Кино и немцы, или исповедь самоубийцы

Мы втроём подняли тело офицера и переложили на оцинкованную полку.

– А простынёй его накрывать? – задал я дежурному глупый вопрос.

– Нет, это ему уже не нужно, – спокойно ответил Степан.

– А наш-то, прям красавчик по сравнению с этими, – скосив глаза по сторонам, произнёс Влад.

СЕРИЯ 6. ГОСПИТАЛЬ

Приняв должность на новом месте службы, я сразу выяснил, что в городе Эрфурте есть Медицинская Академия, в которой можно будет обследовать и лечить сына. По вечерам и выходным я стал обустраивать наше семейное гнёздышко, ожидая приезда семьи. Лолита в это время оформила заграничные документы и, находясь в больнице с Янушкой, дожидалась, когда у него улучшатся анализы, и они смогут выехать ко мне в Германию.

Нам выделили комнату площадью почти 30 квадратных метров в трёхэтажном кирпичном доме 19 века на втором этаже. На третьем этаже была мансарда для одной семьи майора Чернова, на нашем этаже была коммуналка на три семьи: старшего лейтенанта Мамаева, лейтенанта Гончара и моя. На первом этаже размещался войсковой магазин и кафе, где проводились торжественные мероприятия и праздники. Я сразу подружился с Женькой Гончаром и его женой Танюшей, которые прожили в Германии уже год и подсказывали мне где-что можно купить, чтобы подготовить комнату ко встрече Лолиты с сыном. Как и всем военнослужащим первое время нам придётся около месяца пользоваться кроватью и некоторой кухонной утварью, оставшейся от прежних хозяев, пока не придёт наш контейнер из Союза. Для Яна пришлось временно поставить солдатскую кровать, отгородив её двумя старыми армейскими шкафами от общего пространства, у меня получилась уютная детская комнатка. Обои в комнате были более-менее нормальные, а вот пол был убитым. Пришлось ходить по немецким хозяйственным магазинам, покупать кроме посуды, шпатели и шпаклёвку для пола. К сожалению, в школе и военном училище я учил английский язык, поэтому объясняться с продавцами очень часто приходилось на пальцах. Иногда, подтрунивая над немцами, я, несколько раз, заходя в магазин громко говорил: «Так!», продавщицы и даже некоторые покупатели всегда дружно отвечали сокращённым приветствием от guten tag: «Tag! Tag!»

За неделю пол был мною приведён в порядок, оставалось только его покрасить, но мне совсем не хотелось покрывать его коричневой краской, как это делают все. Недолго думая, я решил покрасить пол в салатовый цвет, который должен обязательно успокаивать моих любимых Лолиту и Янушку. Слух о придурочном лейтенанте, покрасившим пол в цвет ярко-зелёной лужайки быстро облетел весь полк, и ко мне в гости стали приходить любопытные, которые хотели своими глазами убедиться в этом неординарном деянии. Одним из первых наведался зам командира по тылу, который предупредил, что после окончания моей службы здесь, я обязан буду перекрасить пол в общепринятый коричневый цвет. Иногда вечером заходили некоторые барышни женского пола, которые не только любовались неожиданной цветовой гаммой напольного покрытия, но и тонко намекали, что они не прочь скоротать мои холостяцкие будни до приезда жены. Всем этим дамам было вежливо отказано в доступе к лейтенантскому телу, хотя моя бурная фантазия рисовала их томные стоны во время падения с моей помощью из окна второго этажа.

В конце лета я получил долгожданное письмо от Лолиты.

«Ярик, родной, здравствуй!

Сегодня нашему сыну 2 года и 2 месяца, и 2 месяца со дня смерти моего отца. Сижу в палате и плачу, всех выписали, остались мы с Янушкой. Сегодня проводили Медведковых домой, мальчику полтора года с мамой лежал, так Януха с ним игрался хорошо, а сегодня и их выписали, это уже пятые, которых мы проводили. Только и провожаем. Лежим 17 дней. Повысили преднизолон до 6 таблеток, но я даю 5. Сказали, что если возвращаются к начальной дозе, то добавляют ещё одну таблетку, но я не стала давать 6. Дают преднизолон, так как препарат «Лейкеран» в Смоленске не нашли. Анализы немного улучшились, завтра сдадим мочу на белок, узнаю результат, сразу напишу тебе. Но всё равно, радости никакой нет, боюсь, что начнут снижать таблетки, а белок опять увеличится, ведь так уже было. Думаю, на этом всё не кончится, так, что ты всё узнай, куда нам надо будет обращаться, когда мы приедем в Германию. Узнай, где посильней нефрология, есть ли лейкеран или другие цитастатики для детей.

Я всё думаю, за что меня так наказала жизнь, за что мне столько горя? Если опять не вылечу Янушку, чувствую, что больше не смогу, потому что всё уже и так идёт на последних силах. Постоянная боль, я слишком много потеряла, слишком много! Я себя потеряла, ты не сможешь меня понять, в этом нет твоей вины потому, что эта боль тебе незнакома. Я раньше не могла представить, что бывает так больно человеку. Если бы жив был отец, мне бы намного легче было бы перенести всё, чтобы не случилось. Ты не узнаешь меня, я ни я, меня нет, я перестала радоваться, я не могу смеяться.

Получила переводы, получила письмо, где ты пишешь, что подполковник должен передать письма и книжку, но никого пока не было, а может и не передаст, будет ещё одна проблема. Ну, вот пока и всё.

Пиши, целуем, Лолита, Ян».

Душа моя разрывалась от боли за жену и моего больного сыночка, который на страничке письма тоже оставлял мне милые закорючки красной пастой.

Копаясь в своих бумагах, я случайно наткнулся на черновик своего письма Лолите, которое написал на обратной стороне какой-то описи имущества зенитной батареи.

«Здравствуйте, мои дорогие, Лолочка и Янушка. Пишу вам письмо прямо в командировке, чувствую, что скоро объезжу всю ГДР. На этот раз побывал в Магдебурге. Очень большой и красивый город, бульвары широкие и просторные, почти, как в Союзе. Интересно, что здесь вообще нет поездов со спальными местами, только электрички, хотя, сколько той Германии, это же не наша великая страна. Сейчас смотрю, на соседнюю платформу подъезжает электричка вся мокрая, видимо, она обогнала дождь. Начинает темнеть, а вот оно, это совсем маленькое облачко начинает сердито стучать своими каплями по металлическим навесам, выстукивая никому неизвестные мотивы. Прошло несколько секунд, и вот уже выглядывает солнышко, а облачко понеслась туда, где её уже очень ждут. Мне очень хочется быть похожим на это облачко, ронять свои бесценные капли там, где их больше всего ждут, где они больше всего нужны, то есть для вас, мои родные. Я готов всего себя отдать вам, мои любимые, чтобы только вы были здоровы и счастливы, чтобы мы были счастливы! Вот уже ветер и солнце сушат землю, они делают своё дело, которое делали сотни тысяч лет назад. Да, жизнь идёт, и никто не знает, что нас ждет впереди. А на противоположной платформе парень с девушкой целуются уже в течение двадцати минут никого не стесняясь. Они живут сейчас только этими мгновениями. Я смотрю на них и завидую со страшной силой. Мне так хочется, чтобы вы, как можно быстрее, приехали сюда, ко мне. Мы бы обязательно вылечили Янушку и целовались бы с тобой, родная, везде, по всей Германии. Вот я уже сижу в поезде, он трогается. Прощай Магдебург, а может быть, до свидания, кто знает? Через два с половиной часа буду в Эрфурте, а там один часик, и я буду дома на нашей салатовой поляне, уже в родном для меня Бад-Лангензальце. Да-да, «Бад» уже становится для меня родным, становится очень тоскливо, когда уезжаешь от него далеко. Я представляю, каким родным он станет, когда в нём будешь жить ты с Янушкой. Тогда для меня вся Германия будет в таких красках, в каких её не видел ни одни художник! Каждый немецкий дом, каждый фонарь, каждое дерево, каждый цветочек мне будут говорить о том, что ты рядом, что мы дышим, пусть и не нашим, но одним воздухом, хотя я в этот момент могу находиться далеко от вас в какой-нибудь командировке. И все мужчины на земле мне будут завидовать, что у меня есть ты, Лолита! Это будет, обязательно будет! Я сейчас подремлю, а как приеду в Эрфурт, продолжу… Хочу, чтобы ты мне приснилась!»

Занимаясь половой реставрацией, то есть реставрацией напольного покрытия, мне приходилось открывать окна настежь и устраивать сквозняк, что привело меня ко внеочередной летней ангине. Наведя полный порядок к приезду любимок, я решил задуматься над радикальной ликвидацией своего хронического тонзиллита. Дело в том, что когда-то один пожилой врач порекомендовал мне удалить гланды, иначе, такое течение заболевания, может дать осложнение на почки, или на сердце, и я подумал: «Почему бы мне не сделать это на немецкой земле?» Получив разрешение командования, в понедельник 4 августа 1986 года я отправился в военный госпиталь в город Веймар. Сдав требуемые анализы, я всю неделю что-то читал, а по вечерам, почувствовав себя немного лучше, играл с медиками в футбол. В пятницу вечером дежурная медсестра сказала, что операция назначена на субботу и мне не рекомендовано завтракать. Но в субботу и воскресенье у нашего хирургического отделения были назначены два ответственных футбольных матча против других отделений госпиталя. Мне никак нельзя было подвести свою команду, и я уговорил медсестру поставить мне в журнале обхода повышенную температуру, чтобы перенести операцию на понедельник. Субботним утром, съев двойную порцию гречневой каши, я встретил в коридоре госпиталя своего лечащего врача майора Попова, который сказал мне готовиться к операции. На него не подействовали мои жалкие увещевания по поводу повышенной температуры и, тем более, съеденного завтрака, он был непреклонен.

Спустя полчаса, когда операция началась, выяснилось, что гланды не отрезают, а вырывают и делают это для того, чтобы рана быстрее заживала. Сделав обезболивающий укол в одну миндалину, наступила непредвиденная помеха хирургическому вмешательству. Оказывается, у меня очень чувствительный рвотный эффект, поэтому, как только хирург касался задней части языка, мой организм фонтаном возвращал, съеденный мною, обильный завтрак в ванночку, которую я держал у своего лица. Каша из меня лезла, как из кастрюли в рассказе Николая Носова «Мишкина каша». При каждой попытке залезть мне в рот, меня выворачивало наизнанку, и непроизвольные слёзы заливали мои щёки. Сколько это продолжалось, мне теперь уже сложно сказать, думаю, что и сам хирург уже пожалел о том, что не сделал отсрочку этой операции. Когда же возвращение этой продуктовой субстанции из меня на белый свет закончилось, и доктор удалил мне одну миндалину, я стал свидетелем следующего разговора хирурга и ассистентки.

– Ирочка.

– Слушаю Вас, товарищ майор.

– У меня тут проволочка сломалась, вторую миндалину я этой петлёй не удалю.

– Что нужно сделать?

– Сходи к завхозу, спустись с ним в подвал, отмотай кусок проволоки и принеси сюда.

– Хорошо, иду.

– Ира, ты поторопись, я уже обезболивающий сделал. Если промедлим, придётся рвать без анестезии.

В глазах сверкнула яркая вспышка света, от гнева мои глаза налились кровью, я опрокинул ванночку с кашей на голову майора, выбежал в коридор хирургического отделения и как рявкнул: «Раскудрявый клён зелёный, лист резной, я влюблённый и смущённый пред тобой…». Впрочем, всё это были мои фантазии. Изо рта у меня торчал зажим, а часть полости рта онемела от обезболивающего, поэтому своему «дорогому» хирургу я даже сказать ничего не мог. Да и что бы я теперь делал с одной гландой? Как говорил Козьма Прутков: «Если ты по ошибке, вместо воды, выпил проявитель, то выпей и закрепитель – иначе, дело не будет доведено до конца». В мыслях проклиная хирурга Попова, Ирочку, завхоза и конечно Германию, я условно скрежетал зубами с открытым ртом, оставаясь на месте, ожидая прихода медсестры, но безрадостные кадры моей фантазии не покидали меня. То в драбадан пьяный завхоз заперся у себя в каморке и достучаться до него нет никакой возможности… То он в каком-нибудь gaststätte (небольшой ресторан) раскачиваясь, в обнимку с немцами поёт: «Дойчен зольдатен, унтер официрен…» Но, к моему удивлению Ира вернулась довольно быстро, и вскоре вторая миндалина русского человека была удалена на территории немецкой Тюрингии.

После операции, я, разобидевшийся и рассердившийся на весь белый свет, сам доплёлся до своей палаты, отказавшись от каталки, и целые сутки пролежал в обнимку с той же ванночкой, пуская туда кровь и слюни. Через сутки на завтрак мне было разрешено тёплое питьё. Каково же было моё удивление, когда, глотнув молока, из носа у меня полился этот коровий напиток. Я живо представил, как всю свою дальнейшую жизнь я буду пить разные напитки в гостях, на праздниках и юбилеях, они же будут вытекать из моего носа, а утром мне придётся чистить не только зубы, но и ноздри. Как же будет жить со мной таким моя любимая Лолита? И, как позорно я буду выглядеть перед своим сынишкой!