240. Примерно двести сорок с чем-то рассказов. Часть 1

– Чё ты её отпустила?.. Ещё спрашиваешь: «Будешь чай?» Чё спрашиваешь-то?.. За шкирку её, и на диван, вон… Пусть отдохнёт!.. Ленка, вон, проснулась, а бабушка смылась уже… Чё за фигня?.. В кои веки пришла!..

И Мариночка злилась на себя и следующий раз пыталась настойчивее затащить мать в квартиру, и было ещё хуже:

– Не-не, Марин!.. Ты что?… (а Маринка строго брови сдвигает и воинственно забирает у матери пальто), – ну, ладно, на секундочку я только… Капельку посижу и побегу…

И не снимая шапки, с накинутым на плечи пальто, Людмила Викторовна садилась на краешек стула, и Лёха молниеносно мазал бутерброды, наливал кофе, вытаскивал из холодильника мясной салат и, игнорируя «не-не-не…”, делал всем порции, и, показывая пример, весело ел сам. А Людмила Викторовна делала пару глоточков, отщипывала от хлеба крошку, а потом отрезала это место ножом, показывая Марине – «вот, почти не заметно!», и Маринка начинала краснеть, а следующий раз Маринка уже просто молчала, наблюдая за этой комедией.

Лёха злился:

– Шо за дурдом у вас тут творится?..

А Маринка, уже не плачущая, тихо и зло раздувала ноздри, цедя сквозь зубы:

– Да дура она… Чё, не видишь?..

Лёха хмурился и получал очередное откровение.

Как-то Людмила Викторовна позвала Маринку с Леночкой «прогуляться по магазинам, посмотреть чё-нибудь». Марина очень переживала разрыв с матерью и с готовностью согласилась, планируя в уме посещение детской кафешки.

– Представляешь… Ей ни в коем случае нельзя доверять ребёнка!, – зло и задумчиво щурится, – Ни в коем!..

Лёха, уже ни чему не удивляющийся, молча ждёт.

– Всю дорогу суёт то шоколадку, то яблочко… И щебечет, щебечет… Кошмар какой-то…

– Ну, соскучилась, чё ты?..

– Нет, Лёш… Она опасная…

…Когда уже прогуливались по парку, возле дома, трёхлетняя Леночка подняла с тротуара прутик.

– Брось!.. Ты что?.. Брось сейчас же!.., – кинулась к ней бабушка.

А прутик удобный, толстенький, сухой.

– Брось!.. Он грязный!..

Мариночка молча улыбается, смотрит, как Людмила Викторовна «воюет» с внучкой. Лена прячет прутик за спину «у-у!», не хочет отдать.

– Брось, я сказала!.. Фу, какой грязный!.. Фу, какой противный!.., – заливается смехом Людмила Викторовна, волчком крутясь вокруг девочки. Изловчилась, схватила прутик, тянет на себя. Лена нахмурила бровки, но улыбается, не отдаёт, крепко держит свой конец обеими ручками.

– Брось, говорю!, – весело кричит Людмила Викторовна и резким движением вырывает прутик, раздирая ребёнку ладони, ломает прутик пополам и закидывает его высоко в густую крону ёлки.

– Мам!.. Да зачем же ты?.., – перепуганная Маринка садится перед орущей от обиды и боли Леночки.

– Не послушная!.. Не хорошая девочка!.., – кукольным голосом строго грозит пальчиком бабушка, – Ай-я-яй!.. Как нехорошо бабушку не слушаться!.. Ай-я-яй!..

… – Представляешь?, – Маринка смотрит на Лёху снизу огромными глазами. Лёха косится на спящую в кроватке дочку, только сейчас заметив, что у неё ладошки в «зелёнке»…

…А Маринка совсем сбесилась. Лёха уже и не узнаёт её. Такая лапка, такая пипочка была, а сейчас посмотри – мегера злющая. Одни разговоры – про Людмилу Викторовну. Лёха уже и ворчать престал, смысла никакого. Как только Маринка мать не костерит:

– Нет, ты посмотри, что за человек такой!, – не в силах сдержаться, Маринка швыряет тарелку в раковину, – Слушай, она с ума меня сведёт!

Алексею уже не смешно. Он уже строго ругается:

– Чего ты прицепилась к ней?.. Больше поговорить не о чем?!..

А сам понимает, что кривит душой: только и думает с утра до вечера о Людмиле Викторовне!.. И ведь странное дело: проблемы-то особой нет – порядочная, положительная женщина. Ни пьёт, чистоплотная, живи и радуйся!.. А смотришь на неё и хмуришься.

– А ведь она всегда такой была…, – Маринка мрачно и зло размышляет, раздувая ноздри, – я ведь помню – всё детство она меня к деду с бабой спихивала…

Протирает тарелки Мариночка так, словно мстит кому-то:

– Сколько помню себя – всё детство я у бабы Тони… А один раз мы уроки учили…

Опять краснеет, останавливается, замирает…

…Классе в третьем Маринка была. Жили они на съёмной квартире. Лето, радио орёт что-то весёлое, Маринка уроки учит, а Людмила Викторовна полы моет. И надо ж такому случиться – по жаре она, как правило, совсем голая по квартире шастала. В одних трусах, а то и вообще – полотенцем обернувшись. И вот Маринка уроки учит, а молодая Людмила тридцати лет нагнулась пополам, нижним бюстом своим перед Маринкиным носом, и под столом что-то намывает. Маринка примолкла, впервые в жизни так близко перед собой увидев женские подробности. А Людмила выпрямляется, красная от натуги, замечает дочкину неловкость и бьёт её по щеке:

– Ах, ты ж дрянь какая!.. Ты куда это смотришь?!.., – и ещё пару раз наотмашь, – Ты куда это смотришь, мерзавка!?..

… – Знаешь, как мне обидно было?, – Маринка так бледно и жалостно собирает брови в «домик», что Лёха и не думает улыбнуться, – Я ведь любила её… Я и не думала подсматривать… Мне было-то лет десять…

И Маринка вздыхает зло и вспоминает всё новые обиды:

– Приведёт меня к бабушке, говорит: «я сейчас в магазин схожу. Чего тебе купить?» Я как дура радуюсь, говорю – мороженное принеси, мам! А она говорит – хорошо. А у самой билет и чемодан собран… А я сижу у окошка и жду… А она уже в поезде… То в Ялту уедет… То ещё куда…

…Лёха понимает, что Маринке надо выговориться, что в обиду он её ни даст. А так же понимает, что надо что-то делать… Ведь – мать. И никуда не денешься. И вздыхает, вспоминая, как Маринка недавно болела и Людмила Викторовна «взяла всё в свои руки»…

…Дома тягостно. Когда болеет кто, всегда невесело. И Лёха тихонько входит после работы, а его не встречают, и Лёха знает, что Маринка лежит четвёртый день с температурой – мастит, грудь простудила. А тёща бегает с кухни на кухню, то воду несёт, то полотенце мокрое. Лечит. Зная потрясающее количество способов лечения мастита, Людмила Викторовна взялась за все их сразу. Маринке для начала обложили опухшую и раскалённую воспалением грудь капустными листами, туго перетянув её простынёю, чтобы «сжечь молоко». Сверху этого на грудь наложили ткань, обильно пропитанную Маринкиной мочой (верное средство – Людмила Викторовна где-то вычитала), и каждые полчаса орущую от боли Маринку растирают скипидаром и дают выпить отвар жженой газеты, отчего Маринка рыгает и желтеет. Лёха в эти дела не лезет, совершенно не соображая в маститах, да и лезть бесполезно. Мечущаяся из кухни на кухню, бледная от горя Людмила Викторовна на осторожные вопросы сначала просто не отвечает, а потом гневно кричит что-то невнятное и нецензурное. Лёхины идиотские потуги на тему «может «Скорую» надо?…”, Людмила Викторовна встречает резкими визгливыми восклицаниями «да какая там, блядь, ещё «Скорая»? … Ты издеваешься, что ли?!! Смешно тебе, да?!».. Через двое суток, когда Маринка уже бредила и температура зашла за 42 градуса, Лёха, словно под гипнозом позвонил «02», и Маринку срочно забрали, а приехавший врач зло шипел, хлопая дверью:

– Вы тут совсем дебилы, что ли?.. Вы до чего девчонку довели?.. Убить её хотите?..

И Маринке резали обе груди и через неделю она вернулась домой, постаревшая лет на десять, а Людмила Викторовна рыдала над её кроватью, заламывая руки, невольно выкрикивая, чтобы Алексею слышно было с кухни:

– Если нет любви – так и не жалей!.. Брось его к чёртовой матери!.. И с ребёнком тебя прокормлю!.. Найдёшь ещё нормального мужика!..

А Маринка смотрела на неё с ужасом.

…И Лёха, упрямый, как стадо бизонов, часто качал головой, погружаясь в раздумья. Привыкший мотивировать при решении проблемы, он знал, что любая задача решаема, если тщательно всё взвесить и хорошенько обдумать. А тут каждый его довод неминуемо разбивался об очередную чертовщину, что и вслух произнести противно. И в который раз уже он ругал себя, что, мол, ёлки-палки, что за проблема вообще?.. Глупая несчастная женщина, многие годы живёт без мужа, да и ни такая уж она и плохая: посмотри – и разумно рассуждает, и алкоголь на дух не переносит, приходит всё время с кучей продуктов и говорит всё так правильно… В чём проблема-то?.. Тёща, как тёща… А Маринка всё глубже замыкается, стала злой, мстительной. И вообще, Алексей хмуро отмечает в последнее время, что таких «порядков» у себя дома он и не планировал!.. Всё замешано на кривлянии, на вечном подтексте. И за собой он замечает новые мерзкие привычки… В дверь постучат, и они с Маринкой на цыпочках бегают, палец к губам прикладывают, ругаясь шопотом. Ей-богу, дурдом какой-то!.. Врать заставляет его по телефону: «Скажи, что меня нету!»..

Неприятный осадок остался после дня рождения тёщи. Особые планы имели на этот юбилей и Лёха и Маринка. Алексей собрался решительно поставить все точки над «и», во что бы то ни стало и на любых условиях примириться с Людмилой Викторовной, понять, наконец, что же требуется от него, да и Маринке надоело уже ругаться с матерью, и как хорошо и волнительно она говорила в тот день первый тост:

– Милая моя мамочка!.. От всей души поздравляю тебя с днём рождения!.. Будь всегда здоровой и живи долго!.. И прости меня, дурную твою дочь (голос задрожал, и слёзы брызнули, но Марина продолжила твёрдо, с трудом удерживая дыхание), за то что ругаюсь с тобой… Прости, моя хорошая!.. Совсем я обнаглела уже… Знай, мамульчик – я тебя очень-очень люблю!.. Очень-очень!.. Прости меня, любимая мамочка!.. Дай бог тебе здоровья и долгих лет жизни!..

Не ожидавший такого тоста, Алексей захлопал в ладоши и все даже встали, взволнованные дрожащим Маринкиным голосом, закряхтели смущённо, зачокались бокалами.

Людмила Викторовна расцеловалась с дочерью во всеобщей суете, стараясь не пачкать её помадой: