Три миллиметра

– Ну чего, как я выглядел? Вон там мои стоят. Видишь, вон в голубом сарафане мать! Надеюсь, хорошо вышел на фотографии. Жарко, чёрт бы побрал…

Наконец, когда спустя полтора часа действо закончилось, командир полка Куандыков вышел на трибуну и поздравил курсантов с торжественным днём. Он скомандовал и так же стремительно, как и пехотный командир накануне, покинул часть, ведь отнюдь не в его манере было в воскресение появляться в полку.

– Рота, вольно, разойдись, сержанты ко мне! Оружие сдать, потом кто в увольнение – направлять ко мне, – командовал уже Алексеев.

После его слов танкисты разбрелись в разные стороны, немедленно оказываясь в объятиях своих родственников. Матери обнимали сыновей, осыпали как попало поцелуями, причитали, жалуясь на длительное расставание. Отцы сдержанно стояли рядом и ждали своей очереди, за ними братья, сёстры, дяди и все остальные. В этой гуще бесчисленных родственников и их слёз, объятий, восклицаний возможным оказалось увидеть, насколько одна-единственная непродолжительная жизнь может быть значима для многих людей.

– Сыночек мой, совсем взрослый… – робко обнимая Михаила, едва слышно проговорила его мать, утирая предательски сбежавшую слезу.

– Ну что ты, боец, как оно тут? Чего такой худой? – приветствуя, бодро спрашивал сына отец.

Родионов, Масленников, Прокофьев и многие другие после сдачи оружия и непродолжительных необходимых согласований были отпущены в увольнение до вечера. Как и ожидалось, это выдался прекрасный день, подобный глотку холодной воды в испепеляющую жару, истинный праздник для каждого из них. Курсанты, облюбованные и восхваляемые родственниками, отправились в соседний город Ковров, и там, прогуливаясь в парках по цветущим аллеям, рассказывали близким о службе. Матери и сёстры, как водится, узнавали про быт, питание, сон, а отцы, братья, дяди предпочитали слушать про армейские порядки, учёбу, оружие, танки. Между рассказами молодые танкисты без устали поглощали привезённые гостинцы, сладости, и на это время умолкали, слушая простые родительские истории о жизни в родных городках, с большой охотой внимая каждое их слово, рисуя в воображении уже позабытые заурядные, но приятные, согревающие картины знакомых мест.

Родионов нехотя, неуверенно отвечал на некоторые вопросы, не вовсе касающиеся службы, а родители его, вежливые и внимательные, плутали вокруг да около. Никто из его семьи, предпочтя слушать про автоматы, пулемёты, офицеров и всё остальное, так и не спросил главного, что интересовало каждого – нашёл ли уже Михаил в военной службе то, что отправился искать. Лишь вечером, когда они вернулись в полк, отец его спросил:

– А дальше что, Мишка, не думал?

– Да что-что, служить дальше, ещё много.

– Выходит, послужишь?

– Послужу, а что поделать? Тут ведь не школа и не университет, пораньше не уйти, – с улыбкой проговорил Михаил.

– Нравится, значит?

– Нравится, да…

Михаил начал и на мгновение умолк, выдумывая, что бы сказать. Он страшно утомился с утра, особенно оттого, что целый день ходил прямо и твёрдо, скрывая боль, хотя палец на левой ноге его опять был стёрт и изрядно кровоточил. Он пошевелил пальцами. Там внутри, в ботинке, ему казалось, образовалась какая-то жуткая на вид каша из человеческой плоти, крови и пыли, от которой скоро ему предстоит со страданиями оторвать прилипший носок.

– Здесь товарищи, я к ним уже привык, мы по-братски живём, это очень здорово. И ещё… Кажется, только сейчас я живу по-настоящему, ярко и полно, хотя может и не так, как хочется. Понимаешь?

– Понимаю. Гляди, ещё полюбится тебе жить ярко и полно, потом не захочешь возвращаться, – отшутился отец, обнимая сына.

Около восьми вечера большинство гражданских лиц покинуло часть, а солдаты стали возвращаться в казармы. К той минуте почти не встречались девицы в платьях и юноши в повседневной одежде, лёгкой и удобной, которых завистливыми взглядами провожали курсанты. Полк лишался украсивших его доброжелательных улыбок и раскатов не стеснённого военным порядком смеха. Командирский день – понедельник – и всё с ним грядущее подступали. Офицеры надели обыденную полевую форму и приступили к привычным обязанностям. К девяти часам оба полка выстроились на плацу и командиры рот пересчитывали подчинённых. Солдаты, проведшие день с близкими, стояли в строю отдохнувшие, счастливые, но с большими болями во вздутых животах. Не в силах остановить вожделение к вкусной пище, в течение дня каждый из них поедал всё подряд без остановки и без разбора.

– Наконец этот кошмар закончился… – с большим трудом, вздыхая, произносил Прокофьев.

– Ещё нужно дождаться, чтобы полегчало, – соглашался с ним Родионов, и оба с огромными усилиями смеялись, расслабляя свои ремни.

– Да вы чего, здорово же было, вот так кушать бы всегда! – протестовал Скорев. Он ещё незаметно что-то жевал, и карманы его трещали по швам, заполненные конфетами и шоколадом.

По возвращении в казарму роты сержанты, вспоминая давний опыт, когда они сами принимали присягу, приказали всем раздеться и уложить форму перед собой. Тогда они прошлись по проходу, вытряхивая всё из солдатских кителей и штанов. Что попадалось съестного, они складывали в приготовленный заранее гигантский мешок. Улов их оказался неслыханных размеров, и они полночи после сидели в каптёрке и пили чай. Только в четвёртом часу они разошлись с набитыми до отказа животами, не меньше новобранцев довольные прошедшей присягой и своим пригодившимся опытом.

Неумолимое колесо времени завертелось с новой силой. Ожидаемый и такой отдалённый, как прежде казалось, рубеж – присяга, первый из всех видимых, по которому многие начинали ориентироваться в своей службе, был преодолён довольно внезапно и скоро. Лишь когда знаменательное событие прошло и дни помчались в бесконечном круговороте, пресыщенные различной всепоглощающей деятельностью молодые солдаты заметили, что время, каким бы оно не казалось жестоким и суровым теперь, когда им предстояло отбыть год в армии, это самое время спешно движется вперёд. Наконец, когда прошёл месяц с их прибытия, молодые танкисты поняли простой и точный смысл известного солдатского выражения: «Солдат спит, служба идёт». Стало ясно многим, что бы ни происходило с ними и вокруг, время не остановить, не повернуть вспять, ни по приказу командира полка, ни по приказу командующего округом, а потому каждый день проходит, влечёт за собой следующий и новый, и они тоже проходят, уменьшая оставшийся срок.

– Всё это закончится когда-нибудь. Правда, конец ещё так далеко, что даже думать об этом не хочется, – размышлял как-то Прокофьев, когда большой компанией солдаты сидели вместо занятий в перелеске за стадионом и жевали разные скромные сладости.

– Если не думать об этом каждый день, то и время идёт довольно быстро. А поначалу казалось не так, – говорил Родионов Масленникову во время одного из походов на директрису.

– Поначалу я думал, что же это за задница огромная и глубокая, в которой мы оказались, – смеялся Масленников. – Целый день бегаешь, дрочишься, устаёшь как собака. Ночью на секунду закрываешь глаза, и тут новый день, всё заново, и опять бежишь куда-то. Проходит какое-то время, ты радостный думаешь, а не посмотреть ли на календарь, сколько там уже прошло? Смотришь, а прошла-то всего неделя. Одна из пятидесяти.

– Сейчас всё несколько иначе, должен сказать, вот уже месяц. Дальше снова какие-нибудь приключения, стрельба эта, рабочки, и вот ещё месяц. А там недолго останется и до выпуска.

Говоря о выпуске, который ожидался пусть и не скоро, лишь через два месяца, оба курсанта были немногословны и задумчивы. Их пока ещё не тревожил этот вопрос – кто куда отправится после окончания учебного курса в Коврове, но всё же эти мысли иногда посещали их. Из разговоров с Авдиенко, который очень хорошо относился к обоим солдатам, мало что можно было узнать толкового, в основном сплетни и слухи, рождённые неизвестно кем и где. Масленников продолжал:

– Ох, ещё этот выпуск… Если он вообще будет, как бы здесь не оставили. Хотя здесь, думаю, довольно удобно служить, вон магазин, столовка, всё есть. Слоны будут, ходи да деньги сшибай с них в своё удовольствие. За каждый поход по полтиннику, так каждый день можно пировать.

– Это правда, но я рассчитывал на другое, когда шёл служить. Мне всё это не слишком интересно.

– Успеешь ты ещё наслужиться. Или здесь тебе не служба? Тоже ведь армия. Если это всё существует, наверное, оно нужно, значит, и ты здесь нужен. Да и неизвестно ещё, насколько лучше и полезнее там, в войсках. Авдиенко что-то рассказывал, да он сам-то там не был, откуда может знать?

– И это верно. Но как ты себе представляешь, мы тут такие важные, красивые ходим, расшитые как петухи на параде, строим из себя удальцов, а напуганные пацанята, как и мы раньше, бегают вокруг нас по команде. Или думаешь, мы их чему-то научим, воспитаем? Да всё это смешно, здесь самим многим надо ещё воспитываться и учиться… – Родионов сделал паузу, и, выбрав слова, заключил, – Уж лучше оказаться в новом месте, получить второй шанс! Может там иначе, лучше? Может там серьёзная мужская работа?

– Может, – размышляя, отвечал Масленников.– А если будет тяжело и сложно? Обратно ты уже не вернёшься.

– Будет тяжело – ничего, переживём. Здесь тоже бывает непросто. Привыкнем как-нибудь.

– Думаешь, дело в привычке? Так и что, ко всему, по-твоему, можно привыкнуть?

Молодые люди шли и разговаривали, как всегда, делились своими мыслями, переживаниями и настроениями. Они были правы главным образом в том, что дело было действительно в привычке. Эта солдатская привычка, исключительная и незаменимая, давно оказывала неоценимое воздействие на их службу, хотя они поначалу не догадывались об этом. Однажды знойным днём рота оказалась на занятии на полигоне, с собой из полка солдаты принесли оружие, снаряжение, а также два ящика учебных противотанковых гранат. Эти гранаты были муляжами гранат РКГ-3 и снаряжались учебными взрывателями. Граната весила около килограмма, в полёте у неё раскрывался небольшой парашют, что придавал ей нужное положение при падении. Во время соприкосновения с твёрдой поверхностью срабатывал капсюль ударника, раздавался громкий хлопок, но это был лишь звук, и граната оставалась невредимой. По условиям упражнения гранату нужно было бросить снаряженным в бронежилет, шлем, держа в руке автомат, из глубокого окопа и попасть в круг радиусом в метр. После этого требовалось тут же провести стрельбу из автомата холостым патроном. Упражнение это было не сложным, но трудоёмким и очень продолжительным по времени. Первый взвод, отстрелявшись, некоторое время ещё находился в общем строю, но вскоре бойцы, поняв, что за ними не смотрят, разбрелись и легли спать где попало. Одна группа солдат, среди которых были Родионов и Масленников, расположилась прямо на засохшей танковой колее. Перекопанная земля здесь весьма удобно служила танкистам подушкой. Они улеглись на песок, надвинули кепки на глаза и, пригретые жарким августовским солнцем, стали засыпать. Кругом тогда создавалась беспорядочная суета, то и дело раздавались разрывы гранат, автоматные очереди, звучали окрики командиров. Позже прибыли танки для тактических занятий, и к балагану добавился шум трёх работающих турбинных двигателей. Но молодые танкисты лежали так же, как прежде, неподвижно и с удобством. Ничто не тревожило их сон, ничто не отвлекало от единственно важного теперь дела. То было проявление солдатского умения устраиваться в любых условиях, простой и поразительной привычки, которая и помогает перенести службу с её лишениями и неудобствами.