то время как человек легко усваивает этот абстрактный принцип и реагирует не соответственно своему наглядному прошлому опыту, а соответственно данному отвлеченному принципу. Человек живет не только в мире непосредственных впечатлений, но и в мире отвлеченных понятий, он не только накапливает свой наглядный опыт, но и усваивает общечеловеческий опыт, сформулированный в системе отвлеченных понятий. Следовательно, человек, в отличие от животных, может оперировать не только в наглядном, но и в отвлеченном плане, глубже проникая в сущность вещей и их отношений.

Таким образом, в отличие от животных, человек обладает новыми формами отражения действительности – не наглядным чувственным, а отвлеченным рациональным опытом. Такая особенность и характеризует сознание человека, отличая его от психики животных. Эта черта – способность человека переходить за пределы наглядного, непосредственного опыта и есть фундаментальная особенность его сознания.

Как же объяснить факт перехода человека от наглядного опыта к отвлеченному, от чувственного к рациональному? Эта проблема составляла коренную проблему психологии за последние сто или более лет.

В попытке объяснить этот важнейший факт психологи в основном разделились на два лагеря. Одни – психологи-идеалисты – признавали фундаментальный факт перехода от чувственного к рациональному, считая, что, в отличие от животных, человек обладает совсем новыми формами познавательной деятельности, но не могли подойти к анализу причин, вызвавших этот переход, и, описывая этот факт, отказывались объяснить его. Другие – психологи-механицисты – пытались детерминистически подойти к психологическим явлениям, но ограничивались объяснением только элементарных психологических процессов, предпочитая умалчивать о сознании как о переходе от чувственного к рациональному, игнорируя эту большую сферу и ограничивая свои интересы только элементарными явлениями поведения – инстинктами и навыками. Эта группа психологов отрицала проблему сознания, специфического для поведения человека. К этому лагерю относятся американские бихевиористы.

Разберем позиции обоих этих лагерей подробнее.

Психологи-идеалисты (такие как Дильтей, Шпрангер и др.) считали, что высший уровень абстрактного поведения, которое определяется отвлеченными категориями, действительно является характерным для человека. Но они сразу же делали вывод, что этот уровень отвлеченного сознания есть проявление особых духовных способностей, заложенных в психике человека, и что эта возможность выйти за пределы чувственного опыта и оперировать отвлеченными категориями есть свойство духовного мира, который налицо у человека, но которого нет у животного. Это было основным положением различных дуалистических концепций, одним из самых ярких представителей которых был Декарт.

Основное положение учения Декарта, как известно, заключалось в следующем: животные действуют по закону механики и их поведение можно объяснять строго детерминистически. Но для человека такое детерминистическое объяснение поведения не годится. Человек, в отличие от животного, обладает духовным миром, благодаря которому возникает возможность отвлеченного мышления, сознательного поведения; он не может быть выведен из материальных явлений, и корни его поведения уходят в свойства духа, которые нельзя объяснить материальными законами. Эти взгляды и составляют сущность дуалистической концепции Декарта: признавая возможность механистического объяснения поведения животного, он одновременно считал, что сознание человека имеет совершенно особую, духовную природу и что подходить к явлениям сознания с тех же детерминистических позиций нельзя.

На близких к Декарту позициях стоял и Кант. Для Канта, как известно, существовали апостериорные категории, т. е. то, что выводится из опыта, полученного субъектом, и априорные категории, т. е. категории, которые заложены в глубинах человеческого духа. Суть человеческого познания, говорил Кант, и заключается в том, что оно может выходить за пределы наглядного опыта; это трансцендентальный процесс, т. е. процесс перехода от наглядного опыта к внутренним сущностям и обобщенным рациональным категориям, заложенным в существе человеческого духа.