Возможности любовного романа

Казалось, ее забавляют мои любовные переживания.

– Ну да, – ответил я. – А вторая Ева все время была поблизости, и, в отличие от первой, с ней вполне можно было жить. Не то чтобы она была более доступная, скорее более обыкновенная. Обыкновенная красивая, умная и чуткая девушка – впрочем, вряд ли тут годится слово “обыкновенная”. Конечно, у нее тоже были свои тараканы в голове, за ней, к примеру, водилась склонность к саморазрушению, но в юности же это нормально? В общем, первая Ева взбесилась и какое-то время со своей подругой вообще не разговаривала, зато ко мне стала намного внимательнее. Мы и раньше ходили, держась за руки или обнявшись, все время прижимались друг к другу, но дальше этого дело не шло. А тут вдруг начали неожиданно целоваться прямо посреди чайной “Фледа”. Так что у меня стало сразу две Евы, светленькая и рыжая.

– Уфф! – выдохнула Нина.

– Уфф? Скорее “вау”. Впрочем, первой Еве все это быстро наскучило, наверное, ей просто хотелось удостовериться, что я побегу за ней, как только она меня поманит. А вторая Ева страдала, хотя, в общем-то, не была ни в чем виновата. Я очень хорошо помню, как однажды она остановилась на зебре возле Лужанок и со слезами на глазах принялась допытываться, почему это именно она всегда оказывается крайней и что я вообще о себе думаю. Мы вполне счастливо прожили вместе еще год, но в итоге все равно разошлись. Даже не помню почему. Странно. Почему же, собственно, мы расстались? Наверное, из-за первой Евы, пусть и не в прямом смысле.

– А что было с учительницей и с этим твоим другом?

– Мирка спустя пару лет ушла преподавать в университет. Думаю, ее муж пронюхал о нашей переписке и устроил скандал, хотя все было абсолютно невинно. Как бы то ни было, она вернула мне бумажный пакет, туго набитый моими письмами. Я тогда почувствовал себя задетым, но Мирка, видимо, просто не смогла выбросить их или сжечь. По-моему, на нее тогда слишком много всего навалилось, так что она не справилась и в какой-то момент от всех нас отстранилась.

– А твой друг?

– Петр? Он единственный ведет нормальную жизнь. Женился, купил квартиру, завел детей, иногда мы вместе ходим на теннис.

– Он что-то пишет?

– Насколько я знаю, книжки по трудовому праву, статьи и изредка стихотворные поздравления. Это был бурный период, и каждый из нас его преодолел по-своему. Давненько я не вспоминал те времена. Такое ощущение, что достаешь из-под кровати коробку, а в ней – целая жизнь. Собственно, об этом моя первая книжка[37 - Собственно, об этом моя первая книжка… – Ян Немец действительно дебютировал как поэт. Его первый (и единственный) сборник стихов “Первая жизнь” (Prvn? zivot) был опубликован в 2007 году.], я про нее тоже почти забыл. Сборник стихов… Ева его очень удачно проиллюстрировала.

– Ева – которая?

– Вторая, с рыжими волосами. Потом она их, кстати, обрезала. Наверное, это худшее мое воспоминание. Ева меня предупредила, я знал, что она придет совсем коротко подстриженная, но не ожидал, что свои великолепные медные волосы, которые озаряли всю округу, она вытащит из пакета. И теперь они лежали в руках этой грустной новобранки, как шкура мертвого зверька… Я же говорил, что каждый из нас преодолел это время по-своему – перерос его, но и утратил что-то важное. Ева принесла в жертву волосы, венец собственной юности, я поступился своей неприкасаемостью – не знаю, как это назвать точнее… Мирка, наверное, подрастеряла свою восторженность. Слушай, кажется, нам надо еще выпить.

Мы снова заказали по коктейлю, и Нина спросила:

– А ты никогда не хотел об этом написать? Получился бы неплохой роман воспитания. Только одну из Ев придется назвать по-другому, иначе возникнет неразбериха.

– Неразбериха и так возникала, – ответил я. – Не знаю, как-то в голову не приходило. И потом: ведь мне бы пришлось вплавить нас всех в прозрачный янтарь, иначе вышло бы совсем не то. Да и не пишу я никогда о реальных событиях. Ну то есть, конечно, все, о чем пишешь, в какой-то степени реально. Я имею в виду, что не пишу о личном.

– Но разве не все, о чем ты пишешь, в какой-то степени личное?

– Да, конечно. И реальное, и личное. Проще говоря, я не пишу о тех, кого знаю.

– А почему?

Я пожал плечами.

– Можно привести целых пять причин, почему с художественной точки зрения это неблагодарное занятие. Но на самом деле – я попросту стесняюсь. К тому же, хотя ты и думаешь, что история твоей жизни неповторима, другим она кажется ничем не примечательной.

– Гм, за это можно выпить.

– За что именно?

– За жизнь, которая неповторима.

Час спустя мы выбрались из полуподвального карибского рая на улицу, где уже стемнело и похолодало. Мы сделали небольшой крюк, чтобы немного проветриться, и вернулись на площадь со статуей святого Флориана. Прожектор, установленный на крыше Нининого дома, освещал купол костела Святого Михаила. В конус этого света попадала и печная труба вместе с дымом, который ветром относило в сторону, так что крыша, казалось, служила съемочной площадкой для какого-нибудь киноэпизода, скажем, для сцены приземления Бэтмена.

Дома мы направились прямиком в ванную. Вместе почистили зубы, забрызгав зеркало белыми капельками пасты, и заспорили о том, кто из нас такой свинтус. Вдруг из комнаты Нины донеслось по-словацки: “Эй, можно потише? Спать не даете!” Мы замерли.

– Она что, не уехала? – спросил я шепотом.

Нина, оторвав взгляд от моего отражения в зеркале, посмотрела мне прямо в глаза.

– Я ее придушу.

– Иди сюда, – сказал я, чтобы предотвратить трагедию.

Нина прижалась ко мне, и я, как обычно, сразу же ощутил ее грудь. Я поцеловал ее в шею и постепенно начал спускаться губами все ниже. Нина успела запереть дверь ванной, прежде чем я усадил ее на батарею и кончил дело ртом.

– Пойдем спать к Итке? – спросил я потом.

– Наверное, – вздохнула Нина. – Подожди, я возьму подушки и одеяло.

Она натянула трусики, отперла дверь, зажгла большой свет и громко спросила:

– Значит, ты не уехала?

– На поезд опоздала, поеду завтра, – сонным голосом ответила словачка. – Выключи свет, будь добра.

– В следующий раз хотя бы эсэмэску пришли, поняла? – крикнула Нина и стукнула кулаком по подушке соседки.

Словачка в недоумении приподнялась на локте и произнесла таким тоном, каким женщины общаются исключительно между собой:

– Что, потрахаться не получилось?

Нет, получилось. В ту ночь на Иткиной кровати, в самом сердце резервации молодых католичек, мы впервые занимались любовью. Уже в полусне я проник в нее, в Нину, нас обоих охватила сладостная нега, и я быстро кончил.

– Ты мой каштанчик, – произнесла Нина.

Вышло, конечно, не ахти, но уже на следующий день мы занимались любовью нормально, то есть дольше, чем полминуты.

в предыдущих сериях

Я отвернулся от них, нелепо слепленных вместе, и вышел, смеясь, назад на улицу, чтобы довершить свой обход квартала, живущего, словно в насмешку, до нелепого конкретной жизнью плоти. Дождь закончился, и влажная земля выдохнула мучительно нежный запах глины, человеческих тел и увядших цветов жасмина. Я медленно двинулся прочь, совершенно ошеломленный, пытаясь уложить в слова весь этот квартал Александрии: я знал, что скоро он исчезнет, совсем, что приходить сюда станут лишь те, на чьи воспоминания наложил свои дрожащие в лихорадке лапы сумасшедший наш город, превратив паутинки памяти в подобие давних запахов, навеки въевшихся в рукава стареющих мужчин: Александрия, столица Памяти.

    Лоренс Даррелл. “Александрийский квартет”

t?te-?-t?te

И стали Нина и Ян жить вместе. Для всех остальных они тоже настолько слились в пару, что говорить о них можно только в третьем лице.

Наш герой, прежде чем отправиться следом за Ниной в Рим, успел переехать с Пелликовой в район Кралово-Поле. Пришлось ему покинуть квартиру с широкими подоконниками и видом на Старый город, ведь она была ему не по карману; да, дорогие дети, редакторы в то время жили скромно. Но на углу улиц Червинкова и Мечиржова стоял тогда симпатичный свежевыкрашенный домик, который прозвали “Патрицианская вилла”, потому как принадлежал он некоей Патриции, молодой архитекторше, занимавшей верхний этаж и мансарду. Много лет назад наш протагонист обитал здесь вместе со своими сокурсниками по Академии, но те вскоре превратили квартиру на втором этаже в настоящее общежитие, так что наш герой подумал-подумал да и нашел себе другое жилье. И вот теперь он вернулся в свою прежнюю угловую комнатку, причем вернулся с радостью. Из одного окна виднелись пышные темно-зеленые сосны, а другое окно, французское, выходило на балкон, откуда открывался вид на внутренний двор с садом и садиками, где весь день напролет щебетали птицы. Комната была необычайно светлая, и наш герой вовсе не желал ее портить, а, напротив, побелил стены, до блеска отмыл пыльные окна, расставил мебель из светлого дерева и завел привычку включать “Нуар Дезир”.

Нина частенько к нему сюда приезжала. В дом вела старая деревянная дверь с круглым окошком, похожим на иллюминатор, и нашим героям нравился тот момент, когда они вдруг видели друг друга в этом иллюминаторе. Она звонила ему снизу, а он, высунувшись из квартиры, держал палец на кнопке домофона, словно на спусковом крючке, не открывая входную дверь, отдаляя момент встречи. Весь день он не мог дождаться Нининого приезда, но теперь, когда их свидание было верным, он хотел продлить ожидание еще на полминуты. Круглое окошко обрамляло лицо героини, как на старинной гравюре; она складывала ладони домиком и вглядывалась, точно в калейдоскоп, в темный тубус коридора. Обычно она поддерживала эту игру в отложенную радость: приклеивалась носом к стеклу, прижималась к нему губами, расплющивая их и становясь похожей на павиана, складывала умоляюще ладони и наконец, если ничего не помогало, поворачивалась спиной к дому, как бы уходя к тому, кому она будет нужнее. Наши герои не могли отказать себе в этой пантомиме, в этой импровизации, которая заканчивалась либо тем, что он сбегал вниз по ступенькам и распахивал дверь, либо тем, что он все-таки отзывался на сигнал домофона и тогда она взбегала по ступенькам наверх. Финальные объятия, неизбежный счастливый конец.

Дальше вариантов было, в общем-то, два. Или антагонистка, слегка сконфуженная, робко сидела на ковре, как на шатком плоту, объясняя, что ей нужно привыкнуть к тому, что они снова вместе. Или же, бросившись друг другу в объятия, наши герои занимались любовью, причем потом непременно выяснялось, что героиня либо забыла запасные трусики, либо у нее порвались колготки. Влюбленные отправлялись в центр, пили там кофе и, счастливые, болтали о всякой всячине.

Согласно Классической периодизации любовных отношений, они проживали период t?te-?-t?te. В комнатах у обоих стояло по узкой кровати, но весь первый год им этого вполне хватало. Они по-паучьи складывали свои восемь длинных конечностей и спали, крепко обнявшись; их тела научились поворачиваться ночью синхронно, словно на двойном вертеле. Наша героиня засыпала у героя на груди, а он прятал колено между ее ног; потом она обычно поворачивалась на бок, чтобы дышалось свободнее, и, согнув ноги, парковалась в протагониста задом, но к тому моменту их обоих уже накрывало широкой волной сна. Главное неудобство им доставляли волосы и щетина: он, не успев побриться, царапал ее своей щетиной, а она своими мягкими волосами щекотала его лицо. Иногда она пыталась укротить волосы невидимками, которые утром неизбежно оказывались под подушкой или за кроватью – или вообще терялись с концами в приснившемся сне: “Видимо, они выпали, когда я убегала от страшной трехногой собаки и волосы зацепились за ветку”. Часто наши герои просыпались с затекшей рукой или ногой, слишком долго томившейся в плену чужого тела, и ее приходилось потом реанимировать – делать массаж и искусственное дыхание. Нередко они так увлекались воскрешением конечностей, так долго тешились, что вместо завтрака обедали.