Немец

– Да ничего особенного, – хитря, пожал Валя плечами. – Я так. Ведь ты, Фишель, еврей?

– Почему еврей? Ну да, я русский еврей. Моя родина – Россия.

– Моя тоже родина Россия. Только я, наверно, не еврей. А ты, помнишь, говорил, что не хотел бы быть евреем, что вакансии и там еще что-то… Помнишь?

– Ну, и дальше?

– Дальше – ты русский, – и я русский. Только ты еврей русский, а я, может, немец русский. Хочешь, переменимся? Я буду на веки вечные русским евреем, а ты русским немцем.

Фишель свистнул и засмеялся.

– Это что за ерунда? Как же это можно перемениться?

– А может, и можно, Фишельчик, может, как-нибудь и можно?.. – умоляюще проговорил Валя. – Если можно, так ты согласишься? Уж во веки вечные не будешь евреем. А я еще в придачу буду тебе все русские переложения писать, честное слово!

– Чушь, – отрезал Фишель. – Так ты, значит, немец? И как ты мне такую вещь смеешь предлагать? Чтоб я согласился на такую вещь? Русские евреи дерутся, как львы, ты сам читал, – как львы! А чтоб я был враг родины?

– Почему же враг, Фишель? Ведь родина – это где родился, и я тоже в России родился. Какой же враг?

– А такой враг, что ты дурак, – презрительно и строго сказал Фишель. – Ты не понимаешь, что, когда война, то воюют государства одно с другим, и уж люди считаются не по рождению, а по государству, главное. Будь ты хоть самый русский немец и подданный, а раз есть немецкое государство, так ты к нему относишься. Я русский еврей, евреи считаются по родине, у них нет своего государства. Ты слыхал, чтоб на свете было еврейское государство?

– Нет, – растерянно прошептал Валя.

– Ну вот. И прошу ко мне с подобными вещами не обращаться. Если ты немец, то ты все-таки должен понимать, что русский еврей тебе этого не позволит.

И Фишель хотел с достоинством удалиться, но Валя удержал его за рукав.

– Постой, милый Фишель, извини… И не говори никому ничего. Я еще не наверно немец. Я не спрашивал еще. Я это на случай… Может, я и не немец… настоящий…

– Да разве кто имеет против? Мне тебя жалко, больше ничего.

Валя остался один в углу коридора. Дело приняло совершенно безнадежный оборот и к тому же запуталось. Нужно было покориться нежданной беде, а Валя не чувствовал никакой покорности. Идти, однако, снова в класс – он не мог. Лучше домой. Кстати, голова ужасно заболела, вправду, без притворства. Воспитатель посмотрел на Валино бледное лицо и сейчас же отпустил домой.

До самого обеда Валя пролежал в постели, отвернувшись к стенке. К обеду вышел, но после мама опять послала лечь его и обещала принести через некоторое время аспирину.

– Что тут аспирин? Какой тут аспирин? – шептал про себя Валя. – Не хочу я никакого аспирина. Пусть бы не приходила вовсе.

Но мама пришла перед вечером. Наклонилась к Вале, еще раз пощупала голову.

– У тебя не жар ли, детка? Вот, не довязала я шарфа, простудился…

Валя сел на постели и грубым, срывающимся голосом сказал:

– Никакого мне твоего шарфа не нужно. Не хочу! Ни шарфа, ни аспирина, пожалуйста, не нужно!..

– Господи! да что с тобой, мой мальчик? Что с тобой? – и мама старалась заглянуть Вале в лицо, но он его отвертывал. – Что с тобой случилось? Кто-нибудь обидел моего мальчика?

– Оставь, оставь, уйди! – закричал вдруг Валя и тут же зарыдал так громко, что мама не только не подумала уйти, а прижала его крепко к себе, целовала вспотевший лоб, взъерошенные белесые волосы. Валя не мог дальше молчать. Он не переставая рыдал и не переставая говорил. Какие уж он там слова повторял и путал – сам не помнил, но мама вдруг его поняла.

– Валя, родной мой! Да ведь, это же неправда! Кто тебе сказал? Да ведь неправда же…

– Да милая… – рыдал Валя, – на лютеранском кладбище… глаза голубые… Что ж, что русский немец… все равно немецкое государство… а я не хочу, не хочу…

– Да глупенький, да вовсе ты не русский немец, никакой, как ты не знал? Мы латыши, самые настоящие, и я, и папа твой. Никто из нас в Германии сроду и не бывал. Знаешь, латыши, в Прибалтийском крае… Разве я тебе не говорила? И танта латышка… А что мы по-немецки, так там нужно по-немецки знать. Папа твой у барона управляющим служил. Потом сюда приехали, на хорошее место, тут ты и родился… Какой же ты немец?

Валя понемножку утихал, замолкал, прислушивался, но еще не совсем доверял.

– Мама. А государство свое у латышей есть?

– Российское государство – их государство. Как же ты, Валя, ведь географии учишься…

– А я, мама, сегодня по географии двойку получил. Мама, так правда? Правда, я никакой не немец? И ты не немка? Ах, мама!

– Да я думала, ты это давно знаешь. Мне в голову не приходило… Ну не глупый ли ты? И, наверно, это мальчики в гимназии…

– Нет, нет, они только спрашивали. Допытывались. А Фишель сказал – жалко… Нет, главное, я сам не хочу, понимаешь, сам, чтоб я был немец. Ни за что! Теперь я им скажу, что я русский. Ведь латыши все русские?

– Все русские, милый. Всегда были и всегда будут русские.

– Ну вот Ах, я рад! Слава Богу, мама, – правда? А немцев пусть они тоже бьют. Мамочка моя родная!

Мама покачала головой. Улыбнулась, глядя на своего мальчика, но что-то ей тут не совсем нравилось, что-то еще хотелось сказать.

– Валя, – начала она. – Я понимаю, что ты рад, но подумай, наверно, есть хорошие мальчики, русские немцы. Нисколько не хуже тебя. Почему же они хуже? Ведь они не виноваты, что они так родились, они…

Валя перебил ее, пожав плечами, как Фишель.

– Да разве я против? Мне их жалко…

И мама больше ничего не сказала. Пусть Валя успокоится, отдохнет, пусть порадуется, – намучился. Она скажет потом, она теперь уже не оставит своего мальчика переживать все одного. Не шарф ему только нужен, ему нужно теперь – и теперь в особенности! – не оставаться со своими детскими чувствами и мыслями без нее.