После этого случая наши отношения с Лолитой стали походить на своеобразный аналог американских горок. Мы то встречались, то расставались, она, издеваясь надо мной, распускала слухи, что выходит замуж, в ответ на это я, через своих друзей, оповещал Лолиту, что у меня в скором времени состоится помолвка.

Какое-то время мы ещё изводили друг друга, но, когда мне это надоело, я написал ей прощальное письмо, в котором предложил ей остаться друзьями, потому что ей нравится быть объектом любви, а сама она любить не умеет. Мне удалось тогда вывести свою формулу любви: «Если мне хорошо от того, что хорошо тебе, и если я хочу, чтобы тебе было лучше и делаю это, то я тебя люблю! Если другой в отношениях ко мне руководствуется этой же формулой, то и он любит меня!» На это моё послание, Лолита ответила следующим откровением.

«Я шла к тебе многое ломая, и, если я пойму, что это напрасно, я даже не знаю, что и будет. Мне слишком много от тебя надо, а быть только одной из тех, кто тебе нравится – не для меня… Я хочу, чтобы ты был для меня самым добрым, самым славным, самым умным и любимым, потому что я люблю тебя очень и всегда удивляюсь, и не понимаю, как ты можешь говорить, что я тебя не люблю! Ты мне нужен для того… потому что без тебя я не смогу! И очень хорошо это поняла!»

На третьем курсе учёбы всё это закончилось облаченьем точёного силуэта Лолиты в белое длинное платье, увенчанного белой широкополой шляпкой, и меня, приодетого в молочные цвета костюм, важно вышагивавшими под вальс Мендельсона. Впрочем, свадьба запомнилась не только поздравлением нас родственниками, сокурсниками и высоким командованием, сколько тем, что «первая» брачная ночь могла оказаться под угрозой срыва. Удрав со свадьбы на такси под конец пафосного благословенного торжества, мы решили переодеться и сходить на какую-нибудь дискотеку потанцевать. Но, оказавшись перед квартирой невесты, мы обнаружили, что ключей от входной двери у нас нет. Ехать через весь город обратно нам не хотелось, и я решил забраться на третий этаж по перилам балконов.

В глазах сверкнула яркая вспышка света, тело молодого мужчины в белом костюме в луже крови, мелькнувшее в моём воображении, слава Богу, не было обнаружено по адресу улица Чернышевского 5, потому что мне всё же удалось проникнуть в квартиру и открыть невесте дверь.

Через год, когда Лолита была уже на сносях, я упрашивал руководство батареи отпустить меня, чтобы сопроводить жену в роддом, но, к сожалению, не был услышан. На следующий день заместитель начальника училища полковник Сороколетов лично проводил осмотр оружейной комнаты нашей батареи, а командир батареи капитан Морозов А.Н. получил взыскание за массу недостатков, обнаруженных в ходе этой инспекции. После этой взбучки, в увольнение на этой неделе меня отпустили три раза. Во время родов я уже стоял с цветами под окнами смоленского роддома, и во все глаза смотрел на третий этаж, где один разочек мелькнула моя Лолита. Медсестры передали мне от неё записку.

«Ну, вот и всё! Теперь всё позади! Очень боялась, ребёночек, вообще-то, маленький. Чувствую себя нормально. Окошко не разрешают открывать, заметят, будут ругать. Всё вроде хорошо! Наружных швов нет, вставать сразу разрешили. Вроде всё. Целую, Лолита».

Через пару дней я снова обивал пороги роддома, в награду за это снова получил от жены весточку.

«Ярик, родной, не мокни! Иди домой! У меня всё хорошо! Тут уже по роддому пошло имя нашего ребенка. Сестра приходила спрашивать национальность! Завтра после обхода всё будет ясно (12:00). Целую крепко, крепко».

Оба, этих пожелтевших со временем, листочка я храню, как самую дорогую реликвию своей жизни в коробочке с мамиными письмами.

СЕРИЯ 4. ИСТОРИЯ

«Ярослав проверь посты!» – крикнул мне начальник эшелона из соседнего купе, низводя меня с небес воспоминаний на грешную землю. Проверив часовых, я обошёл весь эшелон по периметру, в вечерних городских окнах стали зажигаться огни. Немецкие дома были расположены довольно близко друг к другу и вокзалу. Узкие дороги, небольшие площади, всё какое-то немного сжатое спрессованное, на мой взгляд, после наших русских просторов все эти скукоженные улочки кажутся какими-то кукольными. Город Бад-Лангензальца (в переводе с немецкого «курорт длинных солей»), насчитывающий не более 15 тысяч жителей, в котором была размещена наша часть, был именно таким. Кроме городской ратуши, небольшого зоопарка, в нём есть красивый парк замка вдовствующей герцогини Фридерики Саксен-Вейсенфельской, существующий с 17 века. Мы же, русскоязычные жители Бад-Лангензальца, главной достопримечательностью города считали памятник, расположенный рядом с монастырём монахов-отшельников Августинцев. На высоком постаменте из цельного камня высечена лошадь, на которой восседает голый мужчина. Древнее предание гласит, что однажды ранним летним утром молодой горожанин вместе со своей возлюбленной выехал на лошади в ближайшие окрестности, и на заливных лугах они предались занятиям любовью. Жаркие интимные отношения прервал услышанный ими топот копыт, издалека к ним приближалось войско иноземцев-захватчиков. Молодой человек, бросив свою пассию, вскочил на лошадь, прискакал в город и успел предупредить горожан о наступлении врага, тем самым не дав завоевать родной город. В наше время этот памятник является излюбленным объектом для наших дембелей. Два раза в год весной и осенью на всаднике неожиданно появляются то солдатская фуражка, то накинутый на плечи китель, а то и перекинутый через плечо противогаз.

После окончания училища, мне все сокурсники говорили: «Ну, тебе-то нечего бояться распределения в какие-нибудь турлы. Твой тесть уж всё сделает, чтобы послать свою дочурку на запад, в цивилизацию». Дело в том, что самыми лучшими местами службы считались: СГВ (Северная группа войск, расквартированная в Польше), ЮГВ (Южная группа войск, расположенная в Венгрии), ЦГВ (Центральная группа войск – в Чехословакии) и ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Я решил воспользоваться возможностями своего тестя и, посоветовавшись с Лолитой (по обоюдной нашей любви к теплу), сам попросил его отправить нас в турлы, но куда-нибудь южнее, так мы оказались в Среднеазиатском Военном Округе, в мотострелковом полку 8-й гвардейской Панфиловской дивизии, в 20-ти километрах от столицы Киргизской ССР города Фрунзе в посёлке Кой-Таш. Двухэтажный дом, сколоченный из каких-то деревянных блоков, и однокомнатная квартирка в нём на втором этаже, которую предоставили мне, как молодому лейтенанту, были не просто в убитом, в ущербном состоянии. Это был уже не домик поросёнка Ниф-Нифа, который построил себе жильё из соломы, но и не дотягивал до жилья Нуф-Нуфа, сложенного из веток. Красноречивой тому иллюстрацией стало наше возвращение из первого отпуска, войдя в квартиру мы обнаружили кучу мусора и огромную дыру в потолке. Видимо кто-то ходил по чердаку и провалился в нашу квартиру, заодно прихватив с собой золотую цепочку жены. Горячей воды в доме не было, поэтому в зимнее время вся кухонная тара грелась заполненная до краёв на газе, но её, конечно, не хватало на купание всей семьи, особенно, когда с работы приходил чумазый зампотех, поэтому я просто опускал два огромных кипятильника в ванну, и через пару часов можно было купаться. Сложнее было купать Яна, для полуторогодовалого сына нужно было не только согреть воду, но и согреть тепловентилятором саму ванную комнату, у которой на потолке зимой появлялся иней. Мы справлялись со всеми этими трудностями, потому что любили друг дружку и, конечно, нашего маленького карапузика.

На редкие праздники мы даже ходили с Лолитой на танцы, благо офицерский клуб находился рядом с нашим домом, но все равно я, практически каждые пятнадцать минут, бегал проведывать сынишку. Я так гордился своей Лолитой, которая выросла в Смоленске, практически в парниковых условиях и сумела устроить наш семейный быт в таких не простых условиях. Мне приходилось с утра до позднего вечера находиться на службе, иногда быть на суточных дежурствах и в праздники, и в выходные, а каждые полгода на целых два месяца наш зенитно-ракетный дивизион выезжал на учения далеко от дома. Супруге приходилось без меня справляться со многими проблемами, которые возникали перед ней. Мне очень нравилось, что Лолита была дружелюбной с соседями, она быстро нашла общий язык с другими офицерскими жёнами, и вместе они решали общие житейские проблемы, которых в военном городке было предостаточно. Например, продукты завозились в наш военный магазин не так часто, и если не успеешь занять очередь, то вся семья может остаться голодной.

Свои первые самостоятельные шаги сынишка сделал на киргизской земле, когда ему было чуть больше года. Янушка делал эти шажочки от Лолиты к моим протянутым рукам, и большей радости тогда для нас не было ничего на свете. Через неделю он споткнулся и ударился носом об пол, и я решил заняться его тренировкой. Янушка любил ползать за мячиком на четвереньках, я же приподнимал его за ножки, и он на ручках доходил до своей любимой игрушки. Ему так понравилось ходить на ручках, что он потом сам все время просил меня: «Пап, тлениловка!» Катнув от него мячик, он с удовольствием быстро перебирая ручками, добегал до игрушки, тренируя свои плечики и трицепсы. Таким образом, мы навсегда предотвратили появление шишек на лбу нашего ребенка.

Первая чёрная полоса в нашей семье наступила осенью, когда Лолита впервые дала Яну арбуз. Сын ел с таким аппетитом и всё время просил добавки, но этот арбуз, видимо, оказался с большим количеством нитратов, и на следующий день всё тельце его отекло, личико опухло, глазки совсем не открывались. Киргизский доктор поставил сыну диагноз гломерулонефрит (острая почечная недостаточность) и не придумал ничего лучшего, как сразу назначить для лечения гормональный препарат преднизолон, который считается препаратом класса А. В последствии пройдя массу обследований и консультаций в различных клиниках, мы выяснили, что это было чудовищной врачебной ошибкой. Отец моего друга Лёшки, один из лучших докторов Смоленской области, уролог Сморгунов Павел Васильевич, долго изучая результаты анализов, извинившись передо мной и Лолитой, откровенно посоветовал не надеяться на продолжительное будущее сына и рекомендовал нам рожать деток ещё. Мы были не просто ошарашены, мы были раздавлены его словами, наш родной мальчишечка, который сейчас катает машинку по белой простыне медицинской кушетки, может уйти от нас навсегда.

Надежда вылечить сынишку забрезжила перед нами, когда меня перевели на такую же должность в Германию, куда Лолита потом присылала мне долгожданные письма.

«Ярик, родной, здравствуй!

Нас отпустили на выходные домой и сегодня, то есть 22 июня получили твое письмо. У нас всё по-прежнему: лежим в больнице, правда анализы у Янухи уже лучше, белок 0, 099, а норма 0,033, а когда только ложились в больницу в Смоленск было 0,300, если помнишь. Янушка похудел, весит уже 11 кг 500 гр., а помнишь взвешивались, был 13,500.

В институте беру академический отпуск. С одной стороны, хорошо, хоть отдохну после больницы, но и год терять жалко, а делать нечего.

Копии свидетельства о браке и рождении Янухи мой отец сделает, только вот не знаю, где моё свидетельство о рождении, надо будет у отца узнать. Но во Фрунзе мы его, по-моему, не брали, а вообще точно не помню.

20 июня приезжали в больницу твои: Анна Ефимовна с Николаем Петровичем. Напиши подробнее: куда попал, как идут дела, куда поселили.

Нового ничего больше у нас нет. Скучаем. Часто снишься мне. Янушка говорит: «Папа туту!» Тоже часто тебя вспоминает.

Завтра опять в больницу, уже начинает казаться, что мы оттуда никогда не выйдем. Ну, вот и всё, сейчас пойду ложиться спать.

Пиши. Обнимаем тебя, целуем. Ян, Лолита».

Спустя неделю после этого письма, пребывая в ГДР, я получил от жены телеграмму, что от инфаркта скончался её отец. На похороны тестя меня не отпустили, так как военнослужащего из-за границы отпускают на погребение только самых близких родственников.

Николай Иванович Сороколетов кроме того, что он был порядочным человеком и доблестным офицером, был замечательным отцом. В отличие от моего родителя, он был любящий и заботливый, мудрый и великодушный, справедливый и милосердный. Если до знакомства с ним на примере своего отца, мне было понятно каким я не должен быть по отношению к своей жене и детям, то после близкого общения с Николаем Ивановичем мне стало понятно, на кого я хочу быть похожим. Мать Лолиты, Светлана Александровна была женщина эффектная, но жизнь вела распутную, поэтому дочь относилась к ней со сдержанным пренебрежением, а Николай Иванович, нахлебавшись от неё срама и позора, после нашей свадьбы практически сразу с ней развёлся. Женившись второй раз, он угодил в очередную западню. Следующая его жена оказалась качественной стервой, которая запретила приезжать Лолите с Яном в их родную квартиру. Возможно, именно по этой причине Николай Иванович и скончался на пятьдесят первом году жизни в своём гараже 29 июня 1986 года в день рождения своего внука Яна. Мы с Лолитой считали, что, потеряв её отца, а через год похоронив мою мать, наша семья понесла самые невосполнимые утраты, и эти трагические потери сблизили нас ещё больше.

СЕРИЯ 5. САНЧАСТЬ

Родился я 24 декабря 1962 года настолько слабым ребёнком, что переболел всеми детскими болезнями по нескольку раз. По рассказам матери, некоторые врачи сомневались, что «это дитя» вряд ли сможет пережить очередную зиму. Но я не только выжил, а благодаря маминому уходу и своим занятиям разными видами спорта в подростковом возрасте смог поднять свой уровень здоровья на довольно приличный. Единственное, что у меня оставалось слабым это горло и несмотря на занятия спортом и закаливания, ангинами я неизменно болел дважды в год весной и осенью, да ещё с температурой под сорок градусов. С диагнозом фолликулярная ангина я и был госпитализирован в санчасть осенью 1983 года на третьем курсе училища. Пройдя полный курс лечения, и практически выздоровев, я с другими курсантами коротал время, болтая с дежурной медсестрой, когда вечером по внутренней связи раздался телефонный звонок. Звонила жена одного из офицеров училища и просила оказать небольшую медицинскую помощь одному из членов семьи, как раз в том доме, где жила Лолита. Медсестра попросила меня сопроводить её и помочь донести тяжёлую медицинскую сумку в назначенное место, а после я смогу на минутку забежать к своей ненаглядной. Мы, весело болтая, прогулочным шагом, пришли по указанному адресу, но, когда дверь открылась, мы были ошеломлены. На полу без сознания в одних спортивных чёрных трусах лежал преподаватель кафедры физической подготовки, капитан Вячеслав Иванович Кувшинов с цветным поясом на шее. Мне тут же пришли на память слова одного из курсантов, что жена Кувшинова гуляет от мужа, но каков же был размах её измен, чтобы это дошло до курсантской среды…

– Я разговаривала по телефону, – сбивчиво говорила стройная женщина с ярко-накрашенными губами, кутаясь в халат точно такой же расцветки, как пояс-удавка на шее капитана, – и вдруг услышала какие-то удары, подумала, что муж что-то уронил, поэтому не сразу закончила разговор, а когда зашла в ванную, оказалось, что это Вячеслав повесился…

– Вы скорую вызывали? – жёстко спросила медсестра, пытаясь нащупать пульс на шее лежащего.

– Понимаете, это же ЧП на всё училище, я решила не звонить в скорую помощь, а позвонить вначале к вам в санчасть, – испуганно говорила женщина, – сначала я попробовала ножницами разрезать поясок, но у меня не получилось, но потом я смогла отрезать его ножом, и Вячеслав упал сюда.

– Где у Вас телефон? – вскрикнула медсестра.

– Там, у меня в спальне, – женщина направилась по коридору, и медик последовала за ней.

Опустившись на колени, я снял пояс с шеи офицера и, сложив ладони крестом, стал энергичными толчками надавливать на его мощную грудную стенку, затем оттянув нижнюю челюсть, дважды вдул воздух в лёгкие офицера.

– Алло! Алло! Скорая, срочно приезжайте по адресу Чернышевского 5 – кричала медсестра из спальни.

По инерции остервенело, я ещё продолжал делать офицеру непрямой массаж сердца, но осознавая, что уже слишком поздно, замедлился, а потом обессиленно сел рядом.

«Капитан, капитан, какой же ты дурак! Из-за какой-то шмары, да, она же мизинца твоего не стоит! – шептал я, в безумной надежде, взяв его ещё тёплую руку в свою, и пытаясь нащупать пульс, – да, ты бы нашёл себе тысячи таких как она, женился на другой, вы бы нарожали много деток, – несколько секунд я внимательно всматривался в его лицо, к сожалению, уже принимающего серо-землистый оттенок и по инерции продолжал бубнить, – от таких красивых людей, как ты, обязательно должно рождаться много детей…»

В двери показалась жена Кувшинова, она подняла отрезанный пояс халата с пола, и подперев плечом косяк двери, стала накручивать его на палец, глядя пустыми глазами на мёртвого мужа.

«Там, у меня в спальне», – в моей голове снова прозвучал голос хозяйки квартиры. Если она называет спальню своей, по всей видимости, спят они в разных комнатах. Я с ненавистью посмотрел на женщину, которая, по моему мнению, была причастна к смерти капитана, заметив мой взгляд, она отвела глаза в сторону. Второй обрывок пояса, привязанный в ванной к полотенцесушителю, висел над большим старым баком на высоте от силы полутора метров. Это, какое же надо иметь желание, чтобы вот так свести счёты с жизнью? Как нужно было возненавидеть белый свет и всё вокруг, чтобы наложить на себя руки? А ведь у него была дочь, какие-то друзья, коллеги, наверное, живы родители, и все они могли помочь ему отказаться от этого шага, но… Безусловно, офицер специально повесился на поясе от халата своей жены, давая тем самым понять, что это она подтолкнула его к этому, только вот, кому от этого легче.

Капитан Кувшинов вызывал у всех курсантов восхищение и некоторую зависть, он был не только мастером спорта по тяжёлой атлетике, но и обладателем идеальной атлетической фигуры. Наверное, все курсанты училища на занятиях по физподготовке видели его с обнажённым торсом, подтягивающимся с 32-килограммовой гирей на поясе.

– Вы, военные люди, – вспоминал, я его слова, когда он обходил строй курсантов, – должны готовить себя ко встрече с противником! Вы знаете, кто такие морские котики?

– Это тюлени, – неуверенно произнёс кто-то.

– Сам ты тюлень! – под общий смех добродушно произнёс Кувшинов и серьёзно продолжил, – это элита американского спецназа! Они же по стенам бегают! А Вы?

Кстати, после этого многие курсанты нашего курса, в том числе и я, стали больше уделять своей физической подготовке, и даже пробовать бегать по стенам.

Мы с Лолитой частенько видели его возле дома, когда он в гражданской одежде гулял с дочкой за ручку, катался с ней на велосипеде или, дурачась, вместе с ней, ел одно мороженое на двоих, когда она сидела у него на шее. Это было так очаровательно и по-семейному мило. Узнав об изменах его жены, мы, курсанты, бурно и возмущённо обсуждали, как от такого мужика может гулять жена? Сложно представить себе, что он не знал об этом, а, может быть, именно в этот вечер он услышал её разговор по телефону с любовником, не выдержал и покончил собой.

Спустя некоторое время в квартире появились милиция, медики и руководство училища. Стрельнув сигарету, я курил на лестничной клетке и ждал, когда они проведут необходимые в таких случаях процедуры. Дежурный по училищу, покурив со мной, выделил мне в помощь ещё одного курсанта младшего курса по имени Влад и приказал отвезти труп в морг смоленского института патологии. Ближе к полуночи, переложив тело на брезентовые носилки и накрыв его белой простынёй, мы погрузили тело капитана на грузовой Уазик и отправились по указанному адресу. На протяжении всего пути на колдобинах одна рука Кувшинова нет-нет, да и вываливалась из носилок на пол, а я всё время заботливо укладывал её обратно и накрывал простынёй.

Прибыв на место, прапорщик, который был старшим машины, наотрез отказался даже заходить в помещение института, сославшись, что на то, что он страшно боится покойников, переложив эту обязанность на меня. Водитель подогнал машину задом к крыльцу и открыл борт. Нажав не один раз на кнопку звонка, под которым была прибита дощечка с надписью «морг», мы, наконец, дождались открытия обшарпанной двери. В проёме появился худощавый мужчина лет двадцати пяти с большими голубыми глазами, с клочковатой бородкой в потёртых брюках и мешковатом свитере.

– Что у вас? – задал он странный вопрос, рассматривая машину поверх наших голов.

– Как что? Труп! – резко ответил Влад.

– Один? – снова спросил мужчина.

– Ну, пока один, – нахмурившись, произнёс я.

– Это хорошо, – приветливо улыбнулся мужчина, – меня Степаном зовут, я тут дежурный.

– Чего же тут хорошего? – недовольным тоном произнёс я, всё же пожимая ему руку.

– Да, вы не сердитесь, хорошо, что один труп, – пояснил Степан, открывая вторую половинку дверей, – просто три часа назад мне привезли целых пять трупов, из них двое деток, – резко перекрестившись, он чуть тише добавил, – царствие им небесное.

– А что с ними случилось? – спросил Влад.

– Автомобильная авария, две машины лоб в лоб, все насмерть. Да вы заносите своего, укладывайте на эту каталку и будем оформляться, – коснулся он ручки металлической конструкции на колёсах с оцинкованной лежанкой. Мы с Владом сделали, как было велено, и покатили каталку по коридору к столу, где уже под светом настольной лампы расположился дежурный.

– Фамилия, имя, отчество вашего умершего? – склонившись над толстой тетрадью, спросил Степан.

– Кувшинов Вячеслав Иванович, – ответил я, присаживаясь на стул и тут же добавил, – капитан.

– Ну, звания и титулы здесь уже не важны, – вздохнув, произнёс работник морга и, подняв голову, продолжил, – причина смерти?

– Суицид, – ответил я, наблюдая за заполнением граф в журнале.

– Повесился он, – грубо уточнил Влад.

– Вещи есть при нём какие-нибудь? – снова спросил Степан.

– Да, нет на нём ничего кроме трусов, – ответил я, кинув взгляд на книгу, лежащую на углу стола с экзотическим для меня названием «Душа после смерти».

Степан подошёл к каталке и откинул простынь.

– Крещёный ваш капитан или нет?

– А мы откуда знаем, – буркнул Влад.

– Жалко, его теперь даже церковь отпевать не будет, – мрачно произнёс Степан.

– Это почему? – удивился я.

– В православии самоубийство самый страшный грех, – мужчина привязал бирку с фамилией из жёлтой клеёнки к большому пальцу ноги капитана и добавил, – страшней даже, чем убийство другого человека.

– А ты откуда это знаешь? – удивился Влад.

– Никому не скажете? – понизив голос, спросил он.

– Нет! – в один голос ответили мы с напарником.

– Хочу в духовную семинарию поступать, – накрывая простынёй Кувшинова, произнёс Степан и в голос добавил, – ну, что, поехали?

Мы двинулись по длинному тёмному коридору, освещаемому редкими тусклыми светильниками, постепенно уходящему вниз. Мы с Владом везли каталку, а дежурный шёл впереди, периодически, где было совсем темно, включая фонарик.

– А убийство другого человека, разве не бо́льший грех, чем самоубийство? – спросил я, размышляя над словами Степана, и мой голос гулким эхом отразился от стен.

– Нет. Убийца может покаяться в церкви за свой грех, а самоубийца уже нет. И все грехи его перейдут в посмертную жизнь. Бог протягивал ему руку, а он отвернулся от него.

– Офицер покончил с собой, а это ой, как не просто… – спустя некоторое время, возобновил я наш разговор, когда мы упёрлись в железную дверь.

– Подержи-ка фонарь, – попросил меня Степан, доставая из кармана связку ключей и, глядя на меня в упор широко-раскрытыми глазами, продолжил, – не просто продолжать жить тогда, когда тебе уже невмоготу. Вот это не просто.

Дежурный пощёлкал выключателями на стене, открыл дверь и пропустил нас вперёд. Раскромсанный череп мужчины возник передо мной на полке справа от входа, а холодный воздух морозильных камер морга сразу пробрал меня до костей. Почти на всех полках двухъярусных металлических стеллажей замерли со следами смерти: израненные, одутловатые, изуродованные, разбухшие, исковерканные или обугленные тела. Запах смерти объял нас, здесь лежали чьи-то оборванные судьбы, за каждой из которых были горе, скорбь и слёзы.

Медленно продвигаясь вперёд, я старался не всматриваться и не заострять внимание на детали повреждений их тел, но зрительная память сама фиксировала травмы и потом, спустя многие годы, ещё долго воспроизводила их в моей голове. Влад тоже держался, хотя его побледневшее напряжённое лицо и расширенные глаза, говорили, что он тоже не был готов к такому зрелищу.

– Сюда его давайте, – вздрогнул я от слов Степана, который уже обогнул ряд стеллажей с другой стороны, – здесь место свободное есть.

<<1 2 3 >>

На страницу:

Перейти

2 из 3