– Это хорошо! Я уверен, что из нашего Далгата выйдет ба-а-льшой учёный! Он ведь на археолога учится?
– Да, на него, хотя я не очень-то понимаю, для чего ему понадобилось в земле копаться! Он хоть и помогал, бывало, Ансару по саду, всё же больше любил книжки читать!
– Ну, одно другому не мешает. Мальчик выбрал себе такую профессию, когда чем больше книжек прочтёшь, тем удачнее раскопки. Письма вам часто пишет?
– Да нет, не очень… Раньше часто писал, а теперь в полгода раз. Но всегда интересуется, про всех спрашивает, приветы передаёт!
– А квартира их так и пустует?
– До недавнего времени пустовала, а сейчас там пока живёт двоюродная племянница Манапа.
– Это которая?
– Дочка Абдулабека, помнишь, его тоже репрессировали вслед за Манапом!
– А-а-а, ну да, ну да… Тяжкие были времена!
– Ещё какие тяжкие… Ну, твоих-то, слава Всевышнему, это миновало!
– Можно сказать и так. Но зато всю мою родню по материнской линии выгнали с гор и переселили на равнину. Тоже нелёгкое дело для души! Ты ведь помнишь это время?
– Ещё бы не помнить! Такое забудется разве?
– Эх, сестра, давай-ка лучше не будем о плохом! Сейчас, слава Богу, всё вроде спокойно!
– Да, сейчас время, кажется, и в самом деле успокоилось. Люди одеты-обуты, накормлены, всюду порядок, государство работу даёт.
– А ещё учит и лечит бесплатно! И жильё даёт бесплатное всем, кто нуждается! Это разве плохо?
– Кто говорит, что плохо? Просто… пока это время наступило, много чего пришлось пережить.
– Ничего не попишешь, дорогая Айша, опять, как видишь, приходится сказать: лес рубят, а щепки летят!
– Ох, не люблю я эту пословицу! Больно много щепок этих полетело!
– Да-а! – Гасан поёрзал, а потом поднялся, засобиравшись уходить.
– Передай от меня Свете привет. В другой раз приходите вместе, я её уже давно не видела, соскучилась! – сказала Айша.
– Вот взяла бы да и сама к нам пришла!
– Что ты, брат, я ведь никуда не выхожу! Если только, не дай Аллах, на соболезнование к кому, а так всё время дома. Как-то раз вышла проведать Хасанат, свою давнишнюю приятельницу, так внуки мои к ней туда за мной прибежали, пошли, говорят, дадэй, домой, без тебя там плохо! Вот так и сижу целый день дома, пока все мои не соберутся!
– Ну что ж, пойду я, пожалуй… – Гасан, покряхтывая, поднялся. – Спасибо за угощение! Имрану от меня большой салам, давненько я его тоже не видел.
– Передам обязательно! Спасибо, что не забываешь нас!
– Как я могу! Пока ноги меня носят, буду приходить, а там… пусть уже дети ваши ко мне приходят!
Глава 10
Нурадин закрыл калитку и медленно побрёл вдоль старой кумухской дороги, которая по-прежнему звалась в народе Царской, и название это, вероятно, во всём Советском Союзе было единственной географической памятью о тех временах, когда на Руси правили цари.
Правда, нынешняя Царская дорога ничем не напоминала прежнюю, и появись на ней вдруг фаэтон, коих прежде тут было немало, теперешние кумухцы были бы таким зрелищем весьма ошеломлены. Зато теперь здесь было много машин и автобусов, сновавших через Кумух и обратно в разные районы Дагестана.
Да-а, думал про себя Нурадин, направляясь этим утром в сторону базара, что и говорить, Кумух нынче уже не тот, что раньше. Вон выстроено здание клуба, рядом книжный магазин, школа, педучилище, а с другой стороны лакский театр, сельская библиотека… «Всё, всё имеется для образования людей! – думал с удовлетворением Нурадин. – Мы разве могли мечтать об этом до революции?»
Эх, много же воды утекло с тех пор, как Советы победили! И воды много утекло, и людей много погибло. А он вот уцелел, хотя довелось хлебнуть всякого. Репрессирован был по доносу, в застенках НКВД побывал, да и после ещё долго ходил, ощущая на себе косые взгляды людей… Да что уж вспоминать! Жизнь прошла, в стране давно мир, Никиту, слава Аллаху, недавно скинули, а дело революции живёт и будет ещё жить и жить, иншаллах!
– Салам алейкум, Нурадин! Куда путь с утра держишь?
Старый Закир, придержав за поводок навьюченного поклажей осла, остановился на обочине дороги и достал из кармана потрёпанной фуфайки столь же потрёпанный кисет. Захватив из него пальцами щепотку табака, он с шумом втянул его в ноздри и громко чихнул.
– Ваалейкум салам, друг мой Закир! – отозвался приветливо Нурадин. – Вот иду на базар, жена дала поручение, заодно, думаю, дай пройдусь по Кумуху!
– О-о, поручения жены лучше выполнять, иначе себе же дороже будет! – произнёс старик шутливо. – А базар наш кумухский как стоял, так и будет стоять, и всегда в нём можно найти, что тебе нужно!
– Да вот я и сам только что думал об этом. Жизнь меняется, и Кумух наш сильно поменялся!
– Ну да, теперь он просто райцентр и без приставки «Кази», а то, что раньше звалось Кази-Кумухским округом, нынче просто Лакский район.
– Да разве дело в названии, Закир? Главное, чтобы людям хорошо жилось!
– Это, конечно, верно, но и прежнее название нам не просто так досталось, за него нашим людям тоже пришлось немало крови пролить!
– Всё-таки согласись, хотя многое и поменялось, но кое-что остаётся неизменным, вот как наш, например, кумухский базар, как наша старая мечеть, как… как твой ишак, наконец!
– Точно! – обрадованно сказал Закир. – Хоть и скотина, а товарищ самый что ни на есть надёжный! Сколько лет при мне, уже и не помню! И где только меня ни выручал!
– А я тебя без него и не представляю, дружище!
– Да я и сам себя не представляю! И знаешь… – Старик помедлил и произнёс дрогнувшим голосом: – Я его даже на автомашину бы не променял! Не знаю, кто из нас двоих раньше помрёт, я или мой ишак, но обоим нам друг без дружки будет скучновато!
Закир втянул в нос ещё щепотку табака и обратился к ослу:
– Ну, что, летучий голландец, застоялся на одном месте? Давай, пошли уже!
Он поцокал языком, и осёл послушно двинулся вперёд.
– Бывай, Нурадин!
– И ты будь здоров, дружище!
Нурадин продолжил свой путь вниз по Царской дороге. Идущие навстречу сельчане тепло приветствовали его, отдавая дань уважения этому седовласому человеку, немало сделавшему для того, чтобы жизнь людей в их районе поменялась к лучшему.
– Как поживаешь, Нурадин?
Перед ним, улыбаясь, стояла Шамай, приходившаяся дальней родственницей его жене Марзижат. Выбившиеся из – под косынки седые пряди подчёркивали моложавость её лица, приятные черты которого годы не смогли ни испортить, ни ожесточить.