Трубка Мегрэ

– Ты какой-то молчаливый сегодня. Что-то случилось?

Да нет, как раз напротив. Все было в порядке, кроме трубки. Смеркалось. Сняв пиджак, Мегрэ облокотился о подоконник, тысячи парижан, покуривая трубку или сигарету, в это же время стояли у своих окон – дышали свежим воздухом.

Эта особа – пожалуй, все-таки мадам Леруа – сидела прямо напротив комиссара со слегка напряженным видом, словно изо всех сил стараясь держаться с достоинством. Лет сорока пяти, из тех женщин, что, старея, будто высыхают. Мегрэ же предпочитал таких, кто с годами становится пышнее.

– Я пришла к вам, господин начальник…

– Начальника сейчас нет. Я комиссар Мегрэ.

Интересно, вдруг всплыла такая деталь. Женщина не стала возражать. Она ведь, наверное, не читала газет и никогда о нем не слышала. Скорее, была оскорблена тем, что ее не принял лично начальник сыскной полиции; она махнула рукой, словно бы говоря: «Все равно, делать нечего…»

Паренек, на которого Мегрэ тогда еще не обратил внимания, как раз отреагировал, подскочил на месте и с интересом стал внимательно рассматривать комиссара.

– Ты не ложишься, Мегрэ? – спросила мадам Мегрэ, она уже сняла покрывало с кровати и начала раздеваться.

– Я скоро.

Теперь нужно вспомнить, что именно сказала ему та женщина. Она ведь трещала без умолку! Тараторила, не давая себя прервать! Обычно так ведут себя люди, которые высоко ценят каждое свое слово и боятся, что их не воспримут всерьез. Впрочем, это особенно свойственно женщинам, и прежде всего женщинам под пятьдесят.

– Мы с сыном живем…

Хотя, по сути, возможно, она была права, потому что Мегрэ слушал ее краем уха.

Понятно, она вдова. Сказала, что овдовела несколько лет назад, пять или десять, он забыл. Довольно давно, поскольку сокрушалась, что ей было трудно одной воспитывать сына.

– Я все для него делала, господин комиссар.

Ну разве можно внимательно прислушиваться к словам, которые твердят все женщины этого возраста при аналогичных обстоятельствах, причем одинаково гордо и со смиренным выражением лица? Какой-то еще эпизод был связан с ее вдовством. Что же именно? Ах да… Она сказала:

– Мой муж был кадровым офицером.

Но сын поправил ее:

– Унтер-офицером, мама. Интендантской службы в Венсене.

– Нет уж, прости… Раз я говорю офицером, значит знаю, что говорю. Если бы он не умер, если бы он не убил себя, работая как каторжный на начальство, которое и мизинца его не стоило и сваливало на него свои обязанности, он сейчас уже стал бы офицером. Поэтому…

Мегрэ не забывал о трубке. Напротив, он это вспомнил именно в связи с ней. Скажем, он уверен, что слово «Венсен» так или иначе связано с трубкой: ведь он курил ее в тот момент, когда прозвучало это слово. Впрочем, позже речь о Венсене уже не заходила.

– Простите, а где вы живете?

Сейчас он не мог вспомнить названия набережной, но знал – где-то сразу за набережной Берси, в Шарантоне. Покопавшись в памяти, он представил себе широкую набережную со складами и баржами под разгрузкой.

– У нас двухэтажный домик между кафе и доходным домом.

Парень сидел в углу и держал на коленях соломенную шляпу, у него и в самом деле была соломенная шляпа.

– Мой сын не хотел, чтобы я к вам шла, господин начальник. Простите, господин комиссар… Но я ему сказала: «Если ты ни в чем не виноват, тогда не вижу смысла, почему бы…»

Какого цвета было у нее платье? Кажется, в черных и лиловых тонах. Такие платья носят немолодые женщины, претендующие на элегантность. Шляпа замысловатого фасона, вероятно не раз переделанная. Темные нитяные перчатки. Ей нравилось слушать собственный голос, и начинала она фразы так: «Представьте себе, что…» или же «Не секрет, что…».

Перед ее приходом Мегрэ надел пиджак и теперь парился в нем и чувствовал, что его разморило. Вот ведь каторга! Он жалел, что сразу же не отослал ее в кабинет инспекторов.

– Возвращаясь домой, я не раз замечала, что там кто-то побывал в мое отсутствие.

– Вы живете вдвоем с сыном?

– Да. И сперва я даже подумала, что это он. Но он в это время бывает на работе.

Мегрэ взглянул на парня, которому, казалось, было не по себе. Тоже весьма распространенный тип. Наверное, лет семнадцати, худой, высоченный. Лицо в прыщах, рыжеватые волосы, веснушки возле носа.

Замкнутый? Возможно. Мамаша чуть позже сама заявила об этом, есть люди, которые обожают говорить гадости про своих близких. Во всяком случае застенчивый. И скрытный. Он сидел, уставившись в ковер или какой-то другой предмет в кабинете, но, как только ему казалось, что на него не смотрят, тут же бросал быстрый взгляд на Мегрэ.

Парень был явно недоволен тем, что оказался в полиции. Он, в отличие от матери, не считал это необходимым. Быть может, он даже немного стыдился ее манерности и трескотни.

– Чем занимается ваш сын?

– Он ученик парикмахера.

Молодой человек заметил с досадой:

– У моего дядюшки парикмахерская в Ниоре, и вот мама вбила себе в голову…

– Разве стыдно быть парикмахером? Я хочу сказать, господин комиссар, что он не может уйти в рабочее время из салона на площади Республики. Я сама это проверяла.

– Простите. Вы подозревали, что ваш сын приходит домой, когда вас нет, и следили за ним?

– Да, господин комиссар. Я никого конкретно не подозреваю, но знаю, что мужчины способны на все.

– И что же, по-вашему, мог делать ваш сын, когда вас не было дома?

– Не знаю.

Потом после паузы:

– Может быть, приводил женщин? Три месяца назад я нашла у него в кармане письмо от какой-то девчонки. Если бы его отец…

– А почему вы уверены, что кто-то заходил в ваш дом?

– Ну, это сразу чувствуется, господин комиссар. Стоит мне открыть дверь, и я могу сказать…

Что ж, не слишком научно, но в целом вполне объяснимо по-человечески. Мегрэ сам замечал подобное.

– Ну а еще?

– Еще всякие мелочи. Например, дверца зеркального шкафа, которую я никогда не запираю, оказалась как-то запертой на один оборот.

– У вас в шкафу спрятано что-то ценное?