Дети капитана Гранта

Поел немного и Роберт. Его силы почти восстановились.

Остаток дня был посвящен полному отдыху. Говорили понемногу обо всем: о милых спутницах, оставленных на яхте, о самой яхте, о капитане Джоне Манглсе, о его славной команде, о Гарри Гранте, который, возможно, был где-нибудь недалеко.

Паганель не расставался с индейцем – он сделался тенью Талькава. Географ был вне себя от радости: наконец-то он увидел настоящего патагонца, рядом с которым он казался карликом, патагонца, могущего почти соперничать своим ростом с мексиканским императором Максимилианом и с тем негром из Конго, восьми футов ростом, которого видел ученый Ван-дер-Брок. Паганель оглушал невозмутимого Талькава испанскими фразами, и тот терпеливо выслушивал его. На этот раз географ изучал испанский язык без книги. Слышно было, как он явственно произносил испанские слова, напрягая то горло, то язык, то челюсти.

– Если я не усвою произношения, то будьте снисходительны ко мне, – повторял он майору. – Но мог ли я когда-нибудь предполагать, что испанскому языку меня будет обучать патагонец!

Глава шестнадцатая. Рио-Колорадо

На следующий день, 22 октября, в восемь часов утра Талькав подал сигнал к отправлению. Аргентинская равнина между двадцать вторым и сорок вторым градусами долготы понижается с запада на восток: путешественникам предстояло только спускаться по отлогому склону к морю.

Когда патагонец отказался от предложенной лошади, то Гленарван решил, что Талькав, подобно местным проводникам, предпочитает идти пешком, – что при его длинных ногах было, конечно, легко.

Но Гленарван ошибся.

В момент отъезда Талькав свистнул по-особому, и тотчас же из соседней рощицы выбежала великолепная аргентинской породы рослая лошадь. Это было необыкновенно красивое животное караковой масти, выносливое, гордое, смелое и горячее. Маленькая, изящно посаженная голова, раздувающиеся ноздри, глаза, полные огня, широкие подколенки, крутой загривок, высокая грудь, длинные бабки – словом, все говорило о силе и гибкости. Мак-Наббс, знаток лошадей, не мог вдоволь налюбоваться этим представителем пампаских коней, он находил у него некоторое сходство с английским гунтером. Красавец конь носил имя «Таука», что на патагонском языке значит «птица», и, несомненно, заслуживал это прозвище.

Лишь только Талькав вскочил на коня, тот встал на дыбы и рванулся вперед. Нельзя было не залюбоваться патагонцем, этим великолепным наездником. Его снаряжение заключалось в двух охотничьих приспособлениях, бывших в большом ходу в аргентинских равнинах: бола и лассо. Бола состоит из трех шаров, соединенных кожаным ремнем. Индеец бросает их с расстояния в сто шагов в преследуемого зверя или врага столь метко, что этот снаряд опутывает ноги жертвы и она тут же падает. Итак, в руках индейца – это грозное оружие, и владеет он им с поразительной ловкостью. Лассо – ремень, футов в тридцати длиной, туго сплетенный из двух кожаных полос, заканчивается затяжной петлей, скользящей по железному кольцу. Эту затяжную петлю бросают правой рукой, в то время как левой держат ремень, конец которого крепко прикреплен к седлу. Длинный, перекинутый через плечо карабин дополнял вооружение патагонца.

Талькав, не замечая, по-видимому, восторга, вызванного его изящной, непринужденной и гордой осанкой, стал во главе отряда, и все двинулись в путь. Всадники скакали то галопом, то ехали шагом, ибо аргентинским лошадям, видимо, рысь была несвойственна. Роберт ехал верхом так смело, что Гленарван уверился в его способности крепко держаться в седле.

Пампа начинается у самого подножья Кордильер. Ее можно делить на три зоны: первая идет от хребта Анд и покрыта низкорослыми деревьями и кустарником, она тянется на двести пятьдесят миль; вторая, шириной в четыреста пятьдесят миль, поросшая великолепными травами, кончается в ста восьмидесяти милях от Буэнос-Айреса. Отсюда до самого моря путешественник едет безбрежными лугами и мнет поросли люцерны и чертополоха, – это третья зона пампы.

Когда отряд Гленарвана выехал из ущелий Анд, то прежде всего натолкнулся на множество подвижных песчаных дюн, называемых «меданос». Если в дюнах корни растений глубоко не переплетены между собой, то ветер гонит песок словно морские волны. Этот песок, необыкновенно мелкий, при малейшем дуновении взвивается легким облаком, превращаясь порой в настоящие смерчи, поднимающиеся на большую высоту. Это зрелище одновременно и радует взор и неприятно для глаз. Радует, ибо трудно вообразить себе что-либо более своеобразное, чем эти бродящие по равнине смерчи: то сталкивающиеся, то смешивающиеся, падающие и вновь вздымающиеся в каком-то хаотическом беспорядке; оно неприятно, ибо от бесчисленных меданос в воздухе отделяется мельчайшая пыль, проникающая в глаза, как плотно их ни прикрывай.

Это явление, вызванное северным ветром, продолжалось в течение почти всего дня. Тем не менее отряд быстро двигался вперед, и к шести часам вечера оставшиеся в сорока милях позади Кордильеры лишь смутно чернели на горизонте, теряясь в вечернем тумане.

Путешественники, несколько утомленные, пройдя добрых тридцать восемь миль, с удовольствием приветствовали час отдыха. Привал сделали на берегу быстрой реки Неукен, мутные, бурные воды которой мчались меж высоких красных утесов. Неукен называется у некоторых географов «Рамид», у других – «Комоэ» и берет свое начало среди озер, известных только индейцам.

Ни ночью, ни в течение следующего дня не произошло ничего примечательного. Ехали быстро и без приключений. Ровная местность и умеренная температура облегчали путешествие. Все же около полудня солнечные лучи стали палящими. Вечером горизонт на юго-западе заволокло тучами – верный признак перемены погоды. Патагонец не мог не знать этого и указал географу пальцем на западную часть неба.

– Знаю, – отозвался Паганель и, обращаясь к спутникам, сказал: – Погода меняется к худшему. Нам придется познакомиться с «памперо».

И объяснил, что памперо, чрезвычайно сухой юго-западный ветер, – частое явление в аргентинских равнинах. Талькав не ошибся, ночью памперо задул с ужасной силой, причиняя немалые страдания людям, располагавшим только пончо. Лошади улеглись на землю, а люди сбились в кучу подле них. Гленарван боялся, что ураган задержит их, но Паганель, поглядев на барометр, успокоил его:

– Обычно памперо свирепствует три дня подряд, на что безошибочно указывает падение барометра. Но если барометр поднимается, как в данном случае, то все ограничивается несколькими часами яростного шквала. Успокойтесь, мой друг, на рассвете небо снова прояснится.

– Вы говорите, словно по книге читаете, Паганель, – заметил Гленарван.

– Я сам словно книга, – ответил географ, – и вы можете, не стесняясь, эту книгу перелистывать.

Книга не ошиблась: в час ночи ветер вдруг стих, и путешественники могли восстановить силы крепким сном. Проснулись освеженными, бодрыми, в особенности Паганель, который, похрустывая суставами, весело потягивался, словно щенок.

Было 24 октября. Прошло десять дней со времени отъезда путешественников из Талькауано. До места, где Рио-Колорадо пересекается тридцать седьмой параллелью, оставалось еще девяносто три мили, то есть три дня пути. Во время этого переезда через Американский материк лорд Гленарван нетерпеливо ожидал встречи с туземцами, надеясь через патагонца, с которым Паганель стал уже недурно объясняться, выведать у них какие-нибудь сведения о капитане Гранте. Но они ехали по местам, редко посещаемым индейцами, так как проезжие дороги, ведущие из Аргентинской республики к Кордильерам, проходят севернее. Индейцы-кочевники или оседлые, живущие под властью касиков, тоже не попадались. А если случайно вдали показывался какой-нибудь всадник-кочевник, то он спешил ускакать прочь, отнюдь не желая вступать в сношения с незнакомцами. Подобный отряд внушал подозрение и мирному всаднику, отважившемуся в одиночестве путешествовать по здешней равнине, и любому бандиту, заставляя его остерегаться этих восьми вооруженных людей, ехавших на быстрых конях; одинокий путник в этих пустынных местах мог заподозрить в них злоумышленников, и потому им никак не удавалось побеседовать ни с честными людьми, ни с грабителями и приходилось, пожалуй, сожалеть, что на пути не попадалась банда растреадорес[37 - Растреадорес – грабители на равнинах.], даже если бы и пришлось начать с ними разговор, обменявшись предварительно ружейными выстрелами.

Однако, как не приходилось Гленарвану сожалеть о том, что он никого не встречал, что, естественно, затрудняло их поиски, все же произошло нечто, неожиданно подтвердившее правильность толкования документа.

Не раз отряд пересекал на пути через пампу всевозможные тропы и среди них дорогу, ведущую из Кармена в Мендосу, которую легко можно было узнать по грудам костей домашних животных: мулов, лошадей, овец и быков. Эти кости, обглоданные хищными птицами и побелевшие на воздухе, служили как бы вехами тропы. Их были тысячи, и, несомненно, не один человеческий скелет смешал здесь свой прах с останками животного.

До сих пор Талькав не задал ни одного вопроса относительно маршрута, намеченного путешественниками, хотя понимал, конечно, что отряд не стремится выйти ни на одну из дорог пампы, не имеет целью достичь ни деревень, ни городов или учреждений аргентинских провинций. Каждое утро отряд, выезжая, направлялся навстречу восходящему солнцу и в течение всего дня не уклонялся никуда в сторону, а вечером, когда делали привал, заходящее солнце всегда стояло за спиной. По всей вероятности, Талькаву, как проводнику, должно было казаться странным, что не он ведет путешественников, а те ведут его. Но если он удивлялся, то, со свойственной индейцам сдержанностью, молчал и, пересекая тропинки, по которым отряд не желал следовать, никаких замечаний не делал. Однако в тот день, когда отряд достиг вышеупомянутой дороги из Кармена в Мендосу, Талькав остановил коня и, обратившись к Паганелю, сказал:

– Эта дорога на Кармен.

– Ну да, милейший патагонец, – ответил географ, стараясь, как можно лучше выговаривать испанские слова, – это дорога из Кармена в Мендосу.

– Мы поедем не по ней? – спросил Талькав.

– Нет, – ответил Паганель.

– Куда же мы направляемся?

– На восток.

– Это значит, что мы никуда не попадем.

– Как знать!

Талькав замолчал и взглянул с глубоким удивлением на ученого. Однако он ни на минуту не допускал, что Паганель шутит. Индеец, сам относящийся всегда ко всему серьезно, не понимал шуток.

– Итак, вы не едете в Кармен? – спросил он, помолчав немного.

– Нет, – ответил Паганель.

– И в Мендосу – тоже не едете?

– И туда не едем.

В этот момент Гленарван, подъехав к Пагапелю, спросил, что говорит ему Талькав и почему он остановился.

– Он спрашивает, куда мы направляемся: в Кармен или Мендосу, – пояснил Паганель, – и очень удивлен, узнав, что мы не едем ни в одно из этих мест.

– Действительно, наш маршрут должен ему казаться очень странным, – заметил Гленарван.

– Видимо, так. Он утверждает, что мы никуда не поедем.

– Послушайте, Паганель, не могли бы вы ему разъяснить цель нашей экспедиции и почему нам важно попасть именно на восток?

– Это будет очень трудно, – ответил Паганель, – ибо индеец ничего не понимает в географических градусах, а история документа покажется ему фантастической.

– Но что именно он не поймет, историю документа или самого историка? – серьезно спросил майор.

– Ах, Мак-Наббс! – воскликнул Паганель. – Вы все еще продолжаете сомневаться в моем испанском языке!

– Ну так попытайтесь объяснить ему, мой почтенный друг! – ответил тот.

– Попытаюсь.

Паганель подъехал к патагонцу и принялся объяснять ему цель экспедиции. Географу часто приходилось прерывать свое объяснение то из-за недостатка слов, то вследствие трудности передать некоторые особенности дела и разъяснить дикарю кое-какие не понятные для него подробности. Любопытно было наблюдать ученого: он жестикулировал, он произносил слова по слогам, он так надрывался, что пот градом катился у него со лба. Когда ему не хватило слов, то пришлось прибегнуть к помощи рук. Паганель, соскочив с лошади, начал чертить на песке географическую карту, где меридианы пересекались с параллелями, где изображены были два океана, где проходила дорога в Кармен. Никогда ни один преподаватель не бывал еще в столь затруднительном положении. Талькав невозмутимо следил за всеми движениями географа, но нельзя было угадать, понимает он его или нет.