Кот по кличке Мяу. Том I

Наука имеет много гитик

На следующий день нас разбудила та самая, вчерашняя, дежурная. Лицо серьезное – чайником. О вчерашнем – ни слова. Все собрались в чьем-то номере, где Пирузян дал нам последние «ЦУ» – во время доклада не дрейфить, говорить уверенно, на него все время посматривать и по его командам ориентироваться.

Прямо оттуда все гурьбой в сопровождении кого-то из местных отправились пешком куда-то вглубь городка, где была еще одна проходная, на которой мы предъявляли выданные вчера пропуска. На этой территории стояло несколько лабораторных корпусов, в один из которых нас всех и завели.

Мы поднялись на второй этаж, где находился еще один пост, и опять пришлось предъявлять пропуска. С бдительностью, надо сказать, здесь было все в порядке!

Там Пирузян и Володя нас покинули – ушли в зал, где все и должны были выступать, а дежурный по этажу провел оставшихся в конец коридора к окну, где стояла высокая урна, полная окурков. Все, как по команде, закурили.

Пошел какой-то общий научный трёп. Кто-то стал о чем-то рассказывать, водя пальцем по стеклу и рисуя на нем какой-то график. Эти его невинные движения почему-то взволновали дежурного, седевшего за своим столом у входа в коридор и не спускавшего с нас своих настороженных глаз.

Как-то он вдруг занервничал, схватил телефонную трубку и, заслоняя рот рукой, явно кому-то на нас наябедничал. Буквально через минуту появилась какая-то суровая дама с высокой пачкой больших коричневых общих тетрадей. Она, покосившись на оконное стекло, выдала каждому по тетрадке, заставила всех подписать их, а потом еще и расписаться в толстом гроссбухе. А после этого сухо предупредила, что если нужно что-то записать, то это можно делать только в прошнурованной и пронумерованной, индивидуальной тетради, и за отдельным столом, и не в коридоре, тем более у окна, а в специально оборудованной комнате, откуда выносить эти тетради категорически запрещено.

Когда она стала загонять нас в эту специальную комнату, оказавшуюся тут же рядом, я успел заметить, как бдительный дежурный подбежал к окну и стал тщательно протирать и без того чистое оконное стекло влажной тряпкой. Надо же, черт, – куда нас занесло. Да уж… Ребята здесь свое дело знают…

После этого предупреждения ни малейшего желание что-либо в этих тетрадях записывать ни у кого уже не осталось. Наоборот, все первым делом постарались побыстрей от них избавиться. Сразу же сложили их общей стопкой на столе.

Только успокоились, и тут, вдруг, вбегает давешний бдительный дежурный, да как гаркнет: Первый Асташкин, подготовиться Сарбашу! Асташкин за мной! – и выбежал.

Бедный Асташкин, аж подпрыгнул на стуле от неожиданности. Вскочил, весь бледный, за дежурным побежал. Я после этого как-то тоже немного стал мандражировать. Ведь надо же, как всегда, – второй. Даже и не спросишь, что там такое-то, а, впрочем, Асташкину то – еще хуже…

Когда я зашел в небольшой конференц-зал, и поздоровался, то первое, что бросилось в глаза – это стол, длинный такой, покрытый зеленым сукном. А за столом генералы сидят вдоль одной его стороны, как апостолы на картине «Тайная вечеря».

Много их, даже больше чем апостолов – штук, наверное, пятнадцать. Я плохо тогда разбирался в генеральских чинах, но судя по звездам, генералы всё серьезные. В светло серых кителях. В штанах с лампасами. У кого по две звезды на погонах, а у кого и по три.

Перед ними на стене доска, рядом с ней – экран, чтобы слайды показывать. Дым в комнате – коромыслом. Почти все курят, переговариваются, кофе с лимоном пьют. Морды смурные. Наверное, вчера в замке своем тоже здорово набуздыкались.

Сначала я немного растерялся, а потом, ничего – стал рассказывать им про научные достижения нашей лаборатории. Володя на слайдоскопе сидит, – нужные слайды вставляет, Пирузян всем этим дирижирует. Типа: «Нэт, об этом потом, дорогой. Это нэ так интэресно. Ты нам лучше про ваши биодатчики доложи».

Хорошо, про биодатчики, так про биодатчики. Молодец все-таки Лев Арамович – свое дело знает. Биодатчики – тема благодатная, хорошо отработанная. На них все покупаются.

Тут главное всех сразу чем-то вселенским таким огорошить. Чтобы сразу изумились. Что ни будь эдакое, вроде: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю!». Вы наверняка это уже слышали, еще в школе – про Архимеда. Этот Архимед, наверное, тоже таким же образом выдрючивался перед своим начальством. Ну, вы помните его – по физике то? Это тот, который еще рычаг изобрел. Вернее, ничего он и не изобрел. Про рычаг этот еще и до него все прекрасно знали. И пользовались до него им вовсю – никакой Архимед для этого не нужен был.

Правильней сказать, он закон про рычаг вывел. Чем больше у рычага плечо, тем большую он может силу развить. Правда, и это было всем задолго до него известно. Ведь каждый знает – чем длиннее дрын, тем сподручнее, что ни будь им выворотить.

Да, что-то не очень удачный пример получился. Выходит, он и закона то никакого не вывел, а только так – как бы обобщил и в формулы перевел – все то, что и до него хорошо известно было. Но, ведь с другой стороны – так и надо! Он же ученый. Это же, как раз, и есть настоящая наука! Обобщить, узаконить и весь мир огорошить: «Эх-х, токо бы дали бы мне, блин, эту точку опоры и я бы, тада,…». На начальников такая увлеченность и научный фанатизм здорово действует!

Ведь каждый начальник знает, что эти ученые они такие – им только дай. Обязательно сразу или Землю перевернут и в другую сторону ее закрутят, или ядерный взрыв устроят, или еще какой вселенский катаклизм измудрят. Ведь не зря же у Галича:

Правильно в песне у него про ученых поется. Такой уж они народ…

Поэтому кто ж им на это денег даст? Тем более валюту. Ой, а эту валюту наши ученые просто обожают! Просто пунктик у них какой-то. Ну, хлебом их не корми. Только одной этой валютой, как кролики, и хрумтели бы. Но не дают. У нас, во всяком случае. Если чего и могут дать, то только срок, – если шпион. А так – больше ничего. Вот бедняги и бегают по помойкам уже после отсидки…

Правда, – тут один нюанс. Это только штатские им ничего не дают, потому что у самих нет. А военные, наоборот, очень даже могут и дать – они такие дела любят. Нормального человека только покоробит от такого мерзкого и никому не нужного вселенского этого переворота, а эти на всякие завиральные идеи сразу же стойку делают:

– Позвольте, позвольте, товарищ Архимед. Землю, говорите, перевернуть. А что? Эт-т-та о-ч-ч-чень интересная мысль! И какие же, позвольте спросить, для этого необходимы вашему подразделению силы и средства? Точку опоры то мы найдем – это не вопрос, и живой силой обеспечим, а вот запчасти и ГСМ – это, конечно, сложнее, но давайте попробуем. Чем черт не шутит!

Чувствуете, как с лету ухватывают? Как сразу же процесс внедрения научной мысли у них в мозгах начинает клубиться. Военные – они такие. Причем, чем зловредней идея, тем для них, чертей, интереснее! Работа такая. Поэтому и деньги дают легко. Не свои же. И этому Архимеду в доисторические времена наверняка давали, да и другим. Во все времена на войну хорошо давали…

Для этого, как я понимаю, директор нас сюда к ним и привез. И я тогда сразу сообразил – надо их сначала чем-то огорошить, как Архимед, но убедительно. Чтобы в идею, да в теорию сразу поверили и захотели бы ее на практике проверить. Как по-нашему – всесильному, а потому и самому верному, самому марксистско-ленинскому учению положено.

Вы, наверное, помните это крылатое ленинское выражение, про всесильность то марксизма. Оно у меня еще с институтских времен намертво в голове засело. У нас полковник один, с военной кафедры просто обожал его и втыкал к месту и не к месту – везде. Но только запомнил он его неправильно: Учение Маркса, – товарищи курсанты, – говорил он и многозначительно направлял свой указующий перст куда-то в потолок…

– «Учение Маркса, правильно – потому что оно верно!» – произносил он с большим пафосом, а потом долго и с омерзением осматривал всех нас сверху, с кафедры, видимо, принимая наше еле сдерживаемое хихиканье за махровый шовинизм…

Так вот, биодатчики – это была, как раз, основная, можно сказать, всесильная, как учение Маркса, идея – Жоры Чуича, нашего завлаба. Суть ее в том, что инфузории там всякие, одноклеточные, планктон там, который суть – микроскопические рачки и прочая морская мелюзга, и даже клетки животных – лимфоциты или, например, микробы, или другая какая живность. Не важно какая. Это же все биодатчики! Их же всех использовать можно, на благо, так сказать, народного хозяйства. Они ведь, черти, везде присутствуют, и всё очень хорошо знают и чувствуют. Живые же. И отраву всякую чувствуют в мизерных количествах, и всякие изменения в окружающей среде, да и вообще всё.

Только капни в воду, где эти инфузории живут, какую-нибудь гадость, и они сразу понимают, что это гадость, и бегут от смерти неминучей со всех ног. Хоть и мелюзга, а все понимает. Это вещь всем известная – по-научному хемотаксис называется.

С этого я и начал. Тут главное так подать, как будто все это как бы очевидно. Ведь, и доказывать никому не надо, что они, например, чувствительней любых приборов. Об их удобных маленьких размерах я уж и не говорю. Что они везде есть: в любом количестве и в большом ассортименте. Только выбирай – какие тебе больше нравятся. Даже и для людей не очень сведущих это все очевидно. И убеждать не надо. Правильно, потому что – верно!

А уж о начальниках, каких ни будь, а тем более о военных и говорить не приходится, – те сходу заглатывают. Ну, чисто – дети малые. Всегда, когда Жора пытался в этом кого ни будь убедить – ну, например, криминалистов. Ну, в том, что на месте преступления, оказывается, присутствуют миллионы свидетелей – микробы там, бактерии, насекомые, да Бог знает кто еще, то он всегда говорил при этом одну и ту же сакраментальную фразу: «Ведь они то все знают! Мы не знаем, а они – знают! Нас ведь на месте преступления не было, а они то – там были! Присутствовали. Только то и остается – получить от них эту нужную нам информацию! И ВСЁ! Чувствуете – логика то железная!

Это всегда действовало безотказно. Ведь и ежу понятно – только получи от них нужную информацию, как все было-то, и хватай убийцу за задницу.

– Да, действительно, – обычно, соглашается охмуряемый – как просто то. Да это же, блин, тогда можно… – как правило, вырывалось у него в ходе мыслительного процесса, – это же тогда черте что можно! Это же – многие проблемы решить можно!

Всё. Процесс, как говориться, пошел. Раз поверил в идею, то дальше можно втюрить ему что угодно. Это уже дело техники.

Главное для них идея, а уж как там и что – это уже мелочь, это все – «в рабочем порядке». Дальше, почему-то уже никто не сомневался, что если этим ученым финансирование дать, лимитов подкинуть, то уж они какую кому нужно информацию на своих там микроскопах, да осциллографах, да Бог знает там еще на чем – в миг из этих инфузорий выдавят.

Когда я в своем докладе до этого Жориного заклинания дошел, генералы вдруг как-то проснулись, зашевелились, закурили еще пуще, и тут, видимо, самый главный, рядом с которым Пирузян сидел, так и сказал:

– А вот это, товарищи, – действительно интересно. – И струю дыма в потолок пустил.

Все остальные тоже оживились, стали вопросы всякие бессмысленные задавать. Что и как. А какая, мол, реальная чувствительность у этих ваших биодатчиков?

Все! Попались голубчики. Мы, как говориться, как раз тут вас и ждали! На такие «неожиданные» вопросы у нас домашние заготовки имеются.

И тут уж я им и врезал: Оч-чень, – говорю – товарищ генерал, хороший вы вопрос задали. Интересный вопрос, в самую точку, – и дальше менторским таким тоном продолжаю:

– А чувствительность у них – совсем даже и неплохая. Например, самец «императорского мотылька» – Eudio pavonia, может определить половую привлекательность неоплодотворенной самки по запаху, – на этом месте весь генералитет почему-то сразу притих. Внимают.

– А выделяет она, самка то, в качестве ферромона, то есть привлекающего вещества. Как вы думаете, что? – здесь я дал эффектную паузу – ну, конечно же, спирт, чем же еще то можно настоящего мужика привлечь! – Заухмылялись генералы. Понравилось.

А я дальше, не останавливаясь, – правда, спирт не как у нас, – этиловый, а С16Н29ОН, причем в количестве всего, одна десятитысячная миллиграмма. И чувствует его самец, а по нашей терминологии – биодатчик, на расстоянии… Здесь я опять паузу дал – одиннадцати километров, причем, заметьте, в безветренную погоду.

– Скока, скока километров? – в изумлении зашумели генералы, – а кто-то даже с места поднялся – это же какие концентрации, у вас, товарищ, получаются? Это что же? Это получается, он штучные молекулы, этого вашего спирта что ли чувствует! Это какая-то фантастика!

И все как-то загалдели сразу. Шум, ажиотаж. Пробрало, видно служивых.

А тут и Пирузян подмигнул мне незаметно – молодец мол, и быстро мое выступление стал закруглять. Боялся видимо, что я какую-нибудь глупость ляпну и весь эффект испорчу: Товарищи, товарищи, – говорит – давайте слэдующих докладчиков заслушивать – мы так ведь ничего нэ успэем. У нас еще много чэго интересного для вас есть. Похлеще этого.

Так все и закончилось.

За один день всех докладчиков, конечно, заслушать не успели. Поэтому весь следующий день мы с Володей просто болтались по городку. Ходили смотреть на замок в центре озера, про который я вам уже рассказывал. Даже побродили по осеннему лесу, который тоже находился прямо там внутри, на территории. К вечеру все опять собрались у Пирузяна в номере.

Обсуждали наши выступления и реакцию на них военных. Пирузян произнес тост за всех нас. Всех поблагодарил. Сказал, что все прошло – на ура. И тут то и случилось то важное для меня событие, ради которого я все это вам и рассказываю.

Пирузян посмотрел вдруг на меня и, ни с того ни с сего, вдруг спрашивает: Слушай, Васенька, дорогой, – ты же у мэня пока старший научный? Так вэдь? – помолчал, и палец указательный поднял, что бы все замолчали:

– Так вот! Я тэбе сэктор даю. Будешь тэперь завэдующий сэктором. Ты мэня понял, что я сказал? И Володе сэктор даю. Молодцы!

Все сначала притихли, а потом стали нас с Володей поздравлять. Даже тост в нашу честь кто-то произнес. А мы в ответ – за Пирузяна – тост. А потом еще. А потом еще. Хорошо так посидели. Весь вечер я про себя все прикидывал и никак не мог затуманенными мозгами сообразить, – сколько же это я теперь получать то буду. Приятные, надо сказать, размышления.

Полковнику никто не пишет…

Гложет сердце кручина,

Давит грудь подоконник.

Где ж ты бродишь, мужчина? —

Настоящий полковник.

А на следующий день, все опять закрутилось так же, как три дня назад, только в обратном порядке. Черные «Волги». Военный аэродром. Тот же генеральский самолет. Только того главного генерала теперь с нами уже не было. Нас сопровождал кто-то другой, но тоже генерал. Теперь нас посадили в хвост, где генеральская «Волга» стояла, когда мы сюда летели. Так же, как и тогда – только расселись по лавкам вдоль этого длинного хвостового салона, как задний люк стал подниматься, и тут вдруг…

Пирузян осмотрел всех нас будто проверял – не забыли ли кого, и вдруг говорит нашему генералу, причем серьезно так: Останови самолет, дорогой. Я на таком самолете нэ полэчу.

Все аж рты пораскрывали. А он: «Нас здэсь тринадцать человек. Нэхорошее число. Нэт. Нэ полэчу.» И к выходу пошел.

Стали пересчитывать – действительно тринадцать. Все даже как-то растерялись. А Пирузян уже и вылезать собрался. Не растерялся только сопровождающий нас генерал. Даже, по-моему, и не удивился такому повороту событий. Дал команду консоль опустить, соскочил на землю и кричит кому-то снаружи: «Товарищ полковник! Быстро ко мне! Бегом!»

Подбегает какой-то мужичок. Действительно полковник, немолодой такой, с сединой в висках. Шел куда-то мимо на свою беду. Стал перед генералом как положено, честь отдает. А тот: «Садись, полковник. С нами полетишь».

Тот, бедняга, прямо растерялся. Не поймет в чем дело. Начал говорить что-то, но генерал и слушать его не стал, – перебил сразу: «Разговорчики, товарищ полковник! Я что не ясно выразился? Садитесь, полетите с нами. Это приказ. Вашему начальству будет доложено». И полез, не оборачиваясь, в самолет, полковник понуро – за ним. Задница самолета опять закрылась, и мы полетели.

Сидим молчим. Как-то всем неловко сделалось за этого полковника. Особенно, как мне показалось, самому Пирузяну. Никто такого просто не ожидал. Я еще тогда подумал: «А так ли уж хорошо генералом то быть? Ведь у генералов, небось, тоже свои начальники имеются. Вот так в любой момент выдернут тебя из грядки, как морковку, да и увезут на край света. А ты даже и не моги спросить, куда и зачем. Нет уж, лучше ученым быть. Сиди себе в своем подвале – инфузорий гоняй. И никто тебе не указ. Зарплата, правда…

Но нет, все равно, тут и спору нет – ученым лучше, тем более, – здесь я опять вспомнил о своем повышении, – если ты уже не заштатный сотрудник, а уже зав. сектором».

Я еще больше в этой своей мысли утвердился, про военную то службу, когда уже к вечеру мы на московском аэродроме приземлились. Все торопились, выгружая вещи – дождик моросил. Осенний такой – противный. Быстро все попрыгали из салона в теплые машины, а когда уже к лесу подъезжали, то и увидел я через окно маленькую жалкую фигурку, понуро бредущую куда-то в дождь по бескрайнему летному полю. Это и был, как раз, всеми, конечно, забытый и никому теперь уже не нужный, наш четырнадцатый пассажир. Вот так вот. Выдернули морковку, увезли, а потом и выбросили за ненадобностью.

Так все тогда и закончилось. Никто, кстати, так толком и не понял – где мы все-таки были то. Ну и черт с ним! Главное – все прошло удачно. Хотя на душе, почему-то остался от всей этой, судьбоносной для меня поездки, какой-то тоскливый, саднящий осадок. Бог его знает почему…

Сейчас, сидя здесь, в самолете, летящем на край земли, и клюя уже носом в кресле, эти мои воспоминания стали путаться и заплетаться с предшествующими моими же рассуждениями об окладах всех этих руководителей и заведующих в какой-то запутанный клубок, который как это часто бывает в полусне, быстро стал разматываться, и превратился в совершенно фантастическое и, как мне казалось там во сне, очень логичное обоснование моему недавно изменившемуся материальному положению.

Первый сон Василия Ивановича

Оклад, декоративное покрытие на иконе или книжном переплёте. О. выполнялись из золота, серебра, золочёной и серебрёной меди, украшались чеканкой, сканью, басмой, чернью, эмалью, а также жемчугом, драгоценными камнями или их имитациями.

Как и все гениальное, решение этой экономической задачи было до банальности простым.

«Ведь руководитель группы…» – рассуждал я, и вдруг увидел сам себя, стоящим за кафедрой на ярко освещенном подиуме высоко над огромным залом, буквально забитым публикой. Одет я был почему-то, в прекрасно отутюженную светло-серую тройку, отливавшую в свете прожекторов в зелень, при белой рубашке и галстуке. Сначала я даже сам себя не узнал, потому что галстуки я ненавидел и никогда их не носил, впрочем, как и пиджаки, а тем более жилетки. За моей отутюженной, без единой морщинки, серой спиной в темноте рампы угадывались висящие прямо в воздухе две – толи картины, толи иконы в тускло поблескивающих рамах.

…«Ведь, как вы видите, руководитель группы осуществляет только руководство…» – продолжил я менторским тоном, а длинную указку направил на один из портретов и тот вдруг тускло засветился в лучах невидимого прожектора, а внизу под рамой загорелась надпись «Рук». Портрет был небольшой – что-то вроде иконки, в углублении оклада которой можно было с трудом разглядеть какой-то темный лик.

«…и в этой ситуации приставка «Рук.», – продолжал я, – никакой дополнительной зарплатообразующей силой не обладает и может принести этому лицу, – я ткнул указкой, в темный центр иконы, – как вы видите, всего лишь заурядный скромный оклад небольшого размера. Носитель же приставки – «Зав.», – тут я указал уже на другой портрет так же ярко вспыхнувший на черном фоне. Портрет был значительно больше предыдущего и массивный его оклад буквально сверкал и переливался в лучах направленного на него света.

– Так вот, носитель этой приставки даже, если его подразделение только им же самим и представлено, не только осуществляет руководство над своим подразделением, но еще и всем этим заведует. Именно это обстоятельство, – такое сдвоенное руководство, и олицетворяет приставка «Зав.». Совершенно очевидно, что только на этой должности заведующий, в отличие от руководителя, выполняет двойную работу, то есть, как бы трудится за двоих».

Неоспоримая логика этих моих рассуждений и отточенность формулировок были настолько безупречны, что у меня даже запершило в горле от гордости за себя самого. Мое искреннее волнение, видимо, передалось и залу, который отозвался возбужденным рокотом.

«и, естественно,» – продолжил я, специально повышая предательски дрогнувший от волнения голос, и, чеканя каждое слово, чтобы перекрыть нарастающий в зале шум одобрения:

«И, естественно, если мы с вами базируемся на основополагающем принципе социализма «от каждого по способностям – каждому по труду», – при этих словах шум стал стихать и наступившая затем гробовая тишина, как будто ватой заложила уши:

«…то, в соответствии со второй частью этой гениальной формулы, „Зав.“ просто обязан иметь оклад в два раза больше чем „Рук.“, так как, в соответствии со своими способностями, он совершает ровно в два раза больше общественно полезного труда. И тут уж, товарищи, ничего нельзя изменить – закон есть закон. Таковы уж его способности! Он может одновременно, как руководить, так и заведовать, тем, чем он же и руководит». Я поклонился в зал, и вышел из-за кафедры, встав рядом со вторым портретом, обозначив тем самым окончание моего блистательного выступления.

Шквал оваций буквально обрушился на мою скромно склоненную голову. Сколько видел глаз, и даже между рядов, и в проходах – везде, клубилась многотысячная, рукоплещущая толпа. И где-то за кадром, с трудом перекрывая шум, голос диктора радостно это прокомментировал – «раздаются бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают!»…

Шквал оваций перешел в сплошной рев, от которого так заложило уши, что я проснулся. Самолет в очередной раз корректировал курс. Я посмотрел на часы. Оставалось еще шесть часов лету. И тут же окончательно подвел черту под этим ретроспективным и отчасти даже каким-то сюрреалистическим анализом своего теперешнего благосостояния. Научный стаж у меня, правда, еще маловат, еще два года ждать, но все равно – мой оклад уже 350 рэ. Минус сто – алименты, остается 250. И это все – на одного человека. Да по тем временам – денег… выше крыши.