240. Примерно двести сорок с чем-то рассказов. Часть 1

– Спасибо, моя хорошая!.. Спасибо, роднулечка моя!.. Хоть и понимаю, что не от души ты говоришь, а всё-равно приятно.

Во всеобщей сумятице кто-то смеялся, кто-то гремел посудой, и слова эти улетели в потолок. А через несколько минут Лёха украдкой подсмотрел, как Маринка незаметно ушла на кухню и, скрестив руки, смотрит в окно, на падающий за окном снег. А Людмила Викторовна, суетясь перед гостями, «случайно» заметила её, и теперь обнимает её сзади за плечи, успокаивая, тихо подзадоривая, словно ребёнка:

– Ну ты что?.. Обиделась, что ли?.. Ну что ты, зайка?.. Ну, перестань!..

А Маринка каменеет, бледнея, не даёт разжать скрещенные руки, еле слышно цедя сквозь белые губы:

– Уходи, мам… Уходи…

– Ну, что ты как маленькая?.. На правду не нужно обижаться!.. Господь-Христос всё видит!.. Всё знает!, – и опять быстрые зигзаги и шёпот.

…Вот и теперь, присев на краешек Маринкиной кровати, она так же щебечет ласково и горестно:

– Кровиночка моя… Роднулечка моя!.. Да как же ты так?..

Медленно и скорбно наклоняется она над дочерью и целует ту в щёку, стараясь не испачкать помадой, а Маринка вытягивается струной, максимально отворачивая лицо, не мигая смотрит в одну точку, задержав дыхание.

– … Доченька моя… Роднулечка ты моя… Да как же так всё получилось-то?…, – всхлипывает Людмила Викторовна, комкая в ладони мокрый платочек, гладит Маринку по голове, по плечику, убаюкивает и успокаивает, – Ты не плачь, моя хорошая, не плачь!.. Бог терпел и нам велел!..

Маринка, не поворачиваясь, цокает языком, говорит твёрдо, со вздохом:

– Да не плачу я, мам!.. Чё мне плакать-то?.. Ты…

– Не плачь, моя горемычная… Не убивайся так, лапушка моя… Видно на роду у нас с тобой так написано…

– Да м-мама!.., – Маринка с трудом сдерживается, плечом отталкивая руку Людмилы Викторовны, – ну чего ты опять?..

– Не плачь, моя хорошая…

– Да кто плачет, господи ты мой?!.. Мам!.. Ну чего ты опять себя накручиваешь?..

Всё это время Лёха сидит на кухне, в тишине слушая причитания, и теперь он решительно входит в комнату, нахлобучив на рожу весёлое выражение, говорит мягко, но уверенно:

– Людмила Викторовна!.. Ну что вы, правда, так убиваетесь?.. Ни чего страш…

– Никогда!!.., – неожиданно резко кричит Людмила Викторовна, вскакивая, – Никогда я тебе этого не прощу!.. Подлец!.. Ох и подлец!..

Леночка в кроватке проснулась и заплакала, Лёха бледнеет, машинально поднимая руки перед грудью, потому что Людмила Викторовна, красная и растрёпанная от гнева, извиваясь от крика, машет перед его лицом руками, брызгая слюной и слезами:

– Никогда я тебе этого не прощу!.. Будь ты проклят!.. Подлец!.. До чего дочку мою довёл!.. Будь ты проклят!.. Будь проклят во веки веков!!!…

Пробежав мимо остолбеневшего зятя, Людмила Викторовна хватает внучку на руки и начинает неистово качать ребёнка. Леночка орёт громче.

– Будь ты проклят, подлец!.. Будь проклят!..

Совершенно обалдевший Лёха разводит руками, ни чего не понимая:

– Люд.. ми…

– Будь ты проклят!.. Сволочь!.. Сволочь!.., – Людмила Викторовна кричит так громко, что давится своим же криком и закашливается. Прыгая на месте с ребёнком в руках, она торопливо целует внучку несколько раз, ускоряя темп:

– Не плачь, моя роднулечка!.. Не плачь!.. Ай-люли!.. Где бутылочка, Марин?.. Сволочь какая!.. Ты смотри, сволочь какая!..

Маринка с трудом встаёт, сгорбившись, не сводя глаз с ребёнка, подходит, качаясь:

– Дай, мам.. Дай…, – говорит осторожно, просительно.

Людмила Викторовна отдаёт истошно орущую малышку, не переставая злобно кричать на Лёху:

– Ох и подлец!.. Ох и сволочь же ты!!..

Лёха задыхается от удивления и опять уходит на кухню, откуда слышит громогласное:

– Не ты первая, Мариша, не ты последняя!.. Разводись к чёр-ртовой матери, и весь мой тебе материнский сказ!.. Ты смотри, какая сволочь-то!.. Ай-ляли-ай-люли!.. Ай-ляли-ай-люли!..У-ти мусик мой!..

…Через час Людмила Викторовна ушла.

Леночка уснула и Маринка тихо пришла на кухню, держась за стеночку. Потрясённый Лёха, совершенно потеряв прежнюю решительность, тихо оправдывается, виновато шепчет:

– Да чего я натворил-то?.. Марин?..

А больная Маринка, мучительно глотая воду, облизывает горячие шершавые губы, говорит спокойно:

– Да ни чё ты не натворил… Она и отцу так кричала всё-время…

И Лёха смотрит, как жена с трудом поворачивается и уходит по коридору, с трудом сохраняя равновесие…

…За месяц до родов, почему-то вспоминает Алексей, тёща решительно заявила:

– Внучку я назову Виолой!..

Лёха не показал, что удивился, деликатно спрашивает:

– У вас из родственников кого-то Виолой зовут?..

Тёща посмотрела строго:

– Нет. А что?.. Просто красивое имя. Не нравится, что ли?..

– Да нравится… Почему же?.. Но…, – оправдывался Лёха и не находил слов.

А потом Лёха мягко улыбался и объяснял целую неделю, что «Леной» звали его любимую бабушку, и всё-такое, и что он не против, если ребёнка назовут именем какой-нибудь Маринкиной бабушки…

А Людмила Викторовна уходила от разговора, поджимала губы и смотрела странно, что и не понять было: обиделась она, что ли?..

… – Нет, Марин… Это же что-то… Удивительное…

Пока дочка спит, Лёха с Маринкой прикрыли дверь на кухне, чай пьют, сплетничают. Заговорщики хреновы!.. Перебивая друг друга, супруги занимаются самым мерзким делом, которое придумало человечество – обсуждают-судят родителей!.. Оба понимают, что дело это гадкое, и Бог накажет их за это, обязательно накажет, а чай прихлёбывают, друг-другу поддакивают, гадости злорадные говорят про пожилую женщину. Свиньи, а ни дети!.. И Лёха узнаёт от жены кучу новых подробностей, не успевая удивляться: