Легкий как перышко

– Так романтично, – пробормотала Кэндис, не обращаясь ни к кому конкретному.

– Это очень мило, но вам, ребята, нужно убираться отсюда! Если папа вас услышит, то вызовет копов! – предупредила Оливия.

Пит поклялся тихо уйти – если Оливия сдвинет сетку и он поцелует ее через окошко. Она возилась с сеткой, пока та бесшумно не упала на траву заднего двора. Потом поднялась на цыпочки, чтобы Пит мог наклониться в открытое окно и поцеловать ее.

– Айзек никогда не бывает таким романтичным, – проворчала Кэндис.

Час спустя мы уютно устроились под одеялами, готовясь ко сну. Я расстелила свой спальный мешок на полу и повернулась спиной к подругам, как только те начали дышать глубже, а потом и храпеть.

У меня же не получалось заснуть. Роль Вайолет в игре, включая само предложение поиграть, беспокоила меня. Как она, не поднимаясь в дом ни разу за ночь, узнала, что родители Оливии купили ей красную «Тойоту»? Возможно ли, что кто-то в нашем крошечном городе рассказал Вайолет о Дженни – хотя тема была странной для обсуждения с кем-либо в старшей школе?

Глаза начало жечь от усталости, и я посмотрела на часы на кабельной приставке возле телевизора: половина четвертого. Внезапно я почувствовала, что бодрствую не одна. Повернувшись, я увидела, что Вайолет сидит в спальном мешке и трет глаза.

– Прости, если напугала тебя сегодня, – прошептала она, стараясь не разбудить других.

– Все нормально, – соврала я, потому что так обычно отвечают девушки. Все было совсем не нормально, но после впечатляющего выступления Вайолет было страшновато обидеть ее. Я перекатилась на бок, снова повернувшись к ней спиной. Той ночью я едва сомкнула глаза, не в силах отбросить подозрение, что огонь в камине, столь ярко горевший во время игры, так и не потух окончательно.

Глава 3

Утром Оливия выбежала через двойные двери и завизжала от радости, увидев новую красную машину на подъездной дорожке.

– О боже мой, как же она мне нравится! Очень-очень! – повторяла она, обнимая отца, потом мать, а потом снова отца.

Никто из нас не решился вслух упомянуть о том, как странно, что Оливия получила в подарок именно ту модель машины, о которой Вайолет обмолвилась в истории, рассказанной всего несколько часов назад. Если Вайолет и была удивлена исполнившимся предсказанием, то не показала этого.

Миссис Ричмонд приготовила нам всем блинчики в форме первых букв наших имен, что было немного по-детски, но всем понравилось. Я тихонько ела свою несчастную «М», будучи все еще под впечатлением от нашей вчерашней игры в подвале. К счастью, Генри уехал на встречу с рентгенологом еще до того, как мы проснулись. Я была не в настроении флиртовать и не хотела снова чувствовать себя неловко. Мне хотелось поскорее собрать свой рюкзак и помчаться домой, в безопасность, пока светло.

Выйдя из ванной на первом этаже и направившись в подвал, чтобы забрать сумку, я услышала, как Оливия произносит слова «сестра» и «пожар». Понятно: она рассказывает Вайолет историю из моей жизни. Как ни странно, мне польстило, что Оливия вообще об этом помнит. Все пересказанные ею события случились примерно тогда, когда я перестала быть подходящей компанией для Оливии, Кэндис и других девочек, считавшихся самыми красивыми и дружелюбными в начальной школе. Я не могла винить их семьи за то, что они позволили нашей дружбе увянуть, когда мы были маленькими детьми. То, что случилось в моей семье, было таким ужасным, что другие родители хотели держать своих детей подальше от нее – словно бы расстояние было превентивной мерой, не позволяющей трагедии настичь и их семьи.

Мои шаги на скрипящей лестнице прервали историю. Оливия с Вайолет неловко улыбнулись, когда я показалась в подвале. Только Кэндис повернулась и кивнула мне с грустными глазами – что подтвердило мое предположение.

– Мы собираемся посмотреть «Кровавый урожай 2: Жатва» сегодня днем, – радостно объявила Оливия, ее приветливость сочилась ложью. – Хочешь присоединиться?

– Не могу, – спокойно соврала я. – Я еду в магазин с мамой, чтобы подготовиться к танцам.

Я порадовалась, что не сообщила новым друзьям о покупке лавандового платья. Я нарочно скрыла этот факт – на тот случай, если партнер так и не появится.

В тот день лето плавно перешло в осень. Температура, наконец, упала на десять градусов, и резкий запах сухих листьев наполнил воздух, заглушая городские летние ароматы свежескошенной травы и жимолости. Я побежала домой, не желая дожидаться, пока мама приедет к Ричмондам за мной. Она заставляла других родителей нервничать. Ей повезло, что она может сбегать из Уиллоу на три дня каждую неделю для преподавания в Шебойгане. Там только те профессора, что уже давно вместе с ней преподавали в университете, знали ее так долго, чтобы помнить Дженни. В пределах города все ее ровесники помнили не только саму историю, но и заголовок, который появился на следующее утро после трагедии в «Газете Уиллоу»: «Ребенок погиб в трагическом пожаре». У многих моих знакомых родители были в разводе – и они жили со своими мамами после того, как их папы покинули Уиллоу, чтобы найти новую работу, новых жен и начать все сначала в новом туре жизненной игры. Но почему-то только мама вызывала неловкость, куда бы ни пошла. Даже кассиры в продуктовом грустно улыбались, отдавая ей сдачу.

Идти мне предстояло примерно две мили, но я спешила, желая попасть домой, к своей собственной знакомой кровати, и поспать еще хоть пару часов. Мысли о Дженни измотали меня, и я сожалела, что воспоминания о ней всплыли сейчас, накануне Осеннего бала, когда моя жизнь стала резко меняться к лучшему. Бывали дни, когда я едва думала о ней – а потом, конечно же, чувствовала вину. Нельзя было даже сказать, что я по ней скучала. Она покинула нас так давно, что я едва помнила то время, когда она была жива. К той осени я уже прожила сама столько же лет, сколько до этого прожила с ней, и моя жизнь разделилась ровно на две половины: с Дженни и после Дженни. То, что заменило отчаянную тоску, последовавшую за ее смертью, сменилось тревогой – бесспорным, но неосязаемым чувством, что природа ошиблась, забрала не ту близняшку.

– Природа не делает ошибок, – любила говорить мама о своей профессии, рассказывая будущим ботаникам и биологам о палочниках, которые могут слиться с окружающей средой, и земляных червях, которые позволяют земле дышать.

Но что, если… Я не могла помешать себе гадать. Но что, если ошиблась-таки, один раз?

Маме нравилось утешать себя, говоря, что смерть Дженни стала концом их с папой брака. По ее мнению, отец так и не набрался мужества, чтобы помочь ей пройти через потерю ребенка. Думаю, мой отец собрал бы свои вещи и уехал во Флориду, как только у мамы появились бы в волосах седые нити, даже если бы мы не потеряли Дженни годом ранее. Его внимание к ней стало исчезать не из-за пустой второй кроватки с розовым одеялом, стоявшей нетронутой рядом с моей даже после переезда в новый дом, и не из-за шкафа, полного платьев и трико, ставших слишком маленькими для меня, которые мама не хотела никому отдавать. Причиной было не столько нежелание мамы принять это и жить дальше, сколько морщинки, появившиеся вокруг ее глаз после всех тех ночей, когда она едва спала, а также пила чай на пороге дома, желая убедиться, что все электрические приборы отключены, прежде чем отправиться в постель. Несмотря на отличное знание человеческой психики, отец не понимал, почему мог простить маме этот навязчивый страх, но не мог преодолеть отвращения к ее старению.

Кажется, он думал, что более молодая женщина в его жизни делала его круче в моих глазах, но его попытки разделять интересы Ронды выглядели жалко. В шестнадцать я уже бросала вызов его авторитету, решениям и опыту чаще, чем ему нравилось. Ронде тем летом, когда я приехала во Флориду, исполнилось двадцать семь лет.

– Ха! – воскликнула тогда моя мама. Ей только что исполнился сорок один год.

Осень была моим любимым временем года, несмотря на то что это сезон несчастливых воспоминаний. Среди них были годовщина смерти Дженни и того дня, когда папа, собрав все свои вещи, засунул их в багажник машины перед якобы трехдневной поездкой во Флориду. Цветные листья на деревьях и сухой их ворох, хрустящий под ногами, – все это не только вызывало ностальгию, но и успокаивало. В целом Висконсин – осенняя столица мира, по крайней мере, на мой взгляд. Никакое другое время года в Уиллоу не было так красиво и не дарило мне ощущение дома.

Добравшись до нашего угла, я прошла пустое место, где раньше стоял наш прежний дом. Мама настояла на том, чтобы на полученные от страховой компании деньги мы купили единственный дом, выставленный на продажу в том же самом квартале в то время, когда сгорел дотла наш первый дом. Жутко? Да. Но в то время мама горевала: она не могла и думать о том, чтобы дух Дженни оставался один на нашей старой улице, а мы продолжили жить на другом конце города. Было немного странно каждый день проходить мимо этого пустого пространства, хотя периметр основания дома уже давно покрылся сухой травой. За восемь лет, прожитых в доме на другом конце квартала рядом с семьей Эмори, мама ни разу не подумала о переезде. Место на углу стало городской собственностью, и периодически кто-то из городского совета предлагал дурацкую идею разбить там парк. Этот проект всегда отвергали не менее двадцати матерей, которые поклялись, что не позволят своим детям играть на горках и качелях на месте такого ужасного события.

– Привет, милая! – окликнула меня мама, услышав, как я вошла в кухню с заднего двора. Наша наружная дверь стучала дважды из-за испорченной пружины – бум-бум! Она была в гостиной, читала газету, как любила делать в выходные. На ней все еще были очки, и она пила кофе, который, скорее всего, приготовила пару часов назад, встав на прогулку с собакой. – И как прошла вечеринка?

– Нормально, – ответила я. – Оливии подарили новенький «Приус».

– Рэнди и Бет всегда баловали эту девочку. Начни намекать на это своему отцу, – посоветовала мне мама. – Новые машины не в моей власти.

– Итак, – объявила я, опуская рюкзак на подлокотник дивана и улыбаясь маме, – угадай, кто пригласил меня на танцы в следующую субботу.

– Да ты гонишь! – воскликнула мама. В ее защиту нужно сказать, что она учила ребят из колледжа и всегда была рада попрактиковаться в том, что считала «крутым сленгом». – Кто? Стой! Вы что, вчера гуляли с мальчишками?

– Нет, мам, – возразила я. – Мы провели всю ночь в подвале Оливии, как я тебе и обещала. Ее брат пригласил меня.

– Генри? Он не слишком взрослый для тебя?

Одним из проклятий жизни в маленьком городке было то, что все родители знали всех детей в школе. Наши семьи вместе ходили на пикники, дети вместе учились, собирались на катке.

– Он всего на два года старше меня. Небольшая разница, – настаивала я, хотя в душе думала, что она таки большая.

Такая, что я все еще с тревогой представляла, как отреагируют Кэндис, Оливия и Миша. Оливия была относительно дружелюбной и милой почти со всеми девушками в школе – по крайней мере, лучше, чем тот общеизвестный стереотипный образ богатых популярных блондинок. Кэндис же, наоборот, могла быть злобной, а Миша в таких ситуациях обычно повторяла за Кэндис или Амандой.

Моя мама хотела знать о вечеринке все – какие фильмы мы смотрели, какой торт подала мама Оливии, но я была рада отмахнуться от воспоминаний и больше о них не думать. Я объявила, что мы мало спали и что мне хочется пойти чуть отдохнуть, а потом направилась по коридору в свою комнату.

Я сразу же заснула, добравшись до своей кровати. Мышцы все еще болели от напряжения – и от того, что прошлой ночью я плохо отдохнула. При воспоминании странного чувства, охватившего меня, когда Вайолет рассказывала свои истории, волосы на моих руках встали дыбом, хотя в комнате было тепло.

«Конечно же, не злые духи поднимали тела», – заверила я себя. Это просто безумные мысли. Я даже не верила в привидения, духов или полтергейст – злых или добрых. Я провела большую часть своего детства, мечтая о послании от духа моей близняшки, но напрасно. Если Дженни не смогла понять, как пересечь границу, разделяющую живых и мертвых, чтобы общаться со мной, то зачем какому-то случайному духу, у которого вообще не было причин вмешиваться в вечеринку по случаю шестнадцатого дня рождения девушки в скучной части Висконсина, с нами связываться?

«Но все равно, это было странно», – подумала я.

Спала я спокойно, несмотря на то, что уже был день. Сны начинались и заканчивались внезапно, как часто и бывало, когда я засыпала не ночью или спала допоздна утром.

Мне приснилась вечеринка в честь дня рождения кого-то из нас. Я не была уверена, кто именинник. Возможно, это нам с Дженни исполнялось пять лет: во сне разыгрывалось воспоминание, словно уютное домашнее видео, снятое камерой «Супер 8»[3 - Камера, использующая 8-мм пленку. Популярный в 1970-80-х в США аппарат, позволявший снимать фильмы в домашних условиях (Прим. редактора).], только без звука. Мы с Дженни были в одинаковых бумажных колпаках именинниц – розовых конусах, держащихся на наших головах благодаря тонким дешевым белым резинкам. Как часто и бывало в том возрасте, Дженни была одета в синее, а я в красное – примитивная техника мамы, призванная помочь различать близнецов. Мы с Дженни, сияя, наклонились вперед, чтобы задуть свечи. Там была Оливия, очень маленькая для ее возраста и с торжественным лицом. И Черил, с улыбкой на лице и хвостиками на голове. Мой отец обошел стол в обеденной комнате с видеокамерой в руках, мама порезала торт и положила кусочки на картонные тарелки с логотипом Барби. В тот неясный момент, когда это воспоминание покинуло мой сон, я пообещала себе, что, проснувшись, спрошу маму, в каком году у нас была Барби-вечеринка.

Примерно пару минут спустя, а возможно даже и часов, мой сон стал значительно мрачнее. Внезапно я оказалась посреди ночи на нашей старой лужайке. Я мерзла в тоненькой ночной рубашке и чувствовала обжигающий жар пламени, охватившего наш дом и обжигающего мои голые руки и ноги. Соседи подняли меня, отнесли подальше от дома, а тишину ночи разорвали сирены машин, доставивших пожарных в желтых костюмах к нашему дому (слишком поздно, чтобы это имело хоть какое-то значение). Ни во сне, ни наяву у меня не получалось вспомнить, как я оказалась на той лужайке или что разбудило меня так поздно ночью и подтолкнуло покинуть дом.

Во сне, так же четко, как и в воспоминаниях, я видела, как через входную дверь выходят извивающиеся силуэты родителей, на фоне бушующего пламени позади них казавшиеся извивающимися черными силуэтами. Полосатая пижама папы загорелась. Пожарный бросил на него тяжелое одеяло и повалил на лужайку, чтобы потушить огонь, а мама с покрытым черной сажей лицом дико осматривала толпу, собравшуюся поглазеть на полуночный спектакль. Она казалась почти безумной и выглядела настолько неузнаваемой с этими спутанными волосами и измазанным лицом, что я видела лишь белую ткань ее ночной рубашки и расширенные черные зрачки, скачущие на фоне белков глаз. Увидев меня возле машины пожарных в объятиях соседа, она бросилась босиком по хрустящей замерзшей траве.

– Где она? – спросила она сдавленным голосом, тряся меня за плечи. – Где твоя сестра?

За восемь лет, прошедших после пожара, я так и не смогла вспомнить, на самом ли деле я видела, как Дженни машет мне, стоя у окна, пока пламя пожирает шторы, или мне это только показалось. Но когда грезы наяву или кошмары возвращали меня в тот момент, когда мама спросила, где Дженни, – я всегда видела ее силуэт, а черты ее лица оставались в тени. Она, пожираемая пламенем, понимала, что я выбралась живой. Если, как я считала, она и вправду добралась сама до окна, то, должно быть, поняла, что погибнет одна, без меня, – что, скорее всего, пугало ее больше, чем само приближение конца. Мне так никогда и не хватило храбрости спросить маму, нашли ли тело Дженни в том, что когда-то было нашей спальней, или в каком-нибудь другом месте.

За годы после пожара, прокручивая эти ужасные моменты в голове сотни тысяч раз, я поняла, что, увидев меня тогда, мама понятия не имела, кто из близняшек спасся. В безумном отчаянии она только поняла, что из дома выбралась одна девочка. Во сне я не чувствовала ничего: ни страха, ни ужаса. Возможно, той ночью я находилась в состоянии шока, и подсознание подавило впоследствии все воспоминания и чувства.

Первую половину жизни я делила свою личность с Дженни. Все видевшие нас полагали, что мы две части одного целого и не можем существовать друг без друга.