Кино и немцы, или исповедь самоубийцы

Предисловие

Спустя многие годы, воспоминания собственной жизни у меня превращаются в кадры приключенческого фильма, демонстрацию которого мне хочется устроить не только для близких людей.

Дорогой виртуальный друг, предлагаю Вам посмотреть этот увлекательный фильм о моём жизненном пути.

«Кино и немцы, или исповедь самоубийцы» – фильм-книга, основанная на реальных событиях, произошедших с автором.

Все персонажи, показанные в фильме, их имена и фамилии абсолютно подлинные, временны́е и территориальные данные максимально достоверны.

Эта кинокартина о любви и ненависти, правде и лжи, вере и безбожии, жестокости и сострадании, верности и предательстве и, наконец, о жизни и смерти.

Это фильм откровение, фильм исповедь, фильм крик души.

Кино и немцы, или исповедь самоубийцы.

Автобиографический многосерийный фильм

Ярослава Зубковского

События, происходящие в фильме, основаны на реальных

событиях и НЕ являются плодом воображения автора.

Все персонажи подлинные, имена героев настоящие.

Любые совпадения с реальными людьми

или событиями НЕслучайны

СЕРИЯ 1. ДРАМА

Иногда наступает время задуматься над своею жизнью, что-то переосмыслить, подвести первые итоги или, может быть, сделать работу над ошибками прожитого 25-летия. И нет лучшего времени, как поездка в поезде, даже если это поезд – военный эшелон, а я старший лейтенант Вооружённых Сил СССР. Сегодня понедельник 8 августа 1988 года я нахожусь на территории дружественной нам ГДР в городе Бад-Лангензальца, где прохожу службу в отдельном танковом полку прикрытия государственной границы в/ч 55140, на юго-западе восточной Германии, на самой границе с ФРГ. Мы, офицеры и солдаты только что загрузили технику на железнодорожную платформу, выставили часовых, и будем сопровождать её в город Дрезден. По прибытии на место, мы сдадим технику спецподразделению, которое будет сопровождать её для капитального ремонта в Союз, а мы снова вернёмся на место постоянного несения службы. Расстояние по карте небольшое, меньше трёхсот километров, но военный эшелон должен пропустить все гражданские поезда и электрички, поэтому тянуться до Дрездена мы будем долго, не зря же нам выдали командировочные и сухой паёк на трое суток. Мы уже расположились в единственном пассажирском вагоне, прицепленном к эшелону с техникой, поели тушёнки с гречкой и выпили чаю.

Поглядывая в окно, на проходившие мимо пассажирские поезда, я равнодушно жду, когда тронется наш состав. Вот она, Германия, спокойная и размеренная, ухоженная и процветающая, пунктуальная и прогрессивная, а когда-то гитлеровская и нацистская. Сколько жизней она погубила, сколько судеб она поломала, тем самым повлияв на нас, современных многонациональных людей Советского Союза. Вспоминая старые кадры военной кинохроники, я думал о том, как повлияла Великая Отечественная война на судьбу моей отдельно взятой семьи. Какими были бы мои родители, если бы живы были их отцы, а мои деды? Мамин папа Брезгунов Ефим Яковлевич весельчак и балагур, гармонист и душа компании, пропавший без вести в августе 1941 года. Папа отца Зубковский Пётр Свиридович крестьянин с золотыми руками и головой, в избе которого уже в начале двадцатого века были венские стулья и немецкая швейная машинка Singer, погибший в январе 1945 года в Австрии. Были бы они живы, уверен, что мой отец и мама были бы другими, а значит, и мы, их дети, несомненно, должны были стать не такими, какие мы есть сейчас. К сожалению, современная Германия оставила неизгладимый след и в моей жизни. Какой? Об этом и будет моё кино.

Со сменой обстановки пытаюсь снова и снова хоть немного отвлечься от череды скорбных событий последнего года жизни, но холодные свинцовые волны воспоминаний поочерёдно накатывают на меня, не оставляя в покое. Телеграмму о смерти мамы, по причине засекреченности нашей воинской части, я получил от отца 13 апреля 1987 года, спустя три дня после её кончины. Мама ранее писала мне, что отец по своим партийным связям добился, чтобы её обследовали в военном госпитале имени Н.Н. Бурденко. У неё была обнаружена доброкачественная опухоль головного мозга, которую врачи 11 апреля попытались удалить, но сердечко её во время операции не выдержало и остановилось. Метнувшись в штаб армии в город Веймар для открытия отпуска по семейным обстоятельствам, я сгрёб в охапку жену Лолиту, сына Яна и на перекладных мы добрались до моего родного города Сафонова в Смоленской области. Красная крышка гроба, стоящая на лестничной клетке, возле нашей двери, на всю жизнь останется в моей памяти кровавым пятном, обжигая душу и сердце. Мама лежала посредине гостиной, вокруг суетились члены семьи и ещё какие-то люди, которые при моём появлении замерли, и послышался плач моей бабули похожий на траурную песнь: «Ой де́тухна моя родная! Ай, горе горькое нас постигло! Ай, забили твою маты ро́дненькую!». Кто-то, видимо, попытался остановить её, но она чуть тише, но всё равно продолжала завывать. После похорон, на поминках, я пил водку не закусывая, опустив глаза в пол, Лолита держала меня всё время за руку и просила только об одном, чтобы я не сорвался на родственников.

У меня были холодные отношения со всеми членами семьи за исключением матери. С детства отец был ко мне деспотичен, за плохую оценку в школе по письменности в младших классах он мог заставить меня переписывать домашнее задание на всю новую двенадцати страничную тетрадь, за малейшую шалость или даже шум в квартире, я мог быть поднят за ухо к люстре. За детскую шалость мог получить такую оплеуху, что стоя у зеркала, мог на своей детской щеке отчётливо рассмотреть красный контур ладони своего батюшки. Старшая сестра Люда быстро уловила, что все выволочки за наше совместное баловство достаются только мне, и частенько провоцировала меня, а после наслаждалась, совершённой надо мной, экзекуцией. Младшая сестра Элина переняла у старшей много отрицательных качеств, но в дополнение к ним, в наших совместных играх и спорах всегда принимала ту сторону, которая больше даст ей вкусностей или мелких денег. Лживость и меркантильность, жадность и продажность стали главными чертами моих родных сестёр.

Когда я немного подрос, мама рассказала, что отец в молодости регулярно её бил и всё время по голове. В десятом классе я специально записался в секцию бокса, чтобы суметь постоять за себя и защитить мать. Отец, однажды, присутствовал на городских соревнованиях по боксу, где я выступал, может быть, поэтому до окончания школы больше попыток издеваться надо мной и матерью уже не было. Такая попытка произошла, когда я уже учился в военном училище и приехал домой с женой и сыном. Мне пришлось скрутить пьяного отца и предупредить о том, что, если он ещё раз тронет мать, я вызову милицию и сообщу о семейном насилии ему на работу в горком партии. За это мы были выставлены ночью на мороз с Лолитой и практически с грудным Яном. В этот момент я думал о том, что мама остаётся в этом доме, где издевательства над ней будут продолжаться, а я, будучи курсантом, ничего не могу изменить.

В придачу к этому, у отца оказалась последовательница насилия над мамой, ею стала родная дочь и моя старшая сестра Людмила. Узнал я об этом из материнских писем, в которых она даже не называла её по имени, а не иначе как «она» или «эта». До сих пор перед глазами стоят неровные строки материнских писем:

«…дома нет никакой жизни из-за него и этой дуры, если она не уедет к мужу, то хоть в петлю полезай! Жить так больше нет силы! Ну, сынок, когда прочёл отец твоё письмо, я думала, что на стенку вскочит, а та ещё керосина в огонь подливала. Надо мной издевался сколько хотел и сейчас тоже. Кричал на меня: «Ты, дура, как твой сын, вот и езжай к нему!», с одной стороны, хорошо, что ты ему такое письмо написал, а с другой, он будет зло копить, ты же знаешь, какой он. Не пиши больше о нём ничего, а то он издеваться надо мной будет. А неделю назад она завалила меня на кухне, схватила сапог и била меня каблуком по голове, а я её об одном только просила: «Добей ты меня уже, деточка, не останавливайся на полпути! Уехала она, слава Богу, если бы не уехала, то меня бы увезли на кладбище. Не знаю, когда я теперь очухаюсь после неё. Чувствую себя очень плохо. Жить с ними невозможно…»

Спустя несколько дней, мне удалось поговорить с матерью по телефону, когда никого не было дома. Мама всё успокаивала меня, чтоб я не волновался за неё. Поинтересовавшись младшей сестрой, она ответила: «Элина, слава Богу, меня не бьёт. Пошлёт меня матом и музыку свою включит на всю громкость и танцует, а мне хоть на стенку лезь…»

Мама, возраст которой был чуть больше пятидесяти лет, уже была инвалидом второй группы, она была очень слаба, на один глаз не видела совсем, а на другой – три десятых. Как потом выяснилось после заключения врачей, у неё была огромная опухоль головного мозга, которая не только привела к слепоте, но и вызывала нечеловеческие головные боли. Эх, если бы я поступил в какой-нибудь гражданский ВУЗ, или пошёл работать простым трудягой, я бы смог вырвать маму из этого крысиного гнезда и облегчить её жуткую жизнь. К сожалению, в это время я служил в Германии, и забрать мать туда не было никакой возможности.

СЕРИЯ 2. ВЫБОР ПРОФЕССИИ

В раннем детстве судьба меня одела в чьи-то гостевые кирзовые сапоги, которые мне были по причинное место и все мои родственники утверждали, что я вышагивал в них, тяжело переставляя ноги и радостно пищал, что буду «малшалом». Вот, так вот, чья-то чужая обувь гостя-работяги, примеренная мною, повлияла на выбор моей профессии. Само собой, не мог же к нам в гости в городе Сафонове в шахтёрскую семью прийти на «богемную тусовку» какой-нибудь композитор, скульптор или поэт в лакированных туфлях.

Хотя поводов задуматься над иным выбором профессии было для меня и моих родителей достаточно. С младенчества я со своим другом Лёшкой Сморгуновым занимались лепкой из пластилина лошадей и все близкие искренно восхищались нашими поделками. В школе я читал стихи на конкурсе чтецов, дома изучал карточные фокусы и учился жонглировать, в пионерском лагере проявлял себя режиссёром детских постановок, и мог самостоятельно выучить какие-то музыкальные произведения на фортепьяно, совершенно не зная нот. А когда младшей сестре купили пианино, я с огромным удовольствием в 10-м классе играл на инструменте все гаммы, которые ей задавали в музыкальной школе. Частенько по вечерам, под руководством мамы, мы всей семьёй (само собой разумеется без отца) с удовольствием акапельно пели на разные голоса народные песни. Однажды, когда мне было лет четырнадцать, увидев на последней странице журнала «Комсомольская жизнь» напечатанные слова какой-то новой песни с нотами, я, не зная нот, непроизвольно намычал их на свой мотивчик, а потом напел матери. Когда же, на следующий день по радио, мы услышали оригинал этой песни, мама вдруг задумалась и серьёзно сказала: «Сынок, а у тебя эта песня получилось красивее».

Видимо от матери мне передался ген творчества, она могла не только красиво петь, могла написать стихотворение и даже красиво рисовать. Как-то раз, когда я допоздна проболтался на улице и забыл выполнить задание по изобразительному искусству – нарисовать рисунок, посвящённый победе в Великой Отечественной войне, мама отправила меня спать, и сама села за выполнение этого задания. Проснувшись утром, я открыл рот от изумления, на письменном столе лежал не рисунок, а картина, по-другому этот шедевр нельзя было назвать. На переднем плане была изображена заснеженная ель, под которой прятались двое детей. Девочка, чуть постарше, прижимала к себе маленького брата, а слева и справа от ели замерли в серых шинелях фашисты со злобными лицами и с автоматами наперевес. Строгий педагог по рисованию Георгий Георгиевич Чижов поставил маме пять, а мне поставил единицу со словами: «Кол Вам, батенька, несите матери печку топить и следующий раз выполняйте задания сами». Педагог по русскому языку Неля Георгиевна Кривас привила мне вкус к русскому языку и литературе, именно с её подачи я выучил несколько крупных произведений наизусть, в том числе и отрывок «Война» из поэмы Роберта Рождественского «210 шагов». Помню меня несколько удивила реакция членов суровой комиссии из городского отдела народного образования, которые во время моего прочтения почему-то тайком вытирали слёзы. Но никто не относился ко мне с таким «пиететом» как наш преподаватель по физике В.С. Ахремцов. Владимир Сергеевич, конечно, замечательный был педагог, знал свой предмет исключительно, но разве он виноват, что я гуманитарием был, а не технарём. Может быть, поэтому урок он начинал с фразы: «Зубковский идёт в левый угол, Лебедев – в правый!» Мишка Лебедев нормально физику знал, но ему доставалось, потому что мы с ним сидели за одной партой. Хотя один предмет из разряда точных наук, как алгебра, благодаря настойчивости моей классной руководительницы Власовой Валентине Васильевне, я всё-таки, знал на твёрдую хорошую оценку.

Были, конечно, и знаки судьбы, которые могли предотвратить ошибку в выборе профессии. Например, после восьмого класса, завалив физику, я так и не поступил в калининское суворовское училище. А когда, спустя два года, я с треском провалил вступительные экзамены в Смоленское высшее зенитное ракетное инженерное училище, подсуетился мой отец (который после шахты продвинулся по партийной линии) и засунул меня в это престижное заведение. Из нашего класса, кроме меня, в это училище поступили, по-настоящему знающие физику, Сергей Власов и Алик Петроченков. Правда уже на первом курсе, находясь в строю перед входом в клуб, перед вечерним показом фильма, когда кто-то грозно ломился в дверь, я не удержался и выкрикнул: «Головой постучи!» Этим человеком, который настойчиво стучал в дверь, оказался заместитель начальника факультета полковник В.В. Лазаренко. Он приказал вычислить этого негодяя и строго наказать, я признался сразу, чтобы из-за меня не пострадали сослуживцы. Это ЧП дошло до начальника училища и меня должны были исключить из ВУЗа, но отец со своими партийными силами снова отстоял своё чадо на продолжение моей учёбы с ненавистными мне диодами и транзисторами, и птица другой неизвестной мне профессии только махнула мне крылом.

До сих пор сложно понять, как я умудрился окончить высшее инженерное училище, хотя, что здесь может быть непонятного, после каждой сессии у меня оставались хвосты, и когда все были в отпусках, я трудолюбиво отрабатывал свои двойки на подсобном хозяйстве. Именно тогда ко мне, будущему инженеру, подкрадывалась страшная мысль, что я до конца дней своих так и не пойму, каким образом эти электроны бегают по проводам и не спотыкаются. Мне бы уже тогда нужно было задуматься и попробовать перевестись в какой-нибудь институт народного хозяйства, ведь столько свинячьего дерьма сколько я покидал, будучи курсантом военного ВУЗа, не видел ни один студент-животновод. Но мама так сильно гордилась, что сын её станет офицером, и только из-за этого, я даже не помышлял о том, чтобы бросить учёбу в военном училище. Для меня это время было кошмаром: инженер, который не понимает физики процесса электрического тока сродни врачу, который не знает анатомии человека. К своему удовлетворению, даже в военном училище я находил отдушину, участвовал в праздничных концертных постановках, в конкурсах художественной самодеятельности и конкурсах рефератов городских студенческих работ. Именно это давало мне некоторую надежду, что, может быть, я, всё-таки, не совсем конченый идиот. Кстати, благодаря моей неуспеваемости в училище, меня так и не приняли в ряды Коммунистической партии Советского Союза, хотя, имея такой пример отца-коммуниста, я туда и не стремился, а став офицером, даже перестал об этом думать.

С грехом пополам мне удалось окончить училище, имея в своём аттестате сплошные тройки и две пятерки по-иностранному (английскому) языку и физической подготовке, кроме того, я даже защитил диплом на тему «Разработка рациональной методики настройки тренировочного устройства Радио Локационной Станции IРЛ35MI». Однако Господь Бог, видимо, заметил мои страдания и направил молодого лейтенанта по распределению в 1985 году в воинскую часть Киргизской ССР, где я получил должность заместителя командира зенитно-ракетной батареи по технической части, то есть подальше от электричества и поближе к двигателям и ходовой части. Спустя пару месяцев, когда мне выделили однокомнатную квартирку в военном городке, приехала Лолита с годовалым Яном.

СЕРИЯ 3. ЛЮБОВЬ

Знакомство с моей будущей женой произошло на одном из танцевальных вечеров, когда к нам в училище на майские праздники пришли девушки из педагогического института. Получив увольнительную записку, я уже собирался в родное Сафоново и всё же решил перед тем, как пойти на электричку заскочить в клуб. Там-то я и увидел девушку, красотой которой был сражён сразу. Она танцевала с подругой в кругу курсантов четвёртого курса. Набравшись смелости, я, первокурсник, попросил разрешения и встал вместе с ними в круг, танцуя быстрый танец. Как только зазвучала медленная музыка, я тут же пригласил её на танец под округлённые глаза, ошалевших от такой наглости, без пяти минут офицеров. У меня было приблизительно три минуты танца, чтобы получить больше информации об этой девушке и не потеряться в трёхсоттысячном Смоленске. Я очень волновался от соприкосновения наших тел, и мне показалось, что девушка тоже смотрела на меня с нескрываемым любопытством. Мне кажется, что тогда я был раскован, остроумен и элегантен, или, может быть, мне хотелось быть таковым. В танце я узнал, что такое редкое имя девушка получила в честь аргентинской актрисы и певицы Лолиты Торрес, что учится она на первом курсе педагогического института на факультете иностранных языков. Для меня в этой девушке совпало всё: голос и рост, фигура и цвет волос, цвет глаз и даже такое редкое имя. Теперь найти её, подумал я, не составит труда, и после танца, побежал на свою электричку.

К сожалению, с моей «успеваемостью» в учёбе, увольнительные в город мне давали не часто, а когда всё же это случалось, я чаще уезжал на дорогую сафоновскую родину к матери. Но помощь пришла неожиданно, когда прошло уже несколько месяцев, один из курсантов вдруг поинтересовался.

– Ну, как там поживает дочка зама?

– Какая дочка, какого зама? – удивился я.

– Лолита Сороколетова, – ухмыльнувшись, ответил он.

– Лолита? Дочка…

– Да ладно, видели, как ты с ней пританцовывал. Смотри, она ещё та фифа, меняет курсантов, как перчатки.

Оказалось, что Лолита была дочерью заместителя начальника училища по вооружению полковника Сороколетова Николая Ивановича. Я одновременно и обрадовался, и огорчился этой новости. Обрадовался тому, что нашёл ту девушку, которая мне запала в сердце, а огорчился тому, что она оказалась дочка зама. Да ещё его эта фраза: «она курсантов меняет, как перчатки» озадачила меня в конец. На тумбочке дневального по батарее были написаны все телефоны экстренных служб, а также рабочие и домашние телефоны командования училища, в том числе и Сороколетова Н.И. Мне пришлось хорошо подумать, прежде чем решиться на звонок Лолите, ведь если она такая легкомысленная и ветреная, на фик она мне сдалась. А если это всё наговоры, сам себя успокаивал я, впрочем, уже созревая сделать звонок, я бесшабашно размышлял: «А что я теряю? Я что замуж её беру? Я только поговорю с ней и всё. Может быть, она меня уже и не помнит, ведь прошло уже четыре месяца». И с этими словами я направился к телефонной будке.

Неожиданно, Лолита меня вспомнила сразу и уже через неделю, когда меня отпустили в увольнение (благо, что новый учебный год только начался, и я не успел нахватать двоек), мы встретились. На первом свидании мы гуляли по Смоленску, ходили в кино и кафе, просто болтали, смеялись и наслаждались общением друг с другом. Провожая её домой, а жила она напротив училища, мы договорились не прекращать наши встречи. Нам было хорошо вдвоём, и почти каждое моё увольнение мы проводили вместе. У Лолиты было необычное не только имя, она была вся какая-то необыкновенная, меня восхищало в ней всё: и то, что она была шатенка с чайными глазами, и то, что она закончила музыкальную школу, что красиво пела, аккомпанируя себе на пианино, и что родилась в немецком Потсдаме, где на тот момент служил её отец. Хотя Лолита не была ослепительной красавицей, она обладала своим неповторимым шармом, изысканным стилем и особенной статью. У неё была завораживающая особенность притягивать к себе похотливые взгляды мужчин и завистливые взоры женщин. В какой бы компании, транспорте или на улице мы не находились, она сразу обращала на себя внимание. В глубине души мне было крайне удивительно, что она, вообще, могла найти во мне такого, что всё свободное время проводила или рядом со мной, или в беседах по телефону. Я, обычный курсант, которых тысячи, а она обворожительная девушка и дочка заместителя начальника училища могла бы выбрать себе если уж не писаного красавца, то курсанта с красным дипломом, а не такого двоечника, как я.

Мне хотелось каждый день оказывать ей знаки внимания, дарить ей подарки и цветы, которые не всегда мог позволить себе бедный курсант. Я экономил на всём, даже те деньги, которые давали родители, я откладывал, чтобы потом мог сводить Лолиту в кино и даже иногда привезти её домой на такси. В казарме, на лестничном пролёте стояли в горшках цветы, когда в одном из них зацвела роза, я сорвал её и, перемахнув через забор, подарил цветок своей красотке. Роза всем курсантам радовала глаз, и когда она исчезла, все немного расстроились. Кто-то из моего отделения позвонил Лолите и прямо спросил, мол, не приносил ли Ярослав тебе цветочек аленький, она ответила утвердительно. Так меня уличили в воровстве, но, если бы сейчас меня вернуть в тот самый момент, я бы и сейчас сделал тоже самое. Эта роза была достойна, чтобы ею любовалась моя Лолита.

Когда меня не отпускали в увольнение, я мог часами не вылезать из телефонной будки, разговаривая с Лолитой. У меня был целый карман двухкопеечных монет, чтобы в любой момент позвонить ей. На звонках можно было, в прямом смысле этого слова, разориться, особенно, когда длительность звонка ограничили по времени. Голь на выдумки хитра, я заметил у одного из курсантов двухкопеечную монету с дырочкой и привязанной к ней шёлковой нитью, и сделал себе такую же. После окончания разговора нужно было одновременно нажать на рычаг телефона и вытащить монетку из телефона автомата. Таким образом, я стал экономить кучу денег. Как-то по телефону я похвастался, что делаю на перекладине двадцать раз подъём переворотов, на что Лолита возразила, что такого просто не может быть, потому что её старший и очень сильный брат Александр – курсант четвёртого курса нашего училища, делает только восемь. Мы поспорили на бутылку шампанского, которую я выиграл и, уже в следующий выходной, был приглашён к ней домой. Под светом красивой настольной лампы мы сидели за журнальным столиком в гостиной, закусывали шампанское кусочками шоколада и слушали музыку. Передо мной сидела милая девушка, выгоняя пузырьки, она покручивала в хрустальном бокале проволочкой от бутылки налитое в хрустальные бокалы шампанское и нежно мне улыбалась. Шампанское я пробовал впервые в жизни, а тут целая бутылка, и на двоих. Пребывая в блаженной неге, я получал несказанное наслаждение от нашего общения, пока не прозвучал звонок в дверь. «Папа», – произнесла Лолита и пошла открывать дверь. Мне хватило ума не встать по стойке смирно, и не представиться по-военному. Судя по его поведению, он был предупреждён о моём визите и поздоровавшись со мной за руку, оставил нас. Не знаю, как у командования, у нас курсантов полковник Сороколетов пользовался уважением в училище, он был требователен, но справедлив, что, как я понял по дальнейшей своей службе, не было закономерностью для других офицеров.

У Лолиты была подруга Татьяна, которую мы познакомили с моим однокурсником Аликом Петроченковым, и скоро уже вся батарея знала, что я встречаюсь с дочкой Сороколетова. Но Татьяна Алику не особо понравилась и он, мне показалось, продолжал с ней встречаться только потому, что она была подругой Лолиты, в чём я вскоре и убедился. Однажды в выходной день, когда меня снова не пустили в увольнение по причине моей неуспеваемости, я целый день не мог дозвониться Лолите домой, и мне пришлось отгонять от себя жуткую мысль, что она может встречаться с кем-то кроме меня. Вернувшийся из увольнения Алик, на мой вопрос «где был, что делал?», ответил, что один ездил домой в Сафоново. Дозвонившись Лолите, она беспечно сообщила мне, что по приглашению Алика, она ездила к нему в гости в Сафоново. «Как же ты мог, Алик? – стучало у меня в голове набатом, – почему ты не сказал мне правду? Мы же с тобой учились в одном классе, вместе росли? А ты!?» В глазах у меня потемнело от злости, тут же закончив разговор, я взбешённый, бросился в казарму и нанёс Алику несколько ударов. Однокурсники бросились нас разнимать, успокаивать, так, впервые в жизни, я ощутил вкус предательства не только со стороны своего товарища, но и со стороны возлюбленной девушки. Хотя, позже, спокойно обдумывая эту ситуацию, осознал, что со стороны Лолиты, ведь, не было никакой измены. Кто я ей муж, жених или суженый? Нет, конечно, тогда какие могут к ней претензии?