Жертва и хищник. Роман
Расправу с Эдюлей Фрэнк Бауэр обставил так, словно раздавил попавшееся ему на пути насекомое. Он накопал в русскоязычных эмигрантских изданьицах целую кучу самых невероятных Эдюлиных россказней, включая цитаты из секретнейших стенограмм Политбюро. Эдюлю выставили из университета без церемоний и в самые короткие сроки. Для кого-то другого это стало бы непоправимым фиаско. Для Эдюли же – пусть и болезненным, но поводом для нового витка таинственной карьеры. Кому и для чего он оказался нужным, оставалось только догадываться. Изгаляясь, Фрэнк перечислил все известные секретные службы, от Москвы до Вашингтона и от Пекина до Лондона и Парижа, уверяя слушателей, что Эдюлю они используют как совместный презерватив. Сполоснули – и снова в действие…
От всего этого у Эдюли осталось омерзительное ощущение оплеванности. Когда он вспоминал об этом, а это случалось довольно часто, ему становилось не по себе…
По-видимому, он все же прокололся. Старый кинопират вдруг насторожился:
– Ты что, знаком с ним?
Профессиональный браковщик дарований, Джошуа Шмулевич уже давно распознал, с кем имеет дело. Эдюля с его живучестью и мистической приспособляемостью вызывал у него острейшее любопытство. Где вы еще встретите такой талант – вылезать чистеньким из выгребной ямы, даже оказавшись на ее дне?
– Слышал что-то, – досадливо кашлянул Эдюля. Впечатление должно было быть таким, словно у него что-то застряло в горле.
– Сандра его на дух не переносит…
Эдюля сделал вид, что хмыкнул. Ждал, что Джошуа продолжит. По позвоночнику, слегка покусывая, проскользила змейка возбуждающего предчувствия. Но тот отвлекся.
– У нее юбилей скоро. Пятьдесят пять. Дата!
Эдюля насторожился. Джошуа это заметил и вставил язвительную ремарку:
– Тебя, кстати, дружок, она бы не пригласила, – хохотнул он.
Эдюля пропустил его шпильку мимо ушей. Ему нужна была информация.
– И что этот самый Фрэнк Бауэр? – чтобы отвлечь Джошуа, спросил он.
– Уж не собираешь ли ты светские сплетни? – спросил тот подозрительно.
Эдюля же сделал вид, что любопытство его было праздным, и картинно зевнул. Киноволк потерял бдительность и махнул рукой.
– Впрочем, ее можно понять: единственная дочка замужем за этим старым бузотером и скандалистом.
– Сколько ему там, этому Фрэнку? – лениво пожал плечами Эдюля.
Джошуа рассмеялся.
– Можешь позавидовать: старше Сандры! Еще тот задира и пижон! Как только где-нибудь появится, сразу все внимание на него…
Интуиция никогда еще не подводила Эдюлю. Змейка в позвоночнике, юркнув куда-то вниз, исчезла. Зато зачесались ладони. Давало о себе знать хорошо знакомое ему шестое чувство. Надо было во что бы то ни стало разговорить старого скептика. А сделать это можно было, понимал Эдюля, только одним путем: продемонстрировать равнодушие. Всерьез он, мол, самого Джошуа тоже не воспринимал и не воспринимает.
Эдюля поморщился, слегка побарабанил пальцами по журнальному столику и замурлыкал какой-то мотивчик. Джошуа это разозлило: кажется, этот пройдоха-азиат забыл, с кем имеет дело!
Чтобы поставить его на место, он хмуро произнес:
– После публикации его «Импотенции духа» многие из коллег его просто терпеть не могут.
– С чего вдруг? – рассеянно осведомился Эдюля. – Он что, философ?
Джошуа презрительно скривил нос.
– Философ! Философ у нас ты, а он…
Эдюля зевнул и сделал вид, что не расслышал. В голосе Джошуа засквозила злая насмешка:
– Ты что, не знаешь? Чем острее и обиднее, тем для болванов убедительней.
Сдерживаясь, Эдюля скрипнул зубами. Буравивший его взглядом Джошуа довольно усмехнулся.
– Его конек – психология масс. В общем, хрень, которая дает возможность выпендриться.
Эдюля снова зевнул.
– Надо же! – сумел он вывернуться и разыграть удивление. – А что, темочка модная…
В ответ во взгляде Джошуа вдруг заиграла сословная спесь, и он нанес Эдюле неожиданный апперкот.
– Не зазнавайся! Это же не ты со своими россказнями. На его лекции политики валом валят…
Эдюля от злости напыжился, но, чтобы не показать, как его это задело, предусмотрительно втянул в себя большую порцию воздуха. Старый еврей проницателен, как детектор лжи. Не дай бог, у него возникнет хоть малейшее подозрение.
– А что Сандра? – словно подняв белый флаг, спросил он.
– Не темни, хитрец, что ты хочешь разузнать? – нервно откликнулся Джошуа. – Я тебя, как рентгенолог, изнутри вижу…
Эдюля сделал вид, что обиделся на Джошуа, но готов все простить.
– Ладно, от тебя только гадости и слышишь! – ворчливо бросил он. – Но для меня ты все равно родич, а это куда больше, чем друг. – И уже совсем примирительно: – Одного понять не могу: и как она все это терпит?
– Теща! – ухмыльнулся кинозавр. – Интересно, кто там будет на ее юбилее? Томлинсон, конечно же, обязательно прискачет…
Он сразу же опомнился, сообразив, что позволил себе лишнее, и хлестнул Эдюлю, как нашкодившего мальчишку, взглядом-плеткой.
– Да, кстати! Ты же говоришь, он твой приятель. – В его голосе зазвучал глумливый сарказм, и Эдюля поежился. – Ты с ним что, в дорогую частную школу ходил? Или девочек ему поставлял?
Эдюля терпеливо махнул рукой: с тобой, мол, только свяжись! Я бы такого от другого в жизни не снес. Ответил бы. И еще как!
И, подчеркивая преданность родичу, смазал горчицу елеем:
– Знаешь, я просто поражаюсь твоим связям! Ты – гений общения!
Лесть – всегда козырь. Даже если льстит тот, кого ты не ценишь. Джошуа потянулся к бутылке с кока-колой.
– Будешь?
Эдюля энергично замахал руками.
– Нельзя, нельзя! Диабет.
– Да она ведь диетическая…
– И все-таки. Стараюсь! – якобы поосторожничал Эдюля.
Цель-то ведь у него была совсем другая. Он хмыкнул и лениво спросил:
– А что, Бауэр этот твой, зятек ее, тоже там будет?! Могу себе представить, как они встретятся…
Джошуа поморщился и махнул рукой.
– Сода и кислота! В последний раз он вдруг заявил, что политика подобна торговле живым товаром. Ты мне ту, что посмазливей, а я тебе надбавочку! Разница, мол, лишь в том, что занимаются ею не сутенеры, а вполне уважаемые джентльмены.
Джошуа был доволен произведенным на Эдюлю впечатлением. Он даже почувствовал своего рода удовольствие, словно совершил маленькое, но открытие.
– Знаешь, до чего докатился? Что, мол, дайте ему только деньги и время, и он на пари любого актеришку просунет если не в Сенат, то в Конгресс.
Выражение лица у Эдюли стало таким, что Джошуа довольно расхохотался. Да и мог ли он представить себе, какое впечатление произвели его слова на Эдюлю? А между тем в голове у того уже что-то вертелось, скрежетало и крутилось. Пока, правда, на холостом ходу. Но хотя он еще не знал, к чему это приведет, в носу покалывало от возбуждения.
– Джош, – вдруг сказал он вкрадчиво, – клянусь тебе, ты – самый умный и прозорливый из всех людей, кого я знаю. Если поставить всех в ряд, тебе нет равного. А ты ведь знаешь – у меня их целая дивизия. Ты не просто рентген, ты – тимограф по своей проницательности. Ты ведь знаешь, наверное, что такое тимограф?
– Томограф, – не смог унять Джошуа Шмулевич невольный смешок.
– Да-да, – тут же согласился Эдюля, – но ты забыл: я ведь родом из России, а там этот прибор называется тимограф. Так вот ты – как он. Все видишь, все знаешь и можешь все разложить по полочкам.
– Дикарь ты, Эдъюля, хотя и профессор, – ворчливо отозвался старый киноволк.
– 4 —
Эдюля поймал такси и назвал адрес своего дома. В голове был сумбур. Одна за другой вспыхивали и гасли обрывки мыслей. Казалось, идиот киномеханик, словно издеваясь, прокручивает перед ним кадры бесконечной киноленты. От этого еще сильнее чувствовались возникающие, когда он нервничал, желудочные спазмы. Эдюля старался привести мысли в порядок: сравнить, сопоставить, выбрать. Но у него ничего не получалось, и от этого становилось еще хуже.
Конечно, старый клоун Шмулевич был до интимности знаком с человеческой фауной. Еще бы, столько лет нырять в вонючее болото богемы с ее завистью, обидами и калечащей конкуренцией! Не будь у него такого опыта жизни и проницательности, он бы преуспел на поприще маклера от искусства?! Смешно! Но старый проходимец мудр, как библейский змей. Не он ли поучал Эдюлю, что за изощренными манипуляциями жрецов искусства кроются жажда успеха и эгоизм? И что их фанфаронство не что иное, как амбиции и спесь, приправленные страхом отстать и быть обойденным другими? Теми, кто более молод, ловок и хваток. По слухам, дед этого мудака был киевским сапожником и вовремя удрал от погромов. Полуслепой, он всю свою жизнь чинил обывателям дырявые туфли, но сына в университет послал. А внук стал одним из китов Голливуда…
Боль потихоньку стихала, но озноб остался и все еще бил его. Эдюле, по сути, повезло: он встретился с заклятым врагом не вплотную, а, так сказать, опосредствованно. Лицом не к лицу, а к спине. Враг не только не видел его – не мог знать, что он так близко. И это давало неповторимый шанс. Ведь Эдюля не нападал, а защищался. А если ты в опасности, то, чтобы спастись, позволено все. Даже, незаметно подкравшись сзади, нанести сокрушительный удар. Главное – неслышно и незаметно. Чтобы враг не успел обернуться…
Вопреки правилам Эдюля сам себя причислял к исключениям. Если бы он играл по правилам, он бы всегда проигрывал. Поэтому он их инстинктивно остерегался. Он ведь по духу совсем не мачо. Не боец. Не рыцарь. И потому должен действовать совершенно иначе. Его способ защиты – мимикрия. Как у хамелеона. Недаром Гришечка Шапиро, сидевший с ним за одной партой шесть лет, именно с хамелеоном сравнивал Эдюлю. Но Эдюля хоть и слышал про такую тварь, никогда ее воочию не видел.
– А что это за зверек такой? – изображая наивность, спросил он у этого занудливого, типично еврейского мальчика. Может, тот не очень-то знает, о ком идет речь.
Но Гришечка только насмешливо улыбнулся:
– Да зверек такой маленький. Чтобы не заметили его, цвет меняет. Так он и добычу схватит, и от опасности спрячется…
– Ну ты и сука! – не сдержавшись, зло отреагировал Эдюля.
Что стоило тогда Гришечке отступить, пожалеть Эдюлю, пойти на примирение, а он…
– А что, давать тебе все списывать – не сука, а правду сказать – сука? – спросил он.
Видно, ему все же стало жаль Эдюлю, и он слегка смягчил вскипевшую в себе злость.
– Хамелеон – охотник в засаде. Пока сидит, притаившись, какая-нибудь бабочка, кузнечик, сверчок или маленькая ящерица появится, он их – цап…
Но про себя Эдюля решил, что Гришечка по сути прав. Если бы он, Эдюля, не стал охотником в засаде, ему бы тоже выпала судьба жертвы. И его бы сожрали. Так что мимикрия не только оборона, но и оружие. Потому что если ты сам не злодей, то должен уметь противостоять злодеям.
Весь жизненный опыт, с раннего детства, убедил Эдюлю, что лучшим способом избавиться от неожиданной угрозы может оказаться ловушка. Капкан или, если хотите, западня. Ведь он, Эдюля, не сделал Фрэнку Бауэру ничего плохого. Не помешал. Не подгадил. Не бросил в беде. Чего же тогда тот сам, без какой-либо причины или повода, устроил ему полтора десятка лет назад публичную казнь? Фактически высек в присутствии почти всего профессорского состава университета! Мало того – обесценил, жестоко и подло посрамил его научные звания, которыми Эдюля так гордился. Так что теперь уже не он, Эдюля, управлял собой, а нахлынувшая на него жажда мести.
Постепенно мысли его обрели приемлемую и даже четкую форму. И план стал вырисовываться сам по себе. Предстояло, правда, продумать все до мельчайших деталей. До самой последнего атома, нет – до иона! Взвесить. Убедиться. Перепроверить. Чтобы не было никаких неожиданностей. Ведь Фрэнка Бауэра предстоит поймать на его слабости, иначе ничего не выйдет. Он, по сути, раб чести, рыцарь слова и от сказанного ни за что отказываться не захочет.
И Эдюля задумал ловушку. Вернее – капкан! Такой, что не вырваться. Не сбежать! И поставит он его, подобно Гришечкиному хамелеону, сам, охотник в засаде, а не кто-нибудь другой. Причем неотразимой приманкой станут деньги. Вернее, их болезненная утрата. Мимикрия и вправду безотказное оружие. Жертва сама ринется в западню, а он, Эдюля, только захлопнет за ней дверцу. Только деньги должны быть крупными. Чтобы сердце зашлось болью, а мозг воспалился от ярости. К счастью, его конкуренты… нет, по правде говоря, враги… не бедны. Фрэнк – из богатой семьи калифорнийского судьи. А его теща, Сандра-Акула, – владелица крупной компании.
Вопрос лишь в том, на чем их побольнее прижучить и что легче всего отобрать? Причем так, чтобы никакие шакалы от юриспруденции не смогли вцепиться и отобрать потерянное. Есть же у любого из них что-то, что, если можно так выразиться, не очень надежно защищено. Но что? Где? В чем?
Помочь могла только логика, а ею Эдюля владел пусть и инстинктивно, но творчески. Итак, рассуждал он, тривиальный треугольник: Сандра Хиггинс, ее дочь Нэнси и муж Фрэнк Бауэр! Все они люди небедные и в своей среде достаточно известные. Ну, Нэнси, жена Фрэнка и дочь Сандры, конечно, скорей привесок. Брать в расчет надо только тещу и зятя, которые друг друга, как он понял из слов старого змея Джошуа Шмулевича, терпеть не могут.
Несколько дней Эдюля мучился, пока не остановился на наиболее невинном и не вызывающем подозрения варианте. Все должно свестись к старой как мир схеме треугольника ревности. Надо найти жиголо и убедить гадкого утенка – молоденькую жену Фрэнка Бауэра, что на самом деле она – дивный лебедь, но об этом не догадывается. Сандру-Акулу рога на голове ее зятька вряд ли огорчат. А вот этого избалованного бабами и скандальной славой мачо и гордеца выставят на посмешище. Однако это лишь начало: по мере развития событий он, Эдюля, придумает что-нибудь куда похлеще и побольней.
Эдюля пришел к выводу, что в таком случае самое приличное и надежное – пари. Скандальное! Вызывающее любопытство! И, конечно, на крупную сумму. Причем чем она больше, тем лучше. Устроить его будет вовсе не легко, но возможно. Надо только срочно придумать, что может стать его причиной. А решать, как и через кого это устроить, Эдюля будет уже потом.
Начни он выяснять нечто подобное через знакомых или родственников Фрэнка или Сандры – слух об этом непременно дойдет до них самих, и вся его затея лопнет. Подбираться к цели надо издалека, и если пользоваться чьим-то советом, то наводками и слухами.
Эдюля отправился в Бруклин. Здесь он нашел маленькую и тесную мастерскую электроники и обратился к бородатому парню, копавшемуся в чем-то на столе. Появление его здесь, по-видимому, выглядело несколько необычно, ибо хозяин мастерской уставился на него, не произнеся ни слова.
– Мне нужно специалиста…
Парень не отводил от него взгляда. Ждал, пока Эдюля продолжит. Догадавшись, что на бородача произвел впечатление его костюм, Эдюля сразу же на ходу придумал соответствующую легенду.
– Жена моего сына нашла любовника, а сына выгнала. Думаешь, легко мне в этом сознаваться? Но у этой сучки денег куры не клюют. Как полагаешь, можно в Интернете найти что-то, за что адвокат уцепится?
– Сколько? – только спросил бородатый малый.
– Что сколько? – притворился Эдюля, что не понимает, о чем речь.
– Сколько готов заплатить?
Эдюля сделал вид, что задумался.
– Долларов сто… Двести, – глядя на парня, бросил он.
– Пятьсот…
– Триста, – сказал Эдюля, но парень покачал головой и снова начал возиться в каком-то электронном дерьме.
– Ладно, пятьсот! – сделал вид, что с трудом, но решился, Эдюля.
Видно было, что малый жалеет, что не назвал сумму куда крупнее. Но понимал, что откажись он – посетитель уйдет к соседям.
– Данные, – раздраженно бросил он.
– Сандра Хиггинс. В Сан-Франциско. У нее компания своя. Электроника вроде…
– Завтра, – сказал парень.
– Сегодня и сейчас! – Эдюля сделал вид, что вот-вот направится к выходу.
Зыркнув по нему взглядом, хозяин мастерской сел за компьютер.
– Она «Ламборгини» недавно купила, – поднял он глаза на Эдюлю. – Вот фотография. Хвастается…
Ободренный, Эдюля оставил чек, сел в машину и покрутился минут десять, пока не нашел еще одну мастерскую.
– Привет! – сказал он. – Надо доказать, что у моего зятя, сукиного кота, денег подкожных куры не клюют, а он мою дочь выгнал и еще цента денег давать не хочет…
Выдумка его в обоих случаях была дешевенькой, но и те, кому она предназначалась, тоже не Эйнштейны. «Почему именно Эйнштейны?» – подумал он, но ничего в голову не пришло.
Толстый мужик за прилавком просканировал его взглядом и спросил:
– Кто он?
– Профессор один. Говнюк…
– Когда надо?
Эдюля не спасовал:
– Сейчас!
– А осилишь?
– Смотря сколько. Но должен осилить.
– Тогда пять сотенных.
Мотаться в поисках еще одной такой лавочки из-за пары сотен Эдюле не хотелось. Он снова сделал вид, что колеблется. Минуты две простоял, пока владелец мастерской занимался своим делом. Потом громко вздохнул и якобы вынужденно согласился:
– Ладно!
– А ну подробней о нем! Об этом твоем «профессоре»… Фамилия, имя, где живет, работает…
– Фрэнк Бауэр. В Лос-Анджелесе.
Толстяк сел за компьютер.
– Он пару месяцев назад музею на выставку какую-то картину давал… Устроит?
– А что за картина?
– Да Дали какой-то. Сальвадор…
– Дорогая? – входя в образ, осведомился Эдюля.
– На триста тысяч застрахована.
Настроение Эдюли поднялось. Готовиться к продолжению битвы он начал сразу же. Без промедлений. Ведь недаром пословица говорит, что железо нужно ковать, пока оно горячо. Теперь предстояло лишь найти посредника. Причем такого, кто бы подтолкнул старого козла и акулу пойти на спор. Нелегко, но возможно. Перебрав в уме несколько кандидатур – больше не было, – Эдюля остановился на Грэге Томлинсоне. Если удастся, дело будет сделано. Он умен, циничен, быстро схватывает и способен на риск.
– 5 —
Еще не так давно Грэг Томлинсон был высокопоставленным чиновником ФБР и подолгу допрашивал Эдюлю. А делал он это по-настоящему профессионально. Если у контрразведчика есть актерский талант, убедился Эдюля, он добьется в жизни того, что другому и не снилось. Эдюля живо представил себе высокую, подтянутую, как у хищника, фигуру за столом в просторном кабинете. Всегда тщательно выбритое ироничное лицо и пронизывающий насквозь гипнотизирующий взгляд. Томлинсон владел им, как опытный пианист регистрами мелодии.
Если в глазах Томлинсона появлялась поощрительная усмешка, Эдюлю это искренне радовало и даже возбуждало. Причем настолько, что он старался сохранить растроганную улыбку на лице как можно дольше.
Если же интересующая Томлинсона информация была неполной или, как тот подозревал, Эдюля что-то недоговаривал, одного еле заметного движения бровью Томлинсона было достаточно, чтобы Эдюля почувствовал, как холодеют у него ноги, а желудок сжимается в надежде на скорое освобождение от содержимого. В такие моменты взгляд раздевающе-внимательных глаз собеседника ассоциировался у Эдюли с экраном детектора лжи.
По-видимому, Томлинсон понимал это, а потому с грустью в голосе напоминал Эдюле, что это не допрос, а откровенная дружеская беседа. Стоит ли удивляться, что Эдюля доверчиво раскрывал перед ним все свои самые тайные уголки подсознания. Это давно известно: при длительных допросах между следователем и допрашиваемым возникает своего рода доверие. Кстати, даже искреннее. Ни один прихожанин не выворачивал душу перед окошком исповедника с таким трепетом и надеждой на избавление от грехов, как это делал Эдюля в кабинете у Томлинсона.
Больше всего того интересовало, с какими спецслужбами, когда и как Эдюля в прошлом сотрудничал. Шла ли речь о его связях с КГБ в России или с израильским «Мосадом», он должен был все подробнейшим образом изложить. И хотя Эдюля не был настолько наивен, чтоб верить в проницательность Томлинсона, он на всякий случай в мельчайших подробностях пересказал все, что помнил. Перед ним Эдюля ощущал себя голым, как грешник в аду.
Как-то раз Томлинсон, видимо в шутку, спросил Эдюлю: а что, если бы ему важно было узнать что-то о его, Эдюли, собственной матери? Эдюля почувствовал, как сердце уходит в пятки, а зубы выстукивают мольбу о пощаде.
– Ладно, Эдвард! – насмешливо улыбнулся мучитель и наставник. – Можете не отвечать. Я вам верю!
– Вы еврей? – спросил он у своего «подопечного» однажды, хотя представить себе, что он не знал об Эдюле все, вплоть до размера трусов, было невозможно.
И Эдюля мгновенно покаялся:
– Только по матери, и то на четверть, а по отцу…
– Да нет, – остановил его Томлинсон, – это я просто так…
Кстати, впоследствии Эдюля связывал его с нужными людьми из бывшего СССР. А Томлинсон, если это ничего ему не стоило, помогал Эдюле. Сейчас, заново взвешивая все обстоятельства, Эдюля решил: при умной игре Томлинсон стать связующим звеном не откажется.
Вечером он позвонил ему:
– Сенатор Томлинсон?
На секунду трубка замолчала, а потом послышался едкий голос:
– Вы ошиблись, Эдвард! Я только конгрессмен…
– Вы достойны быть сенатором, сэр! Да-да, и не только сенатором.
Торопливый говорок Эдюли наслаивал слово на слово, как бусинки на ожерелье.
Но Томлинсон довольно бесцеремонно его прервал:
– Чем могу служить, милый друг?
Томлинсон явно иронизировал. Вспомнил даже название известного романа Ги де Мопассана о жуликоватом жиголо, о котором как-то упомянул в беседе с Эдюлей. Тот же в литературных тонкостях особенно не разбирался. Его притягивала не эрудиция, а корочки дипломов, которые он в конце концов получал. Ведь благодаря им он мог куда легче и вернее строить свою карьеру.
– У меня к вам дело, конгрессмен! И очень срочное, – накручивал слова, как пасту на вилку, Эдюля, чтобы ухватить как можно больше.
– Я вас слушаю! – вежливо, но холодно откликнулся мобильный телефон.
– Сенатор… нет, простите, конгрессмен…
– Эдвард, а нельзя ли ближе к делу?! – повеяло холодом от телефона.
– Да-да-да! Но было б лучше при встрече…
– Это что, так срочно? – Ответивший явно взвешивал, соглашаться или нет, и давал это понять звонившему ему. – Хорошо! В девять я буду в даунтауне, там ресторан…
– Нет-нет, лучше где-нибудь в «Старбаксе», конгрессмен, – плел свою паутину Эдюля.
Он уже успел до этого вызвонить нужных людей в шести посольствах бывших мусульманских республик СССР. Намекнуть им, что мог бы посодействовать в поставке современного нефтяного оборудования, а это означало – оружия. А когда речь шла об оружии, все препоны отслаивались. Эдюля не в первый раз выступал тайным посредником в такого рода сделках. Ведь только благодаря им он и пробрался в один из самых затхлых комитетов ООН.
«Старбакс» Эдюля выбрал где-то у черта на куличках. Сел у входа на кухню и оттуда разглядывал всех, кто входил в дверь. Перед прилавком толпились студенты. Рядом с ним за столиком сидел какой-то тип и что-то искал в ноутбуке. Минут через десять он ушел, и Эдюля решил, что Томлинсон не явится. И именно в этот миг высокая и статная фигура конгрессмена возникла в двери. Оглядев помещение и увидев Эдюлю, он направился к его столику. Тот, вскочив, стал переставлять стул, чтобы гостю его было удобней садиться.
Томлинсон уселся, улыбнулся и внимательно взглянул на суетящегося Эдюлю.
– Не мельтешите, Эдвард! Лучше сразу к делу…
Эдюля состроил озабоченное выражение лица и таинственно произнес:
– Меня просили выяснить кое-что о поставке нефтяного оборудования.
Слегка улыбаясь, Томлинсон рассматривал его, как покупатель попугая на птичьем базаре.
– И?
Эдюля затрепетал.
– И я подумал, что вы могли бы помочь…
– Помочь… – задумчиво вздохнул Томлинсон.
У Эдюли сразу же схватило сердце. Неужели он ошибся?
– Но почему вы обращаетесь ко мне? – Улыбка на лице визави казалась Эдюле оскалом пасти хищного зверя.
Эдюля вздрогнул. Сразу понял, что ответь он что-нибудь не так, Томлинсон окинет его сбивающим с ног взглядом и уйдет. И он льстиво заворковал:
– Нет-нет, конгрессмен, не к вам! Простите ради бога! Умоляю вас! Мне просто не с кем посоветоваться, и я решил…
Томлинсон не сводил с него все еще ледяного взгляда.
– Просто речь идет о крупном заказе, и я подумал, что вы… что вы сможете направить меня по нужному пути…
– Вот как!
Эдюля сжался, чувствуя, какими подвижными и упругими стали все его кости.
– Это… это… это большая сумма, – суетливо глядя ему в глаза, шептал Эдюля.
Томлинсон не столько слышал его голос, сколько по движению губ понимал, о чем идет речь.
– Хорошо, – кивнул он, – подробности обсудим позже.
И сразу же поднес часы к глазам.
– У меня мало времени. Пойдемте, я подвезу вас…