Красная карма

Развернув его, он начал лихорадочно набирать шестизначный номер.

– Это Центр идентификации Божона?

– Да. Что вам угодно?

– Я хочу поговорить с инспектором Жан-Луи Мершем.

– Он занят.

– Позовите его к телефону, это срочно!

Эрве почувствовал, что от его пота эбонитовая трубка стала скользкой.

Полицейский на другом конце провода со вздохом повторил:

– Я же сказал: он занят. Кто его спрашивает?

– Брат.

17

– Там, наверху, никак не могут вникнуть в твои резоны.

– Кто это – наверху?

– Префект, дивизионный командир и я.

– Ну и что?

– Да то, что мы не понимаем, чем ты занимаешься у леваков. Уже больше двух недель, как ты, по твоему выражению, внедрился в Сорбонну, – и никаких результатов. Ни одного слова о зачинщиках, никаких мер против демонстраций…

– Они организуются спонтанно, это невозможно предугадать, – возразил Жан-Луи Мерш. – И куда они пойдут, тоже решается прямо на ходу.

– Ладно, пусть так. Но ситуация усложняется день ото дня. Сегодня утром мне звонил Гримо: события прошлой ночи просто катастрофические. Господи, это же настоящая гражданская война!

Мерш вспомнил, как хладнокровно он стрелял в таких же ненормальных в Алжире. Война… да, это война, другого слова не подберешь.

– Ну и как ты оцениваешь нынешнюю ситуацию? – повторил Деньо. – Что-нибудь там готовится?

Мерш пожал плечами:

– Повторяю тебе: они сами ничего не знают.

Робер Деньо был одним из комиссаров, которые руководили силами восстановления порядка в Латинском квартале.

Этот грузный человек, слегка напоминавший Жана Габена, изображал грубоватого парижанина и старался быть на короткой ноге со своим рядовым составом. Мерш, который работал в криминальной полиции, ему не подчинялся, но они знали друг друга еще с тех времен, когда Деньо был рядовым инспектором, а сам он – простым квартальным полицейским в Луи-Блан.

Мерш добровольно вызвался стать одним из многочисленных агентов, внедренных в группы бунтующих студентов и рабочих; его обрадовала встреча со старым знакомым, похожим разом на Обеликса (своей грузной фигурой) и на обычного горожанина (с его простонародным говорком).

В данный момент Деньо брился перед трехстворчатым зеркальцем в оловянной рамке, подвешенным на цепочке к вешалке.

– Но ты должен хоть кого-нибудь нам сдать, Жан-Луи. А то ребята уже начали в тебе сомневаться.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, все же знают про твои убеждения…

– Мои убеждения? Какие еще убеждения?

– Ты ведь, вообще-то, левак, верно? Неизлечимый!

– Я социалист – прошу не путать с красными!

– Ну предположим. Но наша работа – гасить пламя. А ты ведешь себя так, будто тебя радует весь этот бардак. Пора бы уж назвать нам их вожаков!

– Да нет у них настоящих вожаков!

– Ладно-ладно, не валяй дурака! По их главарям тюрьма плачет.

– Их главари ничего не возглавляют. Да ты ведь и сам знаешь: лидеры разных партий никогда не могут договориться между собой.

Деньо обернулся к нему; сейчас он, с намыленным лицом, очень походил на рождественского Пер-Ноэля. При этом он размахивал своей бритвой, как кюре – кадильницей.

– Какая разница, кто чем занят?! Студенты вроде бы слегка присмирели. В это время Помпиду разбирался с рабочими. И вот – на` тебе: эти молокососы опять взбунтовались!

– Лишать Кон-Бендита вида на жительство было довольно глупой затеей.

– Да тебе, как и мне, прекрасно известно, что, если бы не он, эти ребята придумали бы любой другой повод. Когда-нибудь они начнут митинговать из-за того, что кто-то из них поскользнулся в луже.

С этим Мерш был согласен: предлоги для манифестаций день ото дня становились все смехотворнее. Единственным стоящим поводом для жестокости этих погромов была… именно сама жестокость. Страстное желание крушить, топтать, уничтожать этот мир, который душил их свободу, – вот что заставляло молодежь действовать…

Толстяк кончил бриться и начал протирать лицо лосьоном Aqua Velva, похлопывая себя по щекам, как рекомендовалось в рекламе.

– Послушай меня, – сказал он, натягивая рубашку (Мерш следил за его толстыми пальцами, ловко застегивающими пуговицы). – Люди уже согласны с тем, что этот студенческий разгул превзошел по варварству все, что мы доселе видели.

– Хочу тебе напомнить: я там был.

– Вот именно, что был! Необходимо остановить этих погромщиков, и поскорее. Мне нужны их имена! Нужны адреса, семейное положение и прочая хрень! Хочу увидеть их за решеткой – здесь, в Божоне. Потому что, если их не остановить, они разгромят Париж, а заодно и Пятую республику!

«Очень надеюсь!» – чуть не сказал Мерш, но вовремя прикусил язык. После Алжирской войны он напрочь лишился патриотического духа, каким его изображал голлистский режим. Но при этом он был социалистом по убеждениям, как другие бывают католиками или франкмасонами. Словом, дискуссии тут бесполезны.

– Устроить облаву. И всех без разбора – хулиганье, погромщиков, ясновидцев – словом, тех, кто ведет эту городскую герилью, – отправить за решетку! Когда зачинщики окажутся в камерах, волнения затихнут сами собой. Ты знаешь, что сегодня днем Помпиду встречается с профсоюзными деятелями?

Жан-Луи кивнул. Он молил Бога, чтобы все участники встречи разругались и переговоры зашли в тупик, но остерегался Помпиду. Этот человек – активный и умный политик – был готов предоставить противникам неограниченные политические свободы, чтобы восстановить покой в стране.

– О’кей, – сказал он. – Я этим займусь.

– Напоминаю тебе: полицейская облава!