Двойная тайна от мужа сестры

– Можешь не прикидываться, – шиплю ему в лицо, как только он тихонько прикрывает дверь и выходит в коридор.

– Я что, не могу уложить спать собственных детей? – Олег давит на последние два слова интонацией, очевидно хочет вытащить из меня чувство стыда за то, что укоряю и подозреваю.

Я понимаю, что он делает. Пытается стать мягким и пушистым, новые обстоятельства на руку Олегу, они решат все его проблемы, и он готов действовать такими топорными методами. А у меня внутри всё смешивается, буря чувств захлестывает с головой, я не в состоянии ни на одну секунду остановить бешеный бег времени и задуматься о правильности своих поступков. Не понимаю, что нужно ставить во главу угла.

А еще отец… Неужели он умрет? Нет, не может быть.

И Давид, чье присутствие выбивает меня из колеи.

– Ева! – тормошит меня, хмуря лоб, Олег, отвлекая от нерадостных мыслей.

Вздрагивая и собираясь с духом, скороговоркой вываливаю на него новости об отце.

– Что с ним? – спрашивает муж торопливо, глаза бегают, он снова подсчитывает варианты развития событий.

Наверняка пытается понять, что ему перепадет от гипотетической смерти моего отца. Боже, что со мной? Я подозреваю собственного мужа в страшных вещах, даже не пытаясь найти ему оправдание, не давая шанса, видя только меркантильность. Разве так можно? Мальчики ведь считают его родным отцом, ведь это важно, правда?

– Микроинсульт, – отвечаю коротко, сжимая ослабшие, похолодевшие руки, не могу согреться, мне холодно и больно.

Любящий муж обнял бы меня, но Олег не такой. Не видит ничего дальше своего носа. Чертов эгоцентрист!

– Ладно, тяжелый день, – потирает он щетину рукой и выглядывает с интересом и блеском в глазах мне за плечо. – Где тут у вас бар?

– Олег, ты будешь пить? Ночью?

Стискиваю кулаки, зло впиваясь ногтями в ладони. Ну неужели он и вовсе бесчеловечен, раз даже в такой ситуации собирается бухать?

– У твоего отца сердце прихватило, сестра и мать истерят, а мне как справляться со стрессом? Не могу выпить бокал? Ты мне запретишь, что ли? – фыркает, не видя в этом никакой проблемы.

– Конечно, делай что хочешь, – без сил прикрываю глаза и безразлично жму плечами, потеряв уже всякую надежду, что он придет в себя и не станет скатываться на дно бутылки.

Ясно, что мы не ляжем в постель, согревая и успокаивая друг друга, не поговорим по душам о насущных проблемах и не поедем, дружно держась за руки, навещать отца в больнице. «А разве такое было когда-то, – вдруг спрашиваю себя на полном серьезе, сглатывая болезненный комок. – И вообще, когда всё пошло под откос?»

Действительно, я бы тоже чем-то успокоила нервы. Но у меня, в отличие от мужа, есть чувство такта и ответственности, ведь я должна следить за двумя детьми…

Но успокоиться мне нужно, так что я спускаюсь вниз попить чая, пробираюсь в кромешной темноте. Осторожно иду вниз по ступенькам и слышу какое-то скуление. Хмурюсь, решая пойти на звуки. Дверь кухни приоткрыта, по паркету льется яркая белая полоска света.

Осторожно заглядываю в щель и застаю неприятную, даже пугающую картину – сестра заливается слезами. Вид плачущей навзрыд Миланы отчего-то трогает меня за душу. Только хочу зайти и утешить сестру, как вдруг чья-то ладонь опускается на стол рядом с ее локтями. А затем вижу лицо рассерженного Давида. Он чертовски взбешен, да так, что я на расстоянии ощущаю флюиды ярости и пугаюсь.

– Хватит реветь! – цедит он, стараясь не повышать голоса, но стиснутые челюсти делают его на вид еще более суровым.

– Т-ты, – всхлипывает сестра и убирает ладони от своего лица, – п-почему такой ж-жест-о-о-кий…

Поражаюсь тому, что даже плакать она умеет красиво – никакого опухшего носа, слезы текут по щекам так, словно это ручейки.

– У меня нет времени на очередной скандал, – устало вздыхает Давид и трогает переносицу, – будь добра, держи себя в руках хотя бы здесь, в конце концов, твоя сестра приехала.

От его слов у меня внутри рождается яркая вспышка, оживляя потухший уголек, который хранился в самой глубине. Он не сказал про семью, он сказал именно обо мне…

Милана поднимает лицо, перекошенное от злобы.

– И ты туда же! – выплескивает на мужа свою горечь, затем кривится: – Ева то, Ева се, и дети у нее уже есть, и муж, и дом. А у меня что? Почему у нас нет детей, Давид, м?

От этих слов мужское лицо каменеет, но вот глаза отражают ярость.

– Заткнись! – рычит на нее, хватая за горло. – Так сильно хочешь детей? Ты вообще знаешь, что это такое? Способна на что-то, помимо шопинга и тусовок своих ночных?

Сестра вцепляется пальцами в кисть Давида, пытаясь отцепить его от себя, но куда ей – силы неравны, она лишь бесполезно тратит свои ресурсы. Глаза в ужасе расширены, наполнены слезами, губы дрожат. На любого другого мужчину подействовало бы как катализатор для утешения и сострадания, но муж ее – кремень, только смотрит на нее презрительно, без уважения.

– Я… я, – теряется она, – я люблю тебя, Давид! Если бы ты уделял мне больше времени…

– Я, мне, мною, – фыркает он, отпуская жену с некой брезгливостью, – ты можешь думать о ком-то, кроме себя? Или считаешь, что мир вертится вокруг тебя?

Лицо Миланы из жертвенного вмиг превращается в хищное. Отшатываюсь от такой метаморфозы. И это моя милая старшая сестра?

– Может, и нет, – улыбается уголком губ, – я же не Ева, чтобы всех убогих и обездоленных привечать, но зато я – твоя жена, Давид, не она. И рожать тебе буду я!

Последнее она выкрикивает с жалобным отчаянием.

– Ты забыла, о чем мы говорили с тобой неделю назад? – Давид наливает себе воды и спрашивает лениво, словно устал уже от этого разговора.

– Ты не посмеешь! – шипит сестра, вскакивает со стула, кидается на Давида, берет его за ворот рубашки. – На кону – наследство, акции…

Он не отвечает, лишь смотрит, вопросительно и дерзко приподняв бровь.

– Нет, не сделаешь этого, – убеждает уже словно саму себя сестра, отходит на шаг назад, – я – твоя законная жена и останусь ей до самой смерти, слышишь? Ты слишком любишь деньги, чтобы вот так отказаться от всего этого.

Она говорит так уверенно, что даже я, не понимающая, о чем речь, верю ей. Милана гордо уходит с другой стороны. Благо прохода на кухню два, и оба сквозные, так что я остаюсь незамеченной.

– Нехорошо подслушивать чужие разговоры, Ева, – раздается голос Давида спустя пару минут.

Вздрагиваю и отскакиваю от двери. Как он заметил меня?

– Подойди, – тем же равнодушным тоном добавляет, – нам есть что обсудить, не так ли?

Захожу внутрь с колотящимся сердцем. Муж моей сестры сидит во главе стола, откинувшись на спинку стула. Окидывает меня мрачным взглядом и кивком головы указывает на стул напротив. Сглатываю, но не присаживаюсь, а иду к графину, наливаю себе воды. Промачиваю горло и собираюсь с мыслями.

– Дети от Олега? – застает он меня врасплох сразу, как только я оборачиваюсь.

Кашляю, поперхнувшись, а затем смотрю на него во все глаза.

– Значит, мои, – наклоняет он голову набок и делает свои выводы.

– Нет! – поспешно кричу и только потом, по выражению его сощуренных глаз понимаю, какую ошибку допустила. Пытаюсь исправить оплошность: – Своего ребенка ты отправил на аборт. Забыл?

Вижу, как сжаты его кулаки, побелевшие костяшки сигналят мне, что он едва держит себя в руках. Но Давид молчит, только наблюдает за тем, как я присаживаюсь, устраиваясь удобнее. Лучше обсудить всё здесь и сейчас, навсегда убедив его в невозможности его бредовой теории.

– Я умею считать, Ева, – усмехается Давид, а затем встает, идет в мою сторону. Подходит ближе и нависает надо мной своим громадным телом. – И способен произвести такие «сложные» расчеты, как время реабилитации, новую беременность, девять месяцев вынашивания и… Ответь-ка мне, дорогая, поведай дату рождения близнецов?