Двадцать тысяч лье под водой
Я сказал, что глубина была сто пятьдесят метров, хотя не мог определить расстояние никаким измерительным инструментом. Но я знал, что в самых прозрачных водах солнечные лучи не могут проникать глубже. Мы шли ощупью в глубокой темноте. Ничего нельзя было различить даже в десяти шагах. Вдруг блеснул яркий луч света. Это капитан привел в действие свой электрический фонарь. Его спутник сделал то же, и мы с Консейлем последовали их примеру. Я повернул выключатель, и витая стеклянная трубка, заполненная газом, засветилась. Море озарилось четырьмя фонарями на расстояние двадцати пяти метров.
Капитан продолжал углубляться в лес, где деревья становились все реже и реже; я заметил, что растительность исчезала быстрее, чем животные. В иных местах растения из-за недостатка света уже пропали, а несчетное множество животных, зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб еще так и кишело вокруг нас.
Я думал, что свет наших фонарей непременно привлечет кого-нибудь из обитателей темных глубин, но если они и приближались, то не на ружейный выстрел. Не раз я видел, что капитан прикладывал ружье к плечу, но через несколько мгновений, так и не выстрелив, снова опускал ружье и продолжал путь.
Наконец, около четырех часов дня эта чудная прогулка окончилась. Великолепные утесы заступили нам дорогу. Это было скопление гигантских скал, неприступная гранитная громада, изрытая темными гротами. Это был остров Креспо! Это была земля!
Капитан Немо вдруг остановился. Его жест остановил и нас. Здесь оканчивались владения капитана, и он не хотел переступать их границы. За этими утесами была та часть земного шара, в которую он не желал проникать.
Капитан шел во главе и указывал нам обратный путь без всяких колебаний. Я заметил, что мы возвращаемся не той дорогой. Эта новая дорога была очень крутой и потому очень трудной, но она вскоре вывела нас к поверхности океана.
Впрочем, это возвращение в верхние слои воды совершилось более или менее постепенно: быстрый внезапный подъем мог сильно подействовать на наш организм из-за резкого изменения давления и привести к внутренним повреждениям, которые губят неосторожных водолазов. Скоро стало светлее – солнце уже стояло низко на горизонте, и рефракция снова облекла все предметы спектральным кольцом.
Мы шли на глубине десяти метров посреди какой-то каши из маленьких рыбешек всех родов; они были многочисленнее и проворнее, чем птицы в воздухе, но ни одной сто́ящей водной дичи нам не попадалось.
Вдруг вижу, капитан быстро прицелился в какой-то подвижный предмет, мелькающий в кустах. Раздался выстрел, я услышал слабый свист, и убитое животное упало в нескольких шагах от нас. Это была великолепная морская выдра, калан, – единственное четвероногое животное, которое водится исключительно в море. Она была в один метр и пятьдесят сантиметров величиной и, вероятно, стоила очень дорого. Ее шкурка – темно-каштановая снизу и серебристая сверху – чрезвычайно высоко ценится русскими и китайскими торговцами. Принимая во внимание тонкость и лоск ее меха, можно было оценить ее самое меньшее в две тысячи франков.
Я любовался этим интересным млекопитающим с круглой головой, короткими ушами, круглыми глазами, белыми усами, похожими на кошачьи, лапы у него снабжены перепонкой и когтями, хвост пушистый. Это ценное хищное животное, жадно преследуемое охотниками, сделалось теперь почти редкостью и сохраняется еще в северной части Тихого океана, где тоже, вероятно, скоро переведется.
Товарищ капитана взвалил на плечи животное, и мы продолжали путь.
В продолжение часа мы шли по песчаной равнине; она часто возвышалась до двух метров от поверхности воды. Тогда я видел, как наши фигуры ясно отражались в обратном положении и над нами оказывалась такая же группа, представляя наши жесты и движения, только головой вниз, а ногами вверх.
Меня также очень занимали густые облака, которые проносились над нами, они быстро образовывались и таяли. Подумав, я понял, что это явление объясняется изменчивостью толщи воды над нами, и даже приметил пенящиеся белые «барашки», которые разбивались на гребнях волн и разливались по воде. Даже тени пролетавших над морем птиц, близко касавшихся поверхности, и те были ясно и отчетливо видны.
И здесь я стал свидетелем замечательнейшего выстрела. Большая ширококрылая птица парила над поверхностью, описывая круги, и мы очень явственно различали ее очертания. Спутник капитана Немо прицелился и выстрелил, когда она находилась всего в нескольких метрах над водой. Птица упала камнем почти в руки меткого стрелка. Это был великолепный альбатрос, превосходнейший образец морских птиц.
После этого мы снова отправились дальше и в продолжение целых двух часов шли то по песчаной равнине, то по лугам морских водорослей; дорога была очень трудной. Откровенно говоря, я уже изнемогал, когда вдруг заметил слабую волну света, которая перерезывала темноту вод на полмили. Это был прожектор «Наутилуса».
«Еще минут двадцать, – подумал я, – и мы будем на борту судна! И там я свободно вздохну! Скоро! Скоро! Немного еще потерпи, Пьер Аронакс!»
Мне начинало уже казаться, что мой резервуар дает очень мало кислорода. Но я не рассчитывал на встречу, которая несколько замедлила наше возвращение.
Я отстал шагов на двадцать, вдруг вижу: капитан быстро возвращается, почти бежит ко мне, хватает меня своей мощной рукой и пригибает к земле, а его спутник поступает точно так же с Консейлем. Я не знал, что и подумать об этом нечаянном нападении, но успокоился, увидев, что сам капитан лежит неподвижно около меня.
Итак, меня растянули на земле в тени водорослей, но я приподнял немного голову – и вдруг вижу: какая-то громадная фосфоресцирующая масса с шумом проносится над нами. Кровь застыла в моих жилах: это была пара страшных акул-людоедов с огромными хвостами, тусклыми, стеклообразными глазами и светящимися пятнами вокруг морды. Их чудовищная огненная пасть способна целиком раздробить человека своими железными челюстями.
Не знаю, занимался ли Консейль их классификацией, а я разглядывал их серебристое брюхо, огромную пасть, усеянную острыми зубами, впрочем, разглядывал не с научной точки зрения, не как натуралист, а как обреченная жертва. Счастье еще, что эти обжоры плохо видят. Они пронеслись мимо, слегка коснувшись нас своими коричневатыми плавниками, но не заметили. Мы избегли опасности, которая была пострашнее встречи с тигром в лесу.
Полчаса спустя наконец мы подошли к «Наутилусу». Наружный люк быт открыт, и капитан закрыл его, как только мы вошли в кабину; потом он нажал на кнопку. Насосы внутри судна начали действовать, уровень воды стал понижаться, и через несколько секунд кабина была совершенно пустой. Тогда распахнулась внутренняя дверь, и мы вошли в гардеробную. Там мы сняли свои скафандры, и сняли их не без труда.
Усталый, шатаясь от изнеможения, я добрался до своей каюты.
«Что это? – думал я. – Во сне все это было или наяву?»
Глава восемнадцатая
Четыре тысячи лье под водами Тихого океана
На следующее утро, 18 ноября, чувствуя себя совершенно отдохнувшим, я вышел на палубу в то самое время, когда помощник капитана произносил свою ежедневную фразу. Тут мне пришло на ум, что она относится к состоянию моря или означает отсутствие опасности: «На море спокойно».
И действительно, океан представлял безбрежную водную пустыню: ни паруса на горизонте, ни утесов острова Креспо – они исчезли за ночь. Поглощая призматические цвета, океанская вода отражала голубые лучи во всех направлениях и имела превосходный цвет индиго.
Я любовался величественным видом океана, когда показался капитан Немо. Не обратив на меня внимания, он приступил к астрономическим наблюдениям. Окончив их, он облокотился на рубку штурвального, и глаза его задумчиво устремились на бескрайную поверхность океана.
Тем временем двадцать матросов «Наутилуса», все люди сильные и хорошо сложенные, вышли на палубу. Они пришли вытаскивать сети, которые были заброшены на ночь. Видно было, что эти моряки принадлежали к различным нациям, хотя они были европейского типа. Я без труда узнал ирландцев, французов, нескольких славян и одного грека или киприота. Они были скупы на слова, а если и обращались из редка друг к другу, то все на том же странном наречии, которого я не мог понять. Значит, я не мог поговорить с ними.
Тем временем на судно втащили сети. Это был вид нормандского невода – огромные мешки, которые поплавки и цепь, продетая в петли, держат полуоткрытыми. Мешки эти волочатся на стальном тросе по дну и захватывают все, что попадется.
В это утро поймали любопытные образчики: здесь были лягвы – рыбы из семейства рукоперых, которых за смешные движения прозвали паяцами, спинороги, опоясанные красной полосой, ядовитые тетрадоны, или рыбы-собаки из семейства иглобрюхих, оливковые миноги, сарганы, похожие на иглу и покрытые серебристой чешуей, нитехвосты, электрическая сила которых равна силе гимнота и ската, спиноперы чешуйчатые с поперечными коричневыми полосками, зеленоватая треска, различные виды колбней. Попалось несколько больших рыб – один каранкс, или толстоголовка, с выпуклой головой, длиной в целый метр, несколько отличных макрелей, испещренных голубыми и серебристыми пятнами, и три великолепных тунца, которых вся их юркость не могла спасти от невода.
Я полагал, что на этот раз сети принесли не менее тысячи фунтов рыбы. Ловля великолепная, слов нет, – но не удивительная. Сети закидывают на несколько часов, и они захватывают в свою нитяную темницу всех обитателей водяного мира, встречающихся на пути. Да, теперь у нас недостатка в провизии не будет, это можно было сказать наверняка! Богатые дары океана были спущены в камбуз; одна часть улова, видимо, предназначалась для запасов, а другая – к столу.
Ловля была окончена, запас воздуха возобновлен, и я подумал, что «Наутилус» станет погружаться, и хотел уже идти в свою каюту. Вдруг капитан повернулся ко мне и сказал без всяких предисловий:
– Посмотрите на этот океан, профессор, разве в нем нет жизни? Разве не выказывает он своего гнева и своей нежности? Вчера он спал, как и мы, теперь же просыпается после тихой ночи!
Ни здравствуйте, ни доброго утра! Можно было подумать, что капитан продолжает начатый разговор!
– Посмотрите, – продолжал он, – он просыпается от ласки солнечных лучей! Он оживляется, начинает дневную жизнь! Как любопытно следить за ним! Он имеет организм – у него пульс, артерии, спазмы! Я согласен с ученым Мори, который нашел, что у океана точно такая же циркуляция воды, как кровообращение животных.
Конечно, капитан не ожидал от меня никакого ответа, а поддакивать ему, повторять «точно», или «наверно», или же «вы правы» я считал излишним. Он скорее говорил сам с собой и после каждой фразы надолго умолкал. Это было размышление вслух.
– Да, – говорил он, – океан имеет настоящее кровообращение, вода в нем постоянно циркулирует, и для этого достаточно изменение температуры, солей и микроорганизмов. Перепады температуры предопределяют плотность воды, как следствие, образуются течения и противотечения. Испарения воды, ничтожные на севере, очень значительные в экваториальных зонах, вызывают постоянный обмен тропических и полярных вод. Я обнаружил, кроме того, постоянное движение воды сверху вниз и снизу вверх, по вертикали, которое можно назвать настоящим дыханием океана. Я видел, как морская вода, согретая на поверхности, уходила на глубину и достигала высшей плотности при температуре ниже нуля, охлаждалась, делалась тяжелее, опускалась вниз, на глубину. Вытесняемая другой массой воды, пришедшей ей на смену, она постепенно снова согревалась, становилась легче и снова всплывала вверх. Вы увидите у полюса последствия этого явления и поймете тогда по этому закону предусмотрительной природы, отчего вода превращается в лед только на поверхности.
Пока капитан оканчивал свою фразу, я думал: «Полюс! Разве этот смельчак хочет нас вести туда?»
Капитан умолк и некоторое время любовался водной стихией, которую он беспрерывно изучал. Потом он снова продолжил:
– В море находится значительное количество солей. Если бы вы могли извлечь ее всю, то у вас образовалась бы масса в четыре с половиной миллиона кубических лье. Если рассыпать ее по земному шару ровным слоем, то его толщина составила бы более десяти метров! Не думайте, что присутствие солей было прихотью природы. Нет, они делают морскую воду менее испаряемой и препятствуют ветрам уносить большое количество водяных паров, которые в виде осадка затопляли бы умеренные пояса. Вот какое важное значение имеет соль!
Капитан опять умолк, встал, сделал несколько шагов и, подойдя ко мне, снова заговорил:
– Что же касается тех миллиардов микроскопических существ – в одной капле воды их миллионы, – то значение этих инфузорий не менее важно! Они поглощают морские соли, в том числе растворенную в воде известь, и являются творцами известковых и коралловых рифов. Умирая, они снова отдают в воду минеральные вещества, частично отлагая их на дне в виде скелетов. Капля воды, лишенная своего минерального содержания, облегчается, поднимается на поверхность, поглощает испаряемую соль, делается тяжелее, опускается и приносит микроскопическим животным новые элементы для поглощения. Таким образом осуществляется вечное круговое движение, вечная жизнь! Жизнь более напряженная, более плодотворная, чем на материке, процветает во всех частях океана. Это стихия смерти для человека, как кто-то сказал, но стихия жизни для мириадов животных – и для меня!
Говоря эти слова, капитан совершенно преобразился, чем произвел на меня необыкновенное впечатление.
– Здесь, – прибавил он, – только здесь настоящая жизнь! И я допускаю возможность основания подводных городов, строительства подводных домов, которые, как «Наутилус», будут выплывать, чтобы подышать свежим воздухом, каждый день на поверхность моря, – городов свободных! Но и на дне морском, кто поручится, что какой-нибудь деспот не…
Капитан Немо оборвал свою фразу быстрым движением.
Потом, чтобы прогнать мрачные мысли, он спросил меня:
– Господин Аронакс, знаете вы, какова глубина океана?
– Я знаю, капитан, то, что показали измерения.
– Можете вы мне их назвать, чтобы я в случае надобности мог проверить?
– Вот некоторые, – отвечал я. – В северной части Атлантического океана средняя глубина восемь тысяч двести метров, а в Средиземном – две тысячи пятьсот метров. Наиболее примечательные глубины обнаружены на юге Атлантического океана на широте около 35° – двенадцать тысяч метров, четырнадцать тысяч девяносто один метр и пятнадцать тысяч сто сорок девять метров. В итоге полагают, что будь дно Мирового океана на одном уровне, его средняя глубина была бы около семи километров.
– Хорошо, профессор, – отвечал капитан, – я надеюсь дать вам более точные цифры. Что же касается средней глубины этой части Тихого океана, то могу сообщить, что она примерно четыре тысячи метров.
Сказав это, капитан направился к люку. Я последовал за ним. Машины «Наутилуса» тотчас же пришли в движение, и лаг показал скорость двадцать миль в час.
Проходили дни, недели; капитан Немо редко посещал нас. Помощник капитана аккуратно отмечал на карте курс судна, и я мог следить за местоположением «Наутилуса».
Консейль и Нед Ленд проводили со мной целые часы. Консейль рассказывал своему приятелю Неду про чудеса нашей подводной прогулки, и канадец очень сожалел, что не отправился с нами, но я его обнадеживал.
– Не горюйте, Нед, – говорил я, – не горюйте! Пойдем еще и в другой раз, и тогда вы наверстаете упущенное!
Почти каждый день на несколько часов открывались иллюминаторы в салоне, и наши глаза могли созерцать тайны подводного мира.
«Наутилус» шел курсом на юго-восток, на глубине от ста до ста пятидесяти метров. Один раз, не знаю по какому случаю, судно погрузилось на глубину двух тысяч метров. Стоградусный термометр показывал температуру 4,25°, температуру, которая на этой глубине одинакова для всех широт.
26 ноября в три часа утра «Наутилус» пересек тропик Рака на долготе 172°. 27 ноября он миновал Гавайские острова, где 14 февраля 1779 года умер знаменитый капитан Кук. Мы, значит, прошли четыре тысячи восемьсот шестьдесят лье с начала нашего путешествия.
Утром, когда я был на палубе, я приметил в двух милях под ветром Гавайи один из семи замечательнейших островов архипелага. Я ясно различил его возделанные окраины, предгорья и цепи гор, идущие параллельно берегу, вулканы, над которыми возвышается Мауна-Кеа, подымающаяся на пять тысяч метров над уровнем моря.
Между другими образцами сети выловили несколько экземпляров падины павлиньей, полипа чрезвычайно грациозной формы, который преимущественно встречается в этой части океана.
«Наутилус» по-прежнему шел на юго-восток. Он пересек экватор 1 декабря на долготе 142°, а 4 декабря, после быстрого перехода, который не ознаменовался никакими приключениями, мы увидели группу Маркизских островов, принадлежащих Франции. На расстоянии трех миль, на 8°57′ южной широты и 139°32′ западной долготы я увидел пик Мартин, на острове Нукухива. Я только мог различить абрис лесистых гор на горизонте, потому что капитан Немо не любил близко подходить к берегу. Здесь закинутые сети вытащили отличных рыб: корифенов с голубыми плавниками и золотым хвостом, радужных губанов, почти без чешуи, превосходных на вкус, коралловых рыбок с костяными челюстями и многих других, достойных включения в наше меню.
Миновав прелестные острова, находящиеся под охраной французского морского флота, «Наутилус» с 4 по 11 декабря прошел около двух тысяч миль. Это плавание было примечательно встречей с огромным количеством кальмаров, интересным моллюском, родственником каракатицы. Он известен у французских рыболовов под названием «летающий кальмар» и принадлежит к классу головоногих, к семейству каракатиц и аргонавтов. Этих животных тщательно изучали древние натуралисты, они служили пособием для многочисленных метафор античных ораторов и вместе с тем являлись отличным блюдом богатым гражданам, если верить Атенею, древнегреческому доктору, предшественнику Галена.
В ночь с 9 на 10 декабря «Наутилус» встретил огромные полчища моллюсков. Исчисляемые миллионами, они переселялись из умеренного в теплый пояс, мигрируя по маршруту сельдей и сардин. Мы смотрели через толстые стекла, как они плыли, с силой выбрасывая воду из своей «воронки», как преследовали с необычайной скоростью мелких рыбок и моллюсков, пожирали мелких, были пожираемы более крупными и проворно двигали десятью щупальцами, развевающимися вокруг их головы.
«Наутилус», несмотря на свою скорость, плыл посреди этих животных несколько часов; сети захватили их бесчисленное множество. Я узнал представителей девяти видов, которых д’Орбиньи причислял к обитателям Тихого океана.
Море щедро угощало нас великолепными зрелищами, оно разнообразило их до бесконечности, меняя декорации и обстановку сцены.
Днем 11 декабря я читал в салоне. Нед и Консейль наблюдали через иллюминаторы светящуюся воду. «Наутилус» стоял на месте. Резервуары его были наполнены, и он держался на глубине тысячи метров – часть океана малообитаемая и редко посещаемая большими рыбами.
Я читал интересную книгу «Угодники желудка» Жана Масе и наслаждался остроумием автора, как вдруг Консейль прервал мое занятие.
– Прошу извинения у их чести! Пусть их честь пожалует сюда на минуту! – сказал он странным голосом.
– Что там такое, Консейль?
– Пусть их честь изволит посмотреть!
Я подошел, облокотился и посмотрел в стекло. Освещаемая электрическим светом прожектора, в воде висела неподвижная чернеющая огромная масса. Я старался распознать, к какому роду принадлежит это гигантское животное, как вдруг понял, что это такое.
– Корабль! – вскрикнул я.
– Да, – отвечал канадец, – затонувший, с перебитым рангоутом!
Нед Ленд не ошибся. Это точно было судно, перерезанные ванты висели еще на цепях, корпус, казалось, был в хорошем состоянии, и надо полагать, что крушение произошло всего несколько часов назад. Обломки трех мачт, сбитых на два фута выше палубы, показывали, что команде пришлось пожертвовать рангоутом. Судно лежало на боку и было полно воды.
Печальное зрелище представлял этот корабль, но еще печальнее был вид его палубы, где лежало несколько трупов, привязанных канатами! Я насчитал четыре мужских трупа, один еще стоял как живой у руля. Женщина с ребенком на руках наполовину высунулась из решетчатого люка. Она была молода, я мог различить при ярком свете «Наутилуса» ее черты, которые вода еще не испортила, и отчаянно поднимала вверх своего ребенка, а бедный крошка цеплялся ручонками за материнскую шею. Четверо моряков замерли в конвульсиях, пытаясь в последнем усилии разорвать веревки, привязывающие их к судну. Один лишь рулевой с ясным и благородным лицом, с седыми, прилипшими ко лбу волосами, с руками, сжимающими штурвал, остался спокоен – казалось, он по-прежнему управляет трехмачтовым судном в глубине океана.
Какое зрелище! Мы долго смотрели, не говоря ни слова, на эту картину кораблекрушения, которая казалась фотографическим снимком последней минуты катастрофы. Я уже видел приближающихся акул с огненными глазами: они почуяли запах человеческого мяса.
Когда «Наутилус» обходил потопленное судно, я смог прочитать на его корме надпись: «Флорида», Сандерленд.
Глава девятнадцатая
Ваникоро
Это ужасно трагическое зрелище, вероятно, не было редкостью для наших подводных мореплавателей. Как только «Наутилус» вступил в воды часто посещаемых морей, мы то и дело начали встречать гниющие остовы потопленных корабельных корпусов, а на самом дне ржавели пушки, ядра, якоря, цепи и тысячи тому подобных железных предметов.
11 декабря мы приблизились к архипелагу Туамоту, открытому французским мореплавателем Бугенвилем. Он тянется на пятьсот лье с востока-юго-востока на запад-северо-запад между 13°30′ и 23°50′ южной широты и 125°30′ и 151°30′ западной долготы от острова Дюси до острова Лазарева (Матаива).
Этот архипелаг площадью триста семьдесят квадратных лье состоит из шестидесяти групп островов, между которыми самая замечательная – группа Гамбье, находящаяся под покровительством Франции. Эти коралловые острова медленно постоянно приподнимаются благодаря неустанной работе полипов и, вероятно, со временем соединятся все вместе. Затем образовавшийся остров сплотится с соседним архипелагом, образовав пятый континент от Новой Зеландии и Новой Каледонии до Маркизских островов.
Когда я излагал эту теорию капитану Немо, он холодно меня прервал.
– Нужны новые люди, а не новые континенты! – сказал он.
Следуя своему курсу, «Наутилус» прошел мимо острова Клермон-Тоннер – самого любопытного острова из всей группы. Он был открыт капитаном «Минервы» Беллом в 1822 году. Здесь я мог изучить мадрепоровые кораллы, из которых состоят все острова этой части Тихого океана.
У мадрепор, которых не надо смешивать с кораллами других видов, мощный известковый скелет. Их строение позволило моему знаменитому учителю Мильн-Эдвардсу причислить их к пятому отряду. Эти микроскопические морские животные миллиардами живут в своих келейках; из их известковых жилищ образуются скалы, рифы, островки и острова. Здесь они образуют кольцо вокруг лагуны или маленького озера, внутри атолла, которое посредством брешей соединяется с морем; там они представляют цепь барьерных рифов, подобных тем, какие находятся у берегов Новой Каледонии и около многих островов Туамоту. В других же местах, например у островов Общества и у острова Маврикия, они поднимаются зубчатыми рифами, высокими отвесными стенами, и глубина около них бывает довольно значительной. В то время, когда «Наутилус» проходил мимо берегов острова Клермон-Тоннер, я восхищался гигантской работой, произведенной этими микроскопическими зодчими. Эти стенообразные скалы было делом мадрепоров класса коралловых полипов, известных под названием миллепоровых, поритов, астрей и меандрин. Полипы эти развиваются преимущественно ближе к поверхности и, значит, начинают свои постройки не снизу, а сверху, потом, по мере наращивания постройки, опускаются ко дну.
Так, по крайней мере, должно быть по теории Дарвина, который объясняет подобным образом образование атоллов. По-моему, эта теория несравненно вероятнее той, которая утесы, горы и вулканы, не достигающие нескольких футов поверхности моря, считают базой для нарастания мадрепоров.
Я очень близко мог наблюдать эти любопытные ответные стены; зонды показывали в этом месте глубину более трехсот метров. В свете наших электрических прожекторов известь сверкала как алмаз.
