Космонавт из Богемии

– Понял. Постараюсь взять себя в руки. Просто дай мне передохнуть и найди мою жену.

Пауза.

– Я свяжусь с тобой через три часа, – сказал он, и его лицо исчезло с экрана планшета.

Снова раздался стук. Я открыл запертую дверь. Существо походило на готовый к жарке шницель – кожа вся обсыпана тонким белым порошком, с шерсти капает яично-желтая слизь. Губы были болезненно-синими. Одна лапа застряла в пустой гигантской банке из-под «Нутеллы».

– Ты сожрал мой десерт, – сказал я.

– Приношу свои извинения. Яйцеклеток пернатых я не нашел. Я прошелся по краешку твоей памяти – так, совсем недолго, поверь, – а потом у меня началось то, что вы зовете депрессией.

– Я уже просил тебя так не делать.

– Эта слякоть, «Нутелла», такая вкусная. Сытная, жирная, как наши личинки штомы. Их прокусываешь и сосешь жир.

– Ты не ранен? – поинтересовался я.

– Понимаю твое любопытство, тощий человек. Никаких страданий от столкновения с земными чистящими веществами я не ощутил.

Я поплыл к нему, желая, чтобы существо не исчезло. Его губы были закрыты, и я задался вопросом, какая космическая эволюция привела к созданию этого вида. Означает ли моя ассоциация частей его тела с телами земных животных наличие связей, или я просто отчаянно выискиваю что-то знакомое? Я, наверное, чокнутый, раз меня посещают такие мысли. Я слизнул с зубов кровь и потер воспалившиеся глаза.

– А насчет «Нутеллы» – я реально очень расстроен, – добавил я. – У меня осталась всего одна банка.

– Признаю вину, – ответило существо, – хотя чувствую, что имею достойное оправдание. Ваш вид рассматривает размеры окружающих вас объектов в сравнении. То, что больше способности восприятия вашего мозга, пугает вас. Этот страх мне кажется неудобным, словно сон на кровати из пустых раковин штомы. Он меня заразил. Я занимался любовью с твоей женой вместе с тобой и подсматривал за ней, когда она мочилась на устройства для определения беременности. Вместе с тобой я размышлял о том, что ты называешь смертью, и об экзистенциальном страхе, сопутствующем твоим амбициям. Странно это – паста из лесного ореха липла к моим зубам, мои желудки насыщались, и от этого ощущения становились менее неприятными. Знаешь, тощий человек, меня больше всего огорчает то, что теперь я разделяю твои страхи, хоть и не понимаю их. Что случится, когда я погибну? Для чего задаваться таким вопросом, если, как утверждают Старейшины моего племени, тут уверенность невозможна?

Галлюцинация же не могла быть наполнена мыслями, никогда не приходившими в мою голову? Не могла так обляпаться яично-желтой чистящей жижей, не могла вызывать воспоминания, похожие на кино, и при этом жить на краю кадра, словно я одновременно сижу в зрительном зале и прогуливаюсь по экрану. Да, конечно, присутствовал страх, и у меня нет божества, чтобы обратиться за его милостью, но чем скорее я достигну момента истины, тем скорее сумею разобраться с итогами – либо открою новую форму жизни во Вселенной, либо осознаю, что лишился рассудка.

Я протянул к существу руку с указующим пальцем. Я еще мог повернуть назад. Тума говорил об идеях, о науке и будущем для страны. А что, если я поймаю для вас инопланетянина, сенатор? Вдохновлю я этим национальную гордость, как вы надеялись? Нет, не может такого быть. Губы, зубы курильщика, глаза и отсутствие гениталий – что бы выявил фрейдистский анализ Куржака в этой мозаике моего воображения? Да, у матери были полные губы, часть ее образа кинозвезды. Да, у отца зубы часто бывали желтыми. Я, скорее всего, предоставлю Туме нового пациента для Бохнице, лучшего пражского заведения для душевнобольных.

Я дотронулся до ноги существа, ощутил шероховатость каждого волоска, как у гостиничного ковра, и стальную твердость кости под шерстью, и мягкую пульсацию сухой кожи.

Оно было здесь. Было.

– Ты и правда здесь, – сказал я.

– Здесь, – ответил он.

Отпустив его мохнатую лапу, я метнулся назад, безумно цепляясь за поручни на стене.

– Я хотел бы помочь тебе справиться с эмоциональным расстройством, тощий человек. К сожалению, не могу предложить тебе утешиться «Нутеллой», потому что я ее съел.

Мне было необходимо подумать, переварить, требовалось отвлечься от этого прикосновения. Я оставил создание и вернулся в лабораторию, инвентаризировал старые образцы, маниакально шерстил старые записи, создавал новые, полировал стекло и переставлял предметы на рабочем столе – лампу, стикеры для заметок, серебряные ручки, блокнот.

Я скрывался в лаборатории два часа. А когда вышел, в переходах слышался тихий храп. Существо плавало под потолком в углу Гостиной, все глаза закрыты, ноги сложены под животом, образуя почти идеальную сферу. И я понял, что нужно делать.

Я прихватил из лаборатории скальпель. Что делает ученый, столкнувшись с невероятной возможностью? Собирает данные, изучает их научными методами. Я подумал, не рискнуть ли мне вырезать образчик кожи или хотя бы сделать соскоб и поскорее вернуться в лабораторию, прежде чем существо поймет, что случилось. Был и более безопасный вариант – собрать только волосы. Так и поступим.

Если я положу образчик под микроскоп и обнаружу реальные молекулы, значит, я могу быть уверенным. Молекулы не лгут. Химические элементы правдивы. На мгновение мне захотелось просто воткнуть скальпель в живот существа, расплескать его внутренности по всему кораблю – это было бы самое осязаемое доказательство. С сильной головной болью и трясущимися руками, побочным эффектом снотворного, я приблизился к инопланетному существу, послушал его выдохи и поднял нож, решив остановиться на самом безопасном варианте – сборе волос.

Не открывая глаз, существо сказало:

– Не советую тебе следовать подобным намерениям, тощий человек.

Я вздрогнул. Это был настоящий рык.

Его глаза распахнулись. Лапы не шевельнулись.

Мои веки пульсировали, я не мог сглотнуть. Должен же быть способ. Нужно что-то поместить под микроскоп, подтвердить или опровергнуть мои ощущения. В тот момент это казалось мне важнее кражи огня с Олимпа или расщепления атома. Дальнейшее было неизбежно.

Я ткнул нож в спину существа.

Он перехватил скальпель одной лапой, три других обвились вокруг меня. Мы взлетели вверх с ужасающей скоростью, он всем весом давил мне на грудь, живот и пах. Как будто меня схватили три змеи разом. Я не мог пошевелить ничем ниже шеи.

– Ты отказываешься быть объектом моего исследования и при этом делаешь им меня, – произнесло существо.

В голосе не было гнева, только констатация факта. Скальпель поплыл в сторону иллюминатора.

– Извини. Я не хотел тебя ранить.

– Это мне известно, тощий человек. Но целостность тела неприкосновенна. В этом величайшая вселенская истина.

– Понимаешь, это вышло так… неожиданно. Я должен был знать, существуешь ли ты.

– А представь мое изумление, когда я обнаружил Землю, – сказало оно.

– Не сравнить ни с чем из того, что ты видел?

Молчание.

– Дай мне образец кожи. Маленький. Чтобы я был уверен. Мы с тобой можем изучать друг друга. У тебя есть имя? Чтобы я мог тебя как-то звать.

И опять тишина. Теплый живот существа обнимал меня, как водяной матрас на кровати.

– Вероятно, это была ошибка, – сказало оно. – Да, теперь я уверен.

Существо отпустило мой торс и быстро двинулось по проходу.

– Не ошибка, – сказал я. – Останься.

Я карабкался вперед, цепляясь за поручни, но не мог сравниться со скоростью существа. Вскоре оно исчезло из вида. Я проверил лабораторию, спальню, кухню, ванную, каждый угол Гостиной. Я кричал, умолял его вернуться. Обещал дать ему все, что он захочет. Обещал, что больше никогда не рискну нарушить целостность его тела. Говорил, что понял, как это важно.

Ответа не было.

Спустя несколько часов, когда я наконец заполз в свое лежбище, приглушил свет и капнул на язык двойную дозу «Сладких снов», я опять почувствовал давление на виски, перед глазами поплыли яркие пятна. Челюсть ныла от больного зуба. Существо продолжало меня зондировать, несмотря на отсутствие. Он искал один особенный день. День, когда в моей жизни появился незнакомец с предметом, принадлежавшим моему отцу. Железным башмаком.

Железный башмак

Спустя два дня после моего тринадцатого дня рождения я свалился с температурой и болями в животе. Бабушка проверяет меня каждые несколько часов, а я читаю «Робинзона Крузо» и блюю в ведро, которое обычно используют для свиной крови. Лето дождливое, и через окно я наблюдаю за дедушкой, который проклинает небеса и, чавкая сапогами по грязи, запихивает сено в кроличьи клетки. Захваченная водосточными желобами дождевая вода стекает в маленькое корыто, бабушка использует ее для полива растений. Куры спят в курятнике, уцепившись когтями за деревянные шесты, служащие им постелями. Две шипящих и воющих черных кошки скатываются с крыши дома прямо в грязь. Я не знаю, убивают они друг друга или же спариваются, и сомневаюсь, что это имеет значение.