Тоннель

Все, включая таксиста, обернулись к Газели. Юный таджик подобрал уже свой шлепанец и шустро карабкался теперь назад, в кабину. Круглолицая женщина простерла руки и крикнула:

– Всё в порядке, не бойся! Не бойся, он ничего тебе не сделает!

Но, похоже, молоденький Газелист ее словам не поверил, а то и просто не понял, потому что захлопнул дверцу, спрятался за рулем и замер. Женщина с телефоном вздохнула и покачала головой, как человек, который сделал все что мог.

– Полиция, – прошипела она в сторону патрульной машины и пошла прочь.

Человека в наручниках с окровавленным разбитым лицом, лежащего на заднем сиденье, она так и не заметила.

Таксист присел на корточки возле лопнувшего бампера, дернул, выломал кусок пластика и понес к себе в машину, прижимая к груди, как младенца.

Старший полицейский откинулся в кресле, наблюдая за тем, как круглолицая истеричка усаживается в свой кругленький голубенький Пежо, вытер пот со лба и нашарил полупустую бутылку газировки. Отвернул крышку и сделал три больших глотка, потом протянул младшему. Тот принял ее, но пить не стал, с сомнением разглядывая мутное горлышко.

– Старлей, – позвал арестант с заднего сиденья. – Если ты не будешь, я бы глотнул, я небрезгливый.

Толстый капитан обернулся и быстро равнодушно ударил его кулаком по губам. Старлей скривился и отставил бутылку.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 6 ИЮЛЯ, 23:26

– Нет, это невозможно, полчаса уже стоим, – сказала Саша. Голос у нее был напряженный.

Митя открыл глаза. Пробка действительно не сдвинулась ни на шаг, духота стояла невыносимая, голова болела еще сильнее.

– Может, выйти посмотреть, что там? – спросила Ася. – Вон, все выходят.

Народу снаружи в самом деле прибавилось. Уставшие от долгого сидения в машинах, люди бродили теперь между рядами, негромко переговариваясь. То и дело кто-нибудь прикладывал ладонь ко лбу, вытягивал шею и вглядывался вперед, как будто и правда надеясь выяснить, в чем проблема, определить причину пробки.

– Да не на что там смотреть, – сказал Митя. – Тоннель длиной три с половиной километра, ничего мы отсюда не увидим.

– Ну правильно, давайте просто сидеть и ждать, – сказала Ася.

– Надо было утром выезжать, – сказала Саша, глядя перед собой.

Утром выехать не получилось, вспомнил Митя, потому что утро для него началось после полудня с бутылки пива, которую он выпил залпом прямо возле холодильника, стоя в трусах посреди чужой дачной кухни с забытыми на столе тарелками от завтрака. Это ведь даже не его была идея – ехать на эту дачу. И уж тем более – тащить с собой Аську. Но в том, что не выехали с утра, виноват был точно он.

– У меня интервью завтра в девять на Красных Воротах, – сказала Саша.

– Мама с ума там сходит, наверно, – сказала Ася.

Воздух снаружи оказался все-таки чуть свежее, самую малость. Митя с облегчением выпрямил спину, отошел на пару шагов и сделал ту же бессмысленную вещь, что и все, – вытянул шею и посмотрел вперед, к началу тоннеля, которого отсюда, разумеется, было даже не видно. Три плотных ленты машин могли запросто тянуться хоть до самого Кремля, а взгляда хватало только метров на триста, затем поток загибался, запертый в бетонных стенах, как вода в трубе.

– Ну, что там? – спросила женщина из Порше Кайен, опустив окошко.

И он обернулся уже, чтобы ответить: слушайте, мне-то откуда знать, – но глаза у нее оказались усталые и грустные, а сама женщина – очень, невероятно красивая, из тех, рядом с которыми сразу чувствуешь, что небрит и что майка на тебе вчерашняя, с мокрым пятном между лопаток.

– Авария, скорее всего, – сказал он. – Не волнуйтесь, скоро поедем наверняка. Мы в тоннеле, тут всё медленнее.

– Да какая авария, – встрял краснолицый здоровяк из Патриота, – аварию растащили б уже давно. Кортеж пропускаем, сто пудов. Едет опять членовоз какой-нибудь, а мы стоим.

– На Рублевке такое постоянно, – сказал загорелый красавец-Кабриолет, подходя, – нас однажды полтора часа вот так же продержали. Я давно уже там не езжу, проще крюк сделать, чем стоять.

– Крюк-то да, проще, конечно, – сказал Патриот и недобро глянул назад, на блестящий кабриолет с белыми диванами и полуголой нимфой. – Хотя как по мне, катались бы вы все по своей Рублевке и не мешали людям, которым на работу завтра.

– Мне вообще-то тоже завтра на работу, – сказал Кабриолет и задрал подбородок. – Я в шесть встаю каждый день, к вашему сведению.

А мне – нет, подумал Митя.

– Полтора часа? – с ужасом повторила женщина-Кайен, закрыла глаза ладонью и вдруг всхлипнула коротко и так горько, что Митя невольно подошел на шаг ближе и пригляделся.

– У вас случилось что-нибудь? – спросил он.

– Да не переживайте вы, – сказал Патриот. – Сейчас рублевских этих пропустим и поедем.

– Я не на Рублевке живу, – обиженно уточнил Кабриолет.

– Вот и стоишь тут со всеми, мудила, – сказал Патриот, веселея.

– Простите, – сказала женщина-Кайен, не отрывая узкой ладони от лица. – Мне просто правда надо домой. У меня был очень тяжелый день.

Вторая женщина, все это время молча сидевшая рядом с ней в пассажирском кресле, громко фыркнула, перегнулась через свою печальную соседку и стукнула по кнопке стеклоподъемника. Митя успел заметить только, что лицо у нее тоже измученное и заплаканное, потом окно поднялось и скрыло обеих.

– Жара еще эта, елки, – сказал Патриот с неожиданной тоской. – Никогда такого не было, чтоб три недели подряд под сорок. Как в Африке, блядь.

– И хоть бы кто двигатель выключил, – сказал Кабриолет сквозь зубы. – Нет, стоят, сука, дымят. Я все понимаю, кондиционеры, но мы-то без крыши, дышать нечем.

– Я выключил, – сказал Митя и вспомнил задраенные Сашей окна. – У меня кондей не работает.

– А у меня вообще его нету, – сказал Патриот.

Помолчали. Пузатый Порше Кайен с двумя грустными женщинами внутри негромко тарахтел рядом.

Дверь стоящего впереди УАЗа распахнулась, оттуда высунулась крепкая тетка в тесной ярко-розовой майке, очевидно патриотова жена, и смерила их неодобрительным взглядом.

– Времени двенадцать почти, – сказала она с вызовом, обращаясь как будто не только к мужу, но и к Мите с Кабриолетом, и все трое сразу виновато посмотрели на часы. – Дети, между прочим, без ужина! – заявила она.

– Мне руками тебе тут всех растолкать, что ль?.. – начал было Патриот, но жена его уже отвернулась и захлопнула дверцу. – Так, – сказал Патриот, оглядываясь по сторонам. – Ладно.

И решительно зашагал поперек рядов к патрульной машине, а Митя и Кабриолет потащились следом, движимые необъяснимым чувством вины перед голодными патриотовыми детьми и его сердитой женой.

Толстый капитан спал с открытым ртом, запрокинувшись в кресле, как человек, которому выстрелили в лоб. Даже во сне вид у него был недовольный, и, когда Патриот постучал в замызганное стекло и разбудил его, радости на капитанском лице не прибавилось.

– Слышь, мужики, – сказал Патриот с деланой бодростью, когда оба полицейских неприветливо уставились на него. – Чё там как, впереди, а? Пропускаем, что ль, кого?

– Мы не ДПС, – хмуро процедил капитан, повторяя сказанное недавно круглолицей женщине из Пежо.

– Не, ну может, по рации там спросить, – сказал Патриот. – У вас же одна с ними частота? Реально же сорок минут стоим.

– Мы. Не. ДПС, – раздельно проговорил капитан и поднял на него мутные со сна глаза.