Поезд на Иерусалим

– Не расставание. Встреча.

Голос, но бесплотный, беззвучный. Живой смысл пронёсся по лучу, потрепал Леону по щеке и растворился в солнечных зайчиках.

Она ещё не успела ничего понять, как позади звякнул сигнал нового сообщения. Слегка ошарашенная, Леона вернулась к экрану.

«Почему?

Леона, я всё думаю, как такое могло случиться. Если есть высшая справедливость, отчего должны умирать замечательные люди. Профессионалы, от которых зависят сотни жизней. Неужели этой высшей силе не жаль хотя бы их. Для чего она допускает это. Томас.»

Голова снова была ясной. Леона усмехнулась: разъяснять ей всегда было в радость. Пусть даже она сама поняла верный ответ только сейчас.

«Здравствуй, Томас! Конечно же, для того, чтобы верным друзьям профессионалов пришлось перенимать опыт и разбирать сканированные черновики. Ты же окажешь мне такую услугу, раз предложил помощь? Это будет настоящим спасением, их слишком долго перерисовывать.

Так вот, о спасении. Скажи, ради чего гибнет канарейка в шахте? Разве не достаточно будет ей пропеть разок-другой? Представь себе: маленькая птаха щебечет посреди грохота забоя. Скачет, пищит. Кто заметит её? Нет, к сожалению, чтобы другие жили – хоть одна канарейка должна умереть.

Жди сканов к вечеру, рассчитываю на тебя.»

Сколько ещё людей задаётся тем же вопросом? Немного подумав, она скопировала текст, там-сям обрезала и кинула в ленту фейсбука. Так в реку швыряют монетку.

«Вот и ещё одна маленькая сумочка собрана», – довольно прошептала Леона и закрыла ноутбук. Пока что ей предстояло долгое путешествие на кухню за свежей чашкой чая.

Она сидела перед заварником в сонном ожидании, потихоньку забывая, зачем пришла, и тут раздался звонок в дверь. Оказалось – соседка.

– Здравствуйте, я прослышала про ваш случай, пришла вот вас поддержать, – полузнакомая женщина ставила на пол прихожей корзинку фруктов, а Леона пыталась вспомнить, что это за человек-то такой. – Пожалуйста, держитесь, оставайтесь сильной! Мы все вас очень любим, весь район только о вас и говорит…

Ваза. Точно.

Золочёная вазочка под древний Китай, один из памятных ученических подарков. Очень понравилась этой соседке, когда та забегала на Рождество. Леона протопала на кухню и сняла фарфоровую красавицу с полки. Вручила растерявшейся гостье.

– Не волнуйтесь! Забирайте! Я – как бы вам сказать? – в настоящее время пакую вещи. Буду только счастлива, если и эта вещица найдёт свой уголок.

– Вы… переезжаете? О, поняла! – обрадовалась женщина. – Какой-нибудь курорт? Смена климата должна благотворно повлиять, не так ли?

– Да, да. Смена климата. Именно она.

Закрыв за ней дверь, Леона хрипло засмеялась, будто над удачной шалостью, и слёзы выступили на глазах только когда смех перешёл в кашель.

Пошатываясь, она пошла наверх, к сканеру, к своим недособранным идеям, к развевающимся шторам, впускающим солнечные брызги. Теперь она была уверена, что всё делает правильно.

***

Теперь она знала, что её последний сон будет похож на те длинные детские сновидения, в которых был только покой, осенённый мерцанием луговых цветов в густом неслепящем свете нездешнего дня.

А потом он перестанет быть сном.

Ветвится

Двое сидят в вагоне друг напротив друга. На столике между ними – кажется, поле для настольной игры.

Окно закрыто – но занавески чуть колышутся, как будто не перестаёт течение воздуха.

Один – лет тридцати на вид или чуть больше, одет неброско. На лице – безмятежное удовольствие. Такое бывает у туристов, едущих на курорт. Второй лишён печати возраста. На нём униформа, ни пятнышка. Проводник? Руки в белых перчатках лежат на столе. Он делает жест. На поле вспыхивает точка. Другая, третья, ещё, ещё…

Точки, связанные путями. На некоторых дремлют фишки. Но где же кубики? Не видать. Вот белый снова двинул пальцами – от одной из фишек побежал синий огонёк, зажёг следующую точку и замер. Следом протянулась линия, ветвь. Сразу видно, живая: горит тем же синим.

Свечением линий расцветает на поле дерево, неторопливыми букашками ползут по нему фишки.

– Вот здесь ты хорошо увернулся. Многие срезались в те годы именно на зависти: одни жаждали приобретать, другие, более чувствительные, горько обвиняли первых. – Белый перебирает пальцами воздух, одна из ветвей наливается силой, остальные приглушены. Пассажир с любопытством разглядывает поле.

– Не помню… А! Так я занят был до какой степени, мне вообще было не до того, чтоб на других оглядываться. Сейчас даже вспомнить удивительно. – Он откидывается на спинку сидения, прикрывая глаза на глубоком вдохе.

– Казалось бы, что такое спешка? А тогда она меня поглощала, небо с овчинку казалось. Выходит, это было хорошим путём? Я тогда переживал ещё, что всё наоборот – по ощущениям душу будто в трясину засасывало.

Проводник одобрительно кивает:

– Да, это был неплохой путь! Вспомни, что тебя так загрузило: ты подыскивал себе в работники людей бедных, но талантливых, выписывал им больничные, вёл документы по-честному. Масса отчётов, проверок, но при всём этом ты не забывал подавать нам весточку каждый день.

Он щёлкает пальцами. Фишки вздрагивают, бегут по ветвям – а те всё длиннее, всё больше дорожек мерцает над столом. Тот, который похож на туриста, протягивает руку, осторожно ведёт пальцем вдоль одной из них.

– Как много вариантов… Уму непостижимо! О, вот тут, – палец сворачивает на развилке, – вот тут на нас наехали бандиты. Не знаю, как я тогда удержался на верном пути. Готов был проклинать всё живое! Без шуток, каждую минуту желал бы им мучительной смерти, если бы не последняя крупица веры. Знаешь, ровно и верно ходить по жизни – всё равно, что по канату шагать. Так вот, – пассажир коротко смеётся, – в те дни канат ещё и обледенел.

– Понимаю, – кивает проводник. Руки сложены на столе: ни постукивания пальцев, ни потирания ладоней. Белое безмолвие рук. Так сидят те, кто завершил работу и не скоро возьмётся за новую.

– Ну, так оно и тянулось ни шатко, ни валко. Гнев мне приходит – я от него в дела, в переговоры, в болтовню, в молитву, куда угодно, лишь бы не душиться им. Заявления писал… Денег потеряли тучу, но сами живы остались. – С полминуты пассажир молчит. – Всегда любопытно было, а если б поддался? Если бы всё то же самое делал, но клял злодеев напропалую? Всего-навсего мысли…

– Хочешь посмотреть? Хорошо.

Взмах – фишка откатывается, чтобы поползти по другой ветке. Прочие кругляшки нехотя за ней тянутся на ту сторону дерева, которая в ответ на движение загорается красным, гася прочие ответвления.

– Всего-навсего мысли, – озадачено повторяет пассажир. – Но почему они длятся? Ситуация давно изменилась, а я… Ого! Чего это я? Да как только язык повернулся лапушку мою обидеть. А дальше-то, дальше! Чисто зверь дикий.

Одна за одной разбегаются фишки по мелким, как у берёзы, веточкам, и только единственная тяжело ползёт дальше, забирая по изогнутой линии, что ведёт уже не в крону, а вниз. Та самая, за которой так пристально следит пассажир. Когда она останавливается, проводник отгоняет её обратно к развилке, словно непослушную овцу.

– Хотя здесь твой путь не стал особо короче, но приятным его назвать трудно, как видишь.

– Фу-ты, ну-ты. – Пассажир шумно выдыхает, проводит ладонью по лицу, словно отгоняя тень. – Не думал, что я могу так выглядеть. Знаешь, что страшно? Похоже, в этом варианте я бы так и не понял, насколько сильно изменился.

Он откидывается на спинку сидения. Вдыхает ветерок глубоко, будто содовую потягивает.

– Хорошо… – говорит путник наконец. – Хорошо, что всё закончилось. Главное, что билет не потерял. Скоро будем дома, да?

Проводник кивает, не тая улыбки. Разноцветное свечение деревца всё не гаснет.

– Дома здорово! Всё, что приходилось удерживать в руках, едва не расплёскивая на бегу, там течёт полной рекой, – рассуждает путник. Он достаёт из кармана маленький отрывной билетик, глядит на просвет, отчего тонкая бумага перламутрово лучится. Затем, отвлекшись, вновь принимается изучать древо вариантов.

– Слу-ушай. Но ведь если вот этот путь был верным, а тот, красный, гибельным, то что значат остальные тропинки от развилки? Вот ещё одна, третья, а от неё целый пучок ветвится…

Улыбка проводника становится по-детски озорной.