История Тенделео

Именно тогда я кое-что узнала о своем отце, точнее – о его вере. Он был неуступчив и строг в мелочах, в простых, бытовых вопросах только потому, что перед большими проблемами его вера пасовала. У него она складывалась в основном из церковного пения, воскресных проповедей, дисциплины, личной молитвы и умения сосредоточиться во время службы – то есть из таких вещей, которые легко увидеть в том числе и в других людях. Что же касалось «осуществления ожидаемого и уверенности в невидимом», то этого в отце никогда не было.

Собрание в церкви оказалось раной, через которую медленно вытекала живая кровь Гичичи. «Это наш поселок и наша страна!» – сказал Высочайший, однако уже через несколько дней первая семья, увязав пожитки и загрузив ими древний пикап, влилась в поток беженцев, двигавшийся по шоссе на юг. После этого не проходило и недели, чтобы кто-то из односельчан не покинул насиженного места, в последний раз закрыв двери своего дома. Брошенные дома превращались в руины. Вода подмывала стены, крыши рушились, а остальное сжигали распоясавшиеся подростки. Мертвые дома походили на древние черепа. Собаки тонули в выгребных ямах, которые беженцы даже не давали себе труда прикрыть как следует.

Опустела и хижина укереве. Уже давно никто не бросал в нас камнями, когда мы шли на шамбу, а однажды мы обнаружили, что их хижина сгорела и ее окна превратились в пустые, закопченные глазницы, слепо глядящие на тропу.

Лишенные ухода и присмотра шамбы зарастали травой и сорняками. Козы и коровы паслись, где хотели, стены террас осыпались, и дожди размывали плодородную почву, которая стекала вниз, словно крупные красные слезы. Бывало, что после особенно сильного дождя поля, которые возделывались поколениями хозяев, исчезали в одну ночь. За священным деревом тоже никто не ухаживал, никто не приносил деревянным божкам пиво и украшения. Казалось, всякая надежда покинула Гичичи, и даже те, кто еще оставался в поселке, ни на секунду не забывали о том, что настанет день, когда над перевалом, будто передовой отряд вражеской армии, покажутся странные деревья, гигантские кораллы и разноцветные шары.

Я помню, однажды утром меня разбудили голоса, доносившиеся из соседнего двора, где жила семья Мутиго. Голоса принадлежали нескольким мужчинам, которые говорили негромко, словно боясь разбудить окружающих, но меня это как раз не удивило, поскольку было еще довольно темно. Тем не менее я соскочила с кровати и, торопливо одевшись, вышла на улицу посмотреть, что происходит. Грейс и Рут как раз вынесли из дома большие картонные коробки, которые мистер Мутиго и двое его друзей грузили в багажное отделение «ниссана». Очевидно, они работали уже давно, поскольку свободного места в пикапе почти не оставалось, и девочки собирали последние мелочи.

– А-а, это ты, Тенделео, – печально сказал мистер Мутиго. – А мы-то надеялись уехать, пока никто не видит!

– Можно мне поговорить с Грейс? – спросила я. Но разговаривать с ней я не стала. Вместо этого я принялась на нее орать. Понимает ли Грейс, что, если она уедет, я останусь совершенно одна? Неужели она хочет меня бросить?

И тогда Грейс задала мне вопрос. Она сказала:

– Ты говоришь, мы не должны уезжать. Скажи, Тенделео, почему ты должна остаться?

Возразить на это мне было нечего. Мне всегда казалось, мы никуда не уезжаем, потому что пастор всегда должен оставаться со своей паствой, но недавно я узнала, что епископ несколько раз предлагал отцу перевести его в новый приход в Элдорете.

Грейс с семьей уехали, едва начало светать. Красные габаритные огни их «ниссана» скоро затерялись в потоке беженцев, не редевшем даже ночью. Несколько раз я слышала сигнал клаксона, сгонявший с дороги скот и предупреждающий пешеходов; этот звук разносился по всей долине.

Я не надеялась, что Мутиго вернутся, но старалась поддерживать их дом в порядке. Однако всего несколько недель спустя компания подростков из соседней деревни вломилась в него, вытащила все ценное, что там еще оставалось, а сам дом сожгла.

Вопрос, который задала мне перед отъездом Грейс, оказался довольно мрачным прощальным подарком. Чем больше я над ним размышляла, тем сильнее становилась моя убежденность, что мне необходимо самой взглянуть на вещь, вынуждавшую нас принимать столь непростые решения. Я должна была увидеть чаго своими глазами. Мне хотелось оказаться с ним лицом к лицу и попытаться выяснить, что им движет.

Маленькое Яичко стала моим доверенным лицом и помощником. Мы тайно собрали в дорогу еду и даже взяли деньги из церковной кружки для пожертвований. Лучшим временем для путешествий было выбрано раннее утро, когда в школе начинались занятия.

Нам хватило ума не идти по дороге, где нас легко могли заметить. Вместо этого мы сели на попутный матату, который довез нас до Кинангопы в долине Ньяндаруа, где нас никто не знал. Деревни вдоль шоссе еще не обезлюдели окончательно, и матату был битком набит крестьянами, везшими на продажу самые разные товары, а также связанными за ноги курами, которых владельцы затолкали под скамьи. Нам с Яичком досталось место в самом конце. Стараясь не привлекать к себе внимание, мы сели и принялись за орехи, вытаскивая их из бумажного кулечка.

Чем ближе к границе чаго, тем чаще попадались на шоссе грязно-белые ооновские грузовики. Пассажиры выходили один за другим, и к Нданьи в кузове матату остались только мы с Яичком. В конце концов помощник водителя обернулся и спросил:

– А вам куда, девочки?

– Мы хотим посмотреть чаго, – ответила я.

– Скоро чаго само доберется до ваших мест, смотрите тогда на него сколько влезет.

Я показала ему церковные шиллинги.

– Вы можете отвезти нас туда?

– Ну, ваших денег на это не хватит. – Помощник покачал головой, потом переговорил о чем-то с водителем. – Мы высадим вас в Ньеру, оттуда вам придется идти пешком. Впрочем, там совсем недалеко – километров семь, может быть, меньше.

В Ньеру мы очень ясно увидели, что станет с Гичичи, когда там останутся только старики, больные или безумцы. Я была рада, когда мы покинули поселок. Определить, в какой стороне находится чаго, было очень легко – туда никто не ехал и не шел. Только мы с Яичком шагали к горам по заброшенной грунтовой дороге.

Должно быть, со стороны мы выглядели довольно странно. Две девочки, идущие по пустынному, разоренному краю с узелком в руках, должны были сразу бросаться в глаза, но, к счастью, смотреть на нас было некому.

Солдаты остановили нас, когда мы отошли от Ньеру километра на два. На протяжении нескольких минут я слышала позади урчание мотора. Потом показалась и сама машина – большой четырехосный бронетранспортер Южноафриканской армии.

Офицер показался нам очень сердитым. Он то и дело хмурился и говорил раздраженно, отрывисто, но наша храбрость, похоже, произвела на него впечатление. Что мы себе думаем, вопрошал он. Здесь повсюду рыскают шайки стервятников. Только на прошлой неделе в пяти километрах от этого места они напали на рейсовый автобус и перерезали всех пассажиров. Ни один человек не спасся. Если бандиты наткнутся на двух беззащитных девочек, они ограбят их, изнасилуют, а потом подвесят за ноги и перережут глотки, как свиньям.

Пока он нас отчитывал, солдат на башне внимательно оглядывал окрестности, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону вместе со своим большим тяжелым пулеметом.

– Так что, черт возьми, вам здесь понадобилось?

Я честно ответила, и офицер ушел переговорить с кем-то по радио. Когда он вернулся, то коротко сказал:

– Полезайте назад.

В бронетранспортере было ужасно жарко и пахло мужским потом, оружейным маслом и соляркой. Когда бронированная дверца с лязгом захлопнулась за нами, я подумала, что еще немного – и мы задохнемся.

– Куда вы нас везете? – спросила я, впервые почувствовав страх.

– Смотреть чаго, вы ведь этого хотели? – ответил командир.

Мы молча съели наши завтраки, стараясь не глазеть на солдат, которые наперебой угощали нас водой из своих фляжек и пытались рассмешить. К счастью, поездка оказалась недолгой, хотя и не слишком комфортной. Снова лязгнула бронированная дверца, и офицер помог мне выбраться наружу. Оглядевшись, я чуть не упала от изумления.

Я стояла на склоне холма. Повсюду виднелись древесные пни – они были совсем свежими, многие еще сочились. Откуда-то доносился визг бензопил. На расчищенном от леса пространстве яблоку негде было упасть – столько здесь было военной техники и палаток. Между палатками суетились люди, главным образом – белые. В самом центре обширной поляны находилось нечто, что я могу сравнить разве что с городом на колесах. Тогда я еще не бывала в Найроби, но узнала это сооружение по снимкам из газет. Над скоплением невысоких прямоугольных строений возвышался целый лес изящных высоких башен и ажурных ферм. Именно такой, похожей на железные джунгли, показалась мне база, когда я впервые увидела ее. Только приглядевшись, я поняла, что строения – это стандартные сборные вагончики, установленные на огромных лесовозных платформах, подобных тем, какие я один раз видела в Элдорете. Их тащили за собой мощные трактора. От платформ к башням тянулись толстые пучки кабелей и вели железные лестницы. По лестницам быстро, чуть ли не бегом поднимались и спускались люди. Некоторые из башен возносились высоко к небу, но к ним тоже сновали люди. Я смотрела на смельчаков со страхом. Сама я не отважилась бы на подобное и за миллион шиллингов.

Таковы были мои первые впечатления. Вы, конечно, будете смеяться, потому что вам хорошо известно: прекрасный белый город, который я описываю, был на самом деле мобильной базой ЮНЕКТА, собранной на скорую руку из самых дешевых материалов. Но в моих словах есть и доля истины, ведь видеть – это одно, а рассматривать – совсем другое. Рассматривать – значит убивать волшебство, и чем дольше я смотрела, тем меньше магии оставалось в открывшейся мне картине.

Воздух на поляне был таким же скверным, как в бронетранспортере, и так же сильно вонял дизельными выхлопами. Отовсюду доносился рев, стук, урчание работающих моторов. Вырубленная в лесу просека выглядела так, словно ее проломила сама база. Невольно я перевела взгляд на огромные зубчатые колеса тракторов. Они едва заметно вращались. База действительно двигалась – тяжело, грузно, не быстрее, чем стрелки часов; она пятилась назад по своим следам с той же скоростью, с какой наступало чаго.

Маленькое Яичко взяла меня за руку. Думаю, некоторое время я стояла разинув рот.

– Идем, – сказал офицер. Он больше не сердился. – Ведь вы хотели увидеть чаго.

И он подвел нас к высокому американцу, у которого были рыжие волосы, рыжая борода и голубые глаза. Его звали Байрон, и говорил он на таком скверном суахили, что даже не понял, когда Яичко довольно громко шепнула мне: «Он похож на вампира».

– Я умею говорить по-английски, – сказала я, и Байрон, с облегчением улыбнувшись, повел нас между тягачами к центральной, самой высокой башне. Как и все в городе, она была выкрашена белой краской, и на ее боку большими голубыми буквами было написано: ЮНЕКТА, и ниже, буквами помельче: «Станция «Ньяндаруа». Здесь мы вошли в небольшую металлическую клетку. Байрон закрыл дверцу, нажал кнопку, и клетка стала подниматься вверх вдоль стены башни. Должна сказать, что этот грузовой лифт показался мне куда более страшным, чем любые рассказы о бандах мародеров. Вцепившись в металлический поручень, я крепко зажмурилась, но это не помогло: я ясно чувствовала, как башня – и вся база – раскачивается подо мной.

– Можешь открыть глаза, – сказал Байрон. – Иначе ничего не увидишь, и получится, что весь путь ты проделала зря.

Лифт поднялся уже выше макушек деревьев, и передо мной открылась панорама окружающей местности. Я увидела, что станция «Ньяндаруа» двигалась вниз по восточному склону Абердарского хребта. Чаго расстилалось передо мной, как разложенное на кровати свадебное покрывало-канга.

Выглядело оно так, словно кто-то нарезал из цветной бумаги кружочков и рассыпал по горам. Чаго повторяло все изгибы и складки местности, но это было, пожалуй, единственной его особенностью, которая казалась естественной. Во всем остальном оно было совершенно чужим. Цвета этих кругов были ошеломляюще яркими, и я едва не рассмеялась, глядя на апельсиново-рыжие, вишнево-алые, ядовито-розовые и темно-красные пятна, словно венами пронизанные ярко-желтыми полосами. Мне не верилось, что это – настоящее. Ничто живое, реальное такой расцветки иметь не могло, и оттого мне на мгновение почудилось, будто передо мной созданная в Голливуде киношка, сверх меры напичканная компьютерными спецэффектами.

Я прикинула, что от нас до чаго примерно километр. Это было совсем небольшое чаго – куда меньше килиманджарского, которое уже поглотило Моши, Арушу и другие танзанийские города и находилось теперь на полпути к Найроби. Когда я сказала это вслух, Байрон ответил, что новое чаго имеет в диаметре пять километров и начинает приобретать классическую форму скопления разноцветных кружков.

Я вгляделась пристальнее, стараясь рассмотреть детали. Мне казалось, если я сумею это сделать, чаго станет для меня реальным. Вдали я увидела путаницу отростков-ветвей цвета медной проволоки, и впрямь похожих на кораллы, увидела стену темно-малиновых деревьев, вздымавшихся на невероятную высоту. Их стволы были прямыми и гладкими, как копья, а листья смыкались наподобие зонтиков. За деревьями громоздилось что-то похожее на покосившиеся ледяные горы, на молитвенно воздетые к небу руки, на пористые, как старые грибы, колонны, на веера из перьев, на груды футбольных мячей, купола, гигантские мозги или ядра грецких орехов. Были там и совсем уж непонятные образования, похожие только друг на друга и ни на что больше. Чего там не было, так это того, что принято называть предметами в общепринятом смысле слова. И весь этот невообразимый хаос тянулся ко мне, но я почему-то сразу поняла – чаго не схватит меня до тех пор, пока я нахожусь здесь, на белой башне, которая медленно пятится назад вниз по отрогам Абердарской гряды со скоростью пятьдесят метров в день.

Мы были почти на самом верху, и наша клетка раскачивалась на ветру. Я почувствовала тошноту и страх и снова с силой вцепилась в ограждение. Именно тогда чаго стало для меня реальностью. Я почувствовала его запах, который принес ветер. Иллюзии не пахнут, а от чаго пахло корицей, потом и свежевспаханной землей. Еще от него пахло гнилыми фруктами, соляркой и мокрым после дождя асфальтом. От него пахло свернувшимся молоком, которое отрыгивают грудные младенцы, телевизором, той штукой, которой мастер из нашей сельской цирюльни «Под деревом» смазывал волосы отцу, и женским святилищем на шамбе. Каждый из этих запахов будил во мне воспоминания о Гичичи, о наших соседях, о моей жизни, а все вместе они вновь всколыхнули во мне чувства, которые я испытала совсем недавно, когда вступила в Возраст. Так чаго стало для меня реальностью, и каким-то шестым чувством я поняла, что оно поглотит мой мир.

Пока я стояла, стараясь как-то вместить в себя все, что было или могло быть внутри этих цветных кругов, в стене башни отворилась дверь, и в клеть лифта вошел белый мужчина в вылинявших джинсах и превосходных ботинках «Тимберленд».

– Привет, Байрон, – сказал он и только потом заметил двух кенийских девочек. – А это кто такие?

– Меня зовут Тенделео, а это – моя сестра, – объяснила я. – Мы зовем ее Маленькое Яичко. Мы пришли сюда, чтобы посмотреть чаго.