Двадцать тысяч лье под водой
Этот перечень – несколько сухой, но весьма точный – я закончу описанием некоторых костистых рыб, встреченных здесь. Аптеронотусы с очень тупой и белоснежной головой, но совершенно черным телом и длинным мясистым хвостом в виде ремня. Сардинки длиной тридцать сантиметров с ярким серебристым блеском. Большие скумбрии с анальными плавниками. Негро-рыбы, которых ловят при свете факелов, длиной метра два, с жирным белым плотным мясом; жаренное, оно имеет вкус угря, а сушеное – вкус копченой семги. Светло-красные губаны, покрытые чешуей лишь у основания плавников. Хризоптеры золотисто-серебристые блистали переливами рубина и топаза. Золотохвостые морские караси, мясо которых чрезвычайно нежно, а фосфоресцирующий блеск выдает их присутствие в воде. Закончу список оранжевыми спарами с тонким языком, горбылями с золотистыми хвостами, рыбами-хирургами и четырехглазыми суринамскими анаблепсами.
Однако надо упомянуть еще об одной рыбе, о которой долго будет помнить Консейль, и не без причины.
Сети принесли нам ската, очень плоского, который, если бы ему отрезать хвост, образовал бы совершенный диск. Весил он до двадцати килограмм; снизу он был белый, сверху красноватый, с большими круглыми пятнами темно-синего цвета, обведенными черным, кожа у него была очень гладкая, плавник двулопастной. Распростертая на палубе, рыба билась, пыталась перевернуться, судорожно подскакивала и металась так неистово, что еще прыжок, и она бы свалилась в воду. При виде этого Консейль, не желавший лишиться добытой им рыбы, кинулся на нее и, прежде чем я успел удержать его, схватил ее двумя руками. Но в то же мгновение он был отброшен в сторону, ноги его мелькнули в воздухе, и он жалобно закричал:
– Профессор! Помогите!
В первый раз он назвал меня не в третьем лице.
Мы с Лендом подняли его и стали растирать. Едва Консейль немного пришел в себя, тотчас же принялся за классификацию.
– Класс хрящевых, отряд хрящеперых, с неподвижными жабрами, семейство скатов, род скат электрический!
– Да, друг мой, это верно: ты обязан таким ударом электрическому скату.
– Я же и отомщу ему! – отвечал Консейль.
– Чем?
– Съем.
Он это и исполнил в тот же день, но только из мести, потому что мясо этого ската было очень жестким.
Бедный Консейль пострадал от самого опасного электрического ската – кумана. Это необыкновенное животное поражает рыбу на расстоянии нескольких метров – так велика сила его электрического разряда.
На другой день, 12 апреля, «Наутилус» подошел к Голландской Гвиане – к устью реки Марони. Здесь мы увидели несколько семей морских млекопитающихся – ламантинов – из отряда сирен, кротких и беззащитных животных длиной пять-шесть метров и весом до шестисот килограмм каждое. Я сказал Неду Ленду и Консейлю, что предусмотрительная природа наделила этих млекопитающих важной ролью: они, как и тюлени, едят морскую траву, скопления которой заносят устья тропических рек.
– И знаете, – добавил я, – что стало в результате того, что люди почти истребили эту полезную породу животных? Водные растения гниют и заражают воздух, а отравленный воздух заразил желтой лихорадкой эту удивительную страну. Ядовитая гниющая растительность накопилась в этих водоемах, и лихорадка гуляет теперь на значительном расстоянии – от залива Ла-Плата до Флоридского пролива.
И если верить Туссенелю, бич этот ничто в сравнении с бедствием, ожидающим наших потомков, когда в морях истребят китов и тюленей. Тогда переполненные осьминогами, медузами, кальмарами моря превратятся в огромные очаги инфекции, так как воды их лишатся «тех гигантских желудков, которых Бог определил на то, чтобы бороздить морскую поверхность».
Однако, несмотря на эту теорию, экипаж «Наутилуса» поймал шесть ламантинов: необходимо было запастись свежим мясом, которое, кстати, гораздо вкуснее, чем говядина и телятина.
Охота не представляла никакого интереса: животные давали убивать себя, нисколько не защищаясь.
В тот же день запасы «Наутилуса» увеличились необыкновенным уловом рыбы – эти воды изобилуют всякой живностью. В сети попалось несколько рыб-прилипал, голова у них заканчивалась овальной пластинкой с мясистыми краями. Плоский диск их тела состоит из поперечных подвижных хрящевых пластинок, которые рыба может сдвигать, образуя между ними пустое пространство, что позволяет ей присоединяться к предметам как присоска.
Рыба-прилипала, которую я видел в Средиземном море, принадлежит к этому же роду, но здешняя – костистая, свойственная только этим водам. Наши матросы, поймав их, сразу опускали в баки с водой.
После лова «Наутилус» подошел к берегу. Здесь на поверхности вод спали несколько морских черепах. Поймать их было бы трудно, потому что они просыпаются от малейшего шороха, а твердый панцирь спасает их даже от гарпуна. Но рыба-прилипала произвела эту операцию с необыкновенной точностью и меткостью: эта рыба – живой крючок, который осчастливил бы и обогатил любого рыбака.
Матросы привязали к хвостам рыб колечки с веревками и бросили их в море. Они тотчас впились в черепах так крепко, что скорее пришлось бы их разорвать, чем отцепить от жертвы. Затем рыб притянули к «Наутилусу», а вместе с ними и черепах, к которым они присосались.
Таким образом поймали и несколько какуан шириной один метр и весом двести килограмм. Панцирь этих морских черепах состоит из больших, тонких до прозрачности темных роговых пластинок, испещренных белыми и желтыми пятнами, и имеет большую ценность. Они, кроме того, очень вкусны, так же как и обычные черепахи.
Этой ловлей закончилось наше плавание в окрестностях Амазонки, и с наступлением ночи «Наутилус» снова вышел в открытый океан.
Глава восемнадцатая
Осьминоги
В течение нескольких дней «Наутилус» постоянно отдалялся от берегов Америки, очевидно не желая заплывать в воды Карибского моря и тем более Мексиканского залива. Средняя глубина этих мест около тысячи восьмисот метров, но они так усеяны островами и так часто посещаются пароходами, что капитан Немо не захотел в них заходить.
16 апреля мы прошли милях в тридцати от Мартиники и Гваделупы. Пред нами только мелькнули их высокие горные вершины.
Нед Ленд, рассчитывавший на то, что в Карибском море удастся или выплыть на берег, или сесть в одно из судов, курсировавших с острова на остров, пришел в крайнее уныние. Теперь бежать было бы возможно, если бы Неду Ленду удалось овладеть шлюпкой без ведома капитана. Но в открытом океане об этом нечего было и думать.
Мы втроем долго обсуждали этот вопрос. Шесть месяцев мы уже были в плену на «Наутилусе», проплыли семнадцать тысяч лье, и не было шансов на то, что когда-нибудь остановимся. Нед Ленд сделал мне совершенно неожиданное предложение – задать капитану категорический вопрос: как долго намерен он держать нас на своем корабле?
Это мне не понравилось. Задавать вопросы было бесполезно. От капитана Немо ждать было нечего. К тому же с некоторого времени капитан становился все мрачнее, сосредоточеннее, отчужденнее, меня, казалось, он избегал: я с ним встречался чрезвычайно редко. Раньше он с удовольствием объяснял мне разные подводные чудеса, а теперь оставлял меня работать в одиночестве и не появлялся в салоне.
Почему он так изменился? По какой причине? Упрекнуть мне себя было не в чем. Может быть, наше присутствие на корабле тяготило его, а между тем не такой он был человек, чтобы вернуть нам свободу.
Я сказал Неду, что мне нужно время, чтобы все обдумать. Если бы мой вопрос капитану не увенчался желанным успехом, то возбудил бы подозрения капитана, ухудшил наше положение и окончательно повредил планам канадца. На здоровье мы сослаться не могли: после Южного полюса Нед, Консейль и я никогда не чувствовали себя лучше. Здоровая пища, свежий морской воздух, упорядоченная жизнь, постоянная температура исключали возможность болезней. Подобный образ жизни был вполне нормальным для такого человека, как капитан Немо, который не жалел ни о чем на земле, который был у себя дома, плыл куда хотел и шел к задуманной цели путями, необъяснимыми для нас, но ясными для него. Мы другое дело: мы не рвали связей с человечеством, я не хотел хоронить вместе с собой результаты моих наблюдений… Я теперь имел право издать настоящую книгу о тайнах морских глубин и льстил себя надеждой, что рано или поздно я все-таки выпущу ее в свет.
И здесь, в антильских водах, на глубине десяти метров от поверхности океана, сколько замечательных наблюдений я сделал и описал в своих заметках.
Из зоофитов тут были сифонофоры физалии, известные под названием галеры, в виде продолговатых пузырей с перламутровым отливом, с растянутыми перепонками и голубыми щупальцами, развевавшимися, как шелковые нити на ветру. Эти очаровательные на вид медузы оказались настоящей крапивой для пальцев: они испускали из себя жгучее вещество. Кольчатые черви аннелиды, метра полтора длиной, вооруженные розовым хоботом, снабжены тысячью семьюстами органами передвижения. Они скользят в воде, как змеи, и поражают вас всеми цветами солнечного спектра.
Из рыб встречались огромные малабарские скаты, длиной десять футов и весом фунтов шестьсот, с треугольными грудными плавниками, выпуклой спиной, глазами внизу головы. Они плавали по воде, как обломки разбитых судов, и иногда вдруг прикладывались к нашим иллюминаторам, закрывая их, как захлопнувшийся ставень.
Тут были американские балисты, белые с черным; бычки, длинные и мясистые, с желтыми плавниками и выдающимися челюстями; макрель, длиной метра полтора, с короткими и острыми зубами, покрытая чешуей. Стаями мелькали барабули, исполосованные золотом от головы до хвоста, и шумно плескались, быстро шевеля блестящими плавниками. Когда-то их посвящали Диане, богачи-римляне особенно их ценили и сочинили даже поговорку: «Не тот их ест, кто ловит».
Перед нами проплывали золотистые помаканты, в изумрудных полосках, в бархате и шелке, как вельможи на картинах Веронезе. Морские караси укрывались под свой перепончатый плавник. Клюпанодоны семейства сельдевых, длиной дюймов пятнадцать, сверкали фосфоресцирующими искрами. Кефаль била по волнам толстым хвостом. Красные сиги как будто косили волны острыми грудными плавниками. Серебристые селены вомеры из семейства ставридовых сверкали в воде, как луна, ярко-белыми переливами.
Сколько бы еще новых, чудесных видов я включил в свою коллекцию, если бы «Наутилус» не стал мало-помалу опускаться все ниже, пока наконец не достиг глубины двух-трех тысяч метров. Здесь животная жизнь была представлена лишь морскими звездами, медузами с небольшой чашечкой на прямом стебле и несколькими другими крупными моллюсками.
20 апреля мы поднялись на тысячу пятьсот метров. Самым близким к нам был архипелаг Лукайских островов, насыпанных, как камешки на поверхности воды. А под водой возвышались огромные скалы, отвесные, как стены, из размытых каменных массивов, в них встречались глубокие пещеры, до дна которых не достигал электрический свет «Наутилуса».
Эти утесы были покрыты густой растительностью: гигантскими ламинариями, бесконечно длинными фукусами, – вообще такими громадными водорослями, какие достойны лишь мира титанов.
В разговоре от колоссальной растительности мы с Консейлем и Недом перешли, естественно, к огромным морским животным. Одни, очевидно, предназначены в пищу другим. Из иллюминаторов «Наутилуса», почти стоявшего на месте, я видел лишь сочленения и лапы фиолетовых крабов и клиосов, которые водятся в антильских водах.
Часов в одиннадцать Нед Ленд обратил мое внимание на необыкновенное шевеление в высоких водорослях.
– Да, – сказал я, – именно в таких пещерах водятся осьминоги, и не удивлюсь, если мы увидим здесь этих чудовищ.
– Как! – удивился Консейль. – Простые кальмары из отряда головоногих?
– Нет, огромных осьминогов. Но друг Ленд, вероятно, ошибся: я ничего не вижу.
– Жаль, – заметил Консейль. – Я хотел бы повстречаться лицом к лицу с осьминогом, о котором столько слышал. Он, говорят, настолько силен, что может корабль утащить в бездну. Их еще называют крак…
– Крак – и все! – засмеялся Нед.
– Кракенами, – договорил Консейль, не обращая на него внимания.
– Никогда не поверю, что существуют такие кракены!
– Отчего же? – возразил Консейль. – Мы верили же, что есть на свете нарвал или морской единорог?
– Напрасно верили, Консейль!
– Разумеется, напрасно. Но многие и теперь еще этому верят.
– Пусть! Я знаю то, Консейль, что поверю только тогда, как стану рубить их на части!
– Вы, стало быть, не верите, что есть громадные осьминоги? – спросил Консейль.
– Кто же их видел? – вскрикнул канадец.
– Очень многие, друг Нед.
– Только не рыбаки; ученые, может быть.
– Нет, Нед: и рыбаки, и ученые, – сказал я.
– И я, – добавил Консейль чрезвычайно серьезно, – я видел, как осьминог схватил большое судно своими щупальцами и утащил под воду.
– Вы сами это видели? – спросил канадец.
– Видел, Нед.
– Собственными глазами?
– Собственными глазами.
– Где же это?
– В Сан-Мало, – невозмутимо ответил Консейль.
– В порту? – насмешливо спросил Нед Ленд.
– В церкви! – ответил Консейль.
– Как в церкви? – удивился канадец.
– Да, друг Нед: огромный осьминог изображен там на с тене. Нед Ленд разразился громким смехом.
– Я об этом слышал, – сказал я. – Сюжет картины заимствован из легенды, а известно, насколько можно полагаться на легенды в научных вопросах. К тому же когда речь идет о чудовищах, то в изображении их всегда участвует фантазия. Не только распространилось убеждение, что осьминог может потопить корабль, но Олаф Великий говорил даже об осьминоге длиной в милю, который похож скорее на остров, чем на животное. Рассказывают также, что епископ Нидросский поставил однажды алтарь на огромном утесе. По окончании обедни утес вдруг поплыл, а потом нырнул в море. Оказалось, что это был осьминог.
– А что еще? – спросил Нед.
– Другой епископ, Понтоппидан Бергенский, упоминает об осьминоге, на спине которого учился пехотный полк – Здоровы́ были сочинять! – заметил Нед Ленд.
– Наконец, древние натуралисты говорили об осьминогах-чудовищах, пасть которых была величиной с залив, а сами они не могли пройти через Гибралтар.
– Но что верного в этих рассказах, с позволения их чести? – спросил Консейль.
– Ничего, друзья мои. Все, что переступает пределы правдоподобия, – миф или легенда. Воображение рассказчика всегда, впрочем, основывается на чем-либо существующем. Верно то, что есть осьминоги и кальмары очень больших размеров, но они, однако, меньше китообразных. Наши рыбаки нередко видят кальмаров более метра длиной. В музеях Триеста и Монпелье есть скелеты осьминогов длиннее двух метров. К тому же у животного длиной не более шести футов щупальца должны быть длиной двадцать семь футов, что уже делает из него страшилище.
– И в наше время такие попадаются? – спросил канадец.
– Моряки их часто видят. Один из моих приятелей, капитан Поль Бос из Гавра, говорил мне, что видал таких великанов в Индийском океане. Не далее как в 1861 году невероятный факт подтвердил существование этих гигантских животных.
– А что случилось в 1861 году? – спросил Нед Ленд.
– В 1861 году к северо-востоку от Тенерифа, на широте, на которой мы приблизительно находимся в настоящую минуту, экипаж «Алектона» заметил осьминога-гиганта. Капитан Буге подошел к нему, пробовал атаковать его и гарпуном, и ружейными пулями, но безуспешно: пули и гарпун проникали в его тело, как в кисель. После многих неудачных попыток экипажу удалось накинуть на моллюска петлю. Петля скользнула по его телу до хвостовых плавников и остановилась. Тогда они стали тащить его на палубу, но он был так тяжел, что поднять его не было возможности. Веревка перетерла ему хвост, и, лишенный этого украшения, он ушел в воду.
– Ну вот наконец факт! – заметил Нед Ленд.
– Факт неоспоримый, мой милый Нед. Этот вид даже назвали – кальмар Буге.
– А какой он был длины? – спросил Нед.
– Не шесть ли метров приблизительно? – спросил Консейль, стоя у иллюминатора и всматриваясь в углубления утеса.
– Так точно, – отвечал я.
– А на голове у него был венец из восьми щупальцев, и щупальца извивались, как змеи?
– Верно.
– А глаза у него были огромные, выпуклые, посередине головы?
– Да, Консейль.
– А челюсти были похожи на клюв попугая? Только очень огромный?
– Так точно, Консейль.
– Ну так если перед нами не сам кальмар Буге, то по крайней мере его брат.
Я посмотрел на Консейля, а Нед Ленд бросился к иллюминатору.
– Отвратительная тварь! – крикнул он.
Я посмотрел и тоже не мог воздержаться от возгласа отвращения.
Перед нами копошилось чудовище, достойное роли в страшных легендах, – гигантский осьминог длиной метров восемь. Он чрезвычайно быстро плыл задом наперед по направлению к «Наутилусу». Смотрел он прямо перед собой неподвижными серо-зелеными глазами. Восемь рук, или, скорее, ног-щупальцев, торчащих на голове, были вдвое длиннее его тела и извивались, как волосы у фурий. На внутренней стороне щупальцев ясно были видны двести пятьдесят присосок полусферической формы. Временами они присасывались к стеклам. Челюсти чудовища, состоящие из рогового вещества, были похожи на клюв попугая и открывались вертикально. Из них высовывался дрожащий язык, тоже роговой, снабженный несколькими рядами острых зубов. Как прихотливо распорядилась природа, одарив этих моллюсков отличным клювом. Веретенообразное тело, вздутое посередине, вероятно, весило несколько тонн. Невероятно изменчивая окраска в зависимости от степени раздражения животного мгновенно переходила из беловатосерого в красновато-коричневый оттенок.
Интересно, что именно в эту минуту было причиной раздражения спрута? Уж не злился ли он на то, что «Наутилус» сильнее его и что ему некуда было приложить страшную силу своих щупальцев? Какой мощью одарила природа это чудовище, дав ему трехкамерное сердце!
Было бы грешно не воспользоваться благоприятным случаем, столкнувшим нас с этим представителем семейства головоногих, и потому я, подавив в себе отвращение и ужас, которые он возбуждал во мне, начал его зарисовывать.
– Это, может быть, спрут, который попался «Алектону», – сказал Консейль.
– Нет, этот ведь целый, а у того оторвали хвост, – возразил ему Нед.
– Это ничего не значит, – сказал я. – Щупальца и хвост этих моллюсков быстро восстанавливаются, так что за семь лет спрут Буге, вероятно, уже отрастил себе новый хвост.
– А может быть, он среди вот этих, – сказал Нед.
Я взглянул и действительно в другом иллюминаторе увидел еще семерых спрутов. Слышно было, как их жесткие щупальца ударялись о стальную обшивку нашего «Наутилуса».
Я продолжал работу. Чудовища держались в воде неподвижно, так что можно было даже сделать миниатюрный снимок их фигуры на стекле. К тому же мы шли не очень быстро.
Вдруг «Наутилус» остановился от сильного толчка.
– Уж не наткнулись ли мы на что-нибудь? – спросил я.
– Наткнулись или нет, беда миновала, потому что мы стои́м в чистой воде, – сказал Нед.
Прошла еще минута. Вошел капитан Немо с помощником.
Я давно его не видел, и он показался мне очень мрачным. Не говоря ни слова, даже не поздоровавшись и не взглянув на нас, он подошел к иллюминатору, посмотрел на спрутов и что-то сказал своему помощнику. Тот вышел. Вскоре иллюминаторы закрылись и засветился потолок.
Я подошел к капитану.
– Весьма любопытная коллекция спрутов, – сказал я развязным тоном любителя, разглядывающего богатый аквариум.
– Да, – ответил он, – и сейчас мы вступим с ними в рукопашный бой.
Я с удивлением взглянул на капитана, думая, что ослышался.
– В рукопашный бой? – повторил я.
– Да, винт остановился. Вероятно, в него вцепились эти чудовища своими роговыми присосками.
– Что же вы собираетесь делать?
– Подняться на поверхность и перебить эту мерзость.
– Это, я думаю, будет довольно трудно.
– Конечно, тем более что электрические пули, не встречающие достаточного сопротивления, чтобы разорваться, не действуют на их мягкое тело. Но мы атакуем их топорами.
– И гарпуном, если позволите, – сказал Ленд.
– Я принимаю ваше предложение, мистер Ленд, – ответил ему капитан.
– Мы идем за вами, – сказал я.
Следуя за капитаном Немо, мы направились к трапу.
Там уже стояло более десяти человек, вооруженных топорами и совершенно готовых к атаке. Мы с Консейлем взяли по топору, а Нед Ленд вооружился гарпуном.
«Наутилус» был уже на поверхности. Моряк, стоявший на последней ступеньке, отвинчивал гайки. Как только он отвинтил их, крышка люка стремительно отскочила, очевидно, схваченная страшными присосками спрута.
Тотчас в отверстие, словно змея, скользнуло длинное щупальце, а за ним извивались еще штук двадцать других. Капитан Немо взмахнул топором, и огромный отросток, извиваясь, упал на ступени.
В ту минуту, как мы, толкая друг друга, старались выбраться на палубу, в воздухе протянулись два страшных щупальца и, вцепившись в моряка, который стоял впереди капитана Немо, подняли его в воздух.
Капитан вскрикнул и бросился на помощь. Мы кинулись за ним.
Какая ужасная картина! Несчастный, схваченный щупальцами спрута, болтался в воздухе по прихоти этого чудовищного хобота, задыхался и отчаянным голосом кричал: «Помогите, помогите!»
Эти слова, сказанные по-французски, произвели на меня потрясающее впечатление!
На борту находился мой соотечественник, может быть, даже и не один! Я никогда не забуду этот раздирающий душу, отчаянный крик!
Не было никакой надежды спасти погибающего. Кто мог освободить его от этих крепких, могучих объятий?
Капитан Немо бросился на спрута и одним ударом топора отрубил ему другое щупальце. Помощник капитана бешено сражался с другими чудовищами, вцепившимися в борта «Наутилуса». Весь экипаж, Консейль, Нед и я рубили направо и налево. В воздухе носился отвратительный запах мускуса.
Зрелище было страшное.
Одну минуту я думал, что есть надежда спасти несчастного. Из восьми щупальцев семь было уже обрублено, но это последнее с неописуемой силой продолжало сжимать, душить и трясти в воздухе несчастную жертву. Капитан Немо и его помощник уже хотели обрубить его, как вдруг животное выбросило струю черной жидкости из особого мешка у анального отверстия и ослепило нас.
Когда мы протерли глаза и черное облако рассеялось, спрут уже скрылся со своей жертвой.
Страшное бешенство овладело нами. Мы были вне себя от горя и злости.
Десять или двенадцать спрутов овладели палубой и бортами «Наутилуса». Мы каждую минуту натыкались на змееобразные обрубки, изгибавшиеся в массе крови и черноватой жидкости, но работы все еще оставалось много: страшные щупальца, казалось, возникали вновь и вновь, как головы гидры. Гарпун Неда Ленда при каждом взмахе вонзался в зеленоватые глаза. Вдруг мой храбрый товарищ упал, сбитый с ног сильным щупальцем.
Сердце у меня облилось кровью от ужаса и волнения. Громадный клюв спрута раскрылся над Недом Лендом.
Я бросился на помощь товарищу, но капитан Немо меня опередил. Его топор скрылся между громадными челюстями, и спасенный канадец вскочил на ноги и целиком погрузил свое орудие в сердце животного.
– Я был у вас в долгу, – сказал ему капитан.
Нед молча ему поклонился.
Битва продолжалась еще четверть часа. Побежденные, раненые и убитые чудовища скрылись в волнах.
Капитан Немо, залитый кровью, неподвижно стоял около прожектора и глядел на воду, поглотившую одного из его товарищей, крупные слезы катились по его лицу.
Глава девятнадцатая
Гольфстрим
Никто из нас никогда не забудет ужасной сцены 20 апреля. Я описал ее под впечатлением глубочайшего волнения, перечитал сам и прочел потом Консейлю и Неду Ленду. Они нашли, что происшествие хотя и передано фактически верно, но не может выразить того, что происходило в тот день. Подобную картину может передать лишь перо нашего знаменитого поэта, автора «Тружеников моря».
Я говорил, что капитан Немо, глядя на волны, плакал. Действительно, горе его было безграничным. При нас он терял уже второго своего спутника, какая страшная смерть постигла его друга! Раздавленный, исковерканный, задушенный страшными щупальцами спрута, разможженный в его железных тисках, несчастный был лишен погребения среди мирных вод кораллового кладбища.
Что касается меня, отчаянный призыв на помощь надрывал мое сердце. Несчастный француз, позабывший свой родной язык, заговорил на нем, моля о спасении!
Итак, среди этих людей, телом и душой преданных капитану Немо, избегающих, подобно ему, любого контакта с людьми за пределами «Наутилуса», находился один из моих соотечественников! Он один представлял Францию в этой таинственной ассоциации, очевидно состоявшей из различных национальностей?
