Черти в Париже

А здесь, ё–моё! Профилёчки! Жестяночки! Правильно загнуты!

Воронки все с завитушками, с дырочками, с зубчиками, с ромашечками. И то и сё, и всё другое.

В изобилии!

Как и полагается в их точёном евромодернизме.

А присмотреться, глядишь, ба: и надстроенная мансардёшка там. И наклонные окошки в ней. И флигелёк, и садик во дворе.

И на плоской кровле дамочка: в одних трусиках.

Кругом цветы какие–то: я не специалист.

Валяется!

А тут специалист.

Даже без бинокля могу определить: стрижено или брито.

И есть ли пирсинг в пупке.

И что на языке написано – рядом с бусиной.

И что награвировано на плече.

И что в ямках: догадлив потому что.

В центре Парижа она! Одна! Как в Мохенджодаро, читали таку штуку? Вот это да!

Ей можно помахать цветочком, только где его взять!

Машу рукой.

А она, возьми, да ответь!

Хоть у неё те самые праздники, и на работу она не пошла именно поэтому.

Ну, не захотела и всё!

Плювать! Эй, спускайся сюда!

Крассо–тыщща!

Тут что–то обвалилось за окном, а в коридоре раздались женские шаги.

8. Радуга и какашечки

Ба–бах! Всё вдруг окрасилось сепией. Флэшбэк!

Ненавижу флэшбэки. Путают они всё кругом.

Растворилась дверь и, не стуча, ввалила уже будто бы виденная где–то мною женщина.

Ополчились бабы мира и родные когда–то.

Ведь, хочу доложить, брошенки ревнуют и после брошения.

Ибо бросают их не в конкретную цель, а как бы на волю течения.

Их частенько прибивает назад.

Или они прицепляются к кому–либо: специально неподалёку, как к непотопляемому дереву.

И ждут–не дождутся момента, когда ты проплывёшь мимо. Лично. Гордой какашкой.

И тогда тебе всё припомнят, и скажут, что ты, мол, видишь, стал чванной, а не гордой какашкой, как ты себя обозвал.

А при мне мог бы стать деревом дубом, или даже лиственницей сибирской.

Которая в воде только ибунеет почище камня.

Венеция на них стоит, как и я, хоть я, то есть она, нежная липа розового женского рода. А плавает как божественный ноев плот непотопляем и без окон. Почти подводная лодка у Арарата.

И если б броненосец Потёмкин был деревянным, то не потоп бы сроду.

И в0рона бы с голубем не потребовалось бы, чтобы донести до мира ноеву правду: «Земля, мол, наголилась на месте Атлантиды» .

А тебе–мне уже пофигу. Потому что время моё–твоё кончилось, и ты–я, Тыя–мэн, плывёшь по точному адресу: туда, куда в итоге сплавляются все.

И даже крепкие с виду деревья, иногда называемые топляками, все мчат туда.

Хотя, чаще, топляки, когда приходит их время, становятся тяжёлыми.

Тогда один их конец заякоривается обо дно обло.

И это дело некоторое время не замечают.

Да–да, именно не замечают.

Как часто в мире случается: рак должен свистнуть. Самолёт обязан упасть, ибо штурвал в руках самоубийцы. Эка редкость, однакож бывает!

Космонавт обязан задохнуться, раздуться, вскипеть.

Парашют может порваться.

Плотину прорвать.

На Луну плюнуть свысока, всем смотреть в чёрные дыры.