Михайлов или Михась?

– Посуду везу, – спокойно ответил водитель.

– Свадьба, что ли?

– Да нет, в детский дом везу, – так же спокойно откликнулся водитель.

И тут началось. Откуда посуда, из какого магазина, где накладные? Водитель пыхтел, отдувался, доказывал, что приобрел все это за наличные, и в чем, собственно, грех? Но все было тщетно – гаишник пребывал в полной уверенности, что поймал вора. Пришлось выгружать все коробки на посту ГАИ, ехать домой за чеками из магазина, где была приобретена посуда, благо чеки сохранились.

Сергей выслушал весь этот не очень веселый рассказ и принял решение: надо создавать благотворительный фонд, оформить все в соответствии с законом. В те годы благотворительные фонды росли как грибы после дождя. Большинство «благотворителей» современной формации использовали эти структуры с исключительной целью избежать налогов. И как только налоговое законодательство страны изменилось, благотворители тут же потеряли к своим фондам всякий интерес, а о тех, кто действительно нуждался в их помощи, даже и не вспоминали. Собственно, Сергей и фонда-то не создавал именно потому, что не хотел и тени дурной славы. Он полагал, что истинное добро, как и искусство, суеты не терпит. Но действительность оказалась куда суровее. В отличие от сотен иных благотворительный фонд «Участие», где ныне Сергей Михайлов – председатель совета попечителей, живет и приносит людям пользу и по сей день.

– А кому принадлежит идея назвать фонд «Участие»? – спросил я однажды Сергея.

– Тебе не нравится название?

– Напротив, точнее не придумаешь. Потому и спрашиваю, кто автор.

– Да я теперь вряд ли вспомню. Был вроде у нас с друзьями разговор о том же детском доме, кто-то сказал, что этим ребятам нужно наше участие. Другой предложил, что вот как раз и фонд надо назвать «Участие». А кто конкретно, теперь уже не помню. Да и не в этом суть. А в том, что мы своему названию соответствуем. Но это только мы знаем и те, кому помогаем. А как только создали фонд, в официальных инстанциях решили и через прессу, конечно же, оповестили все население страны: Михайлов создал фонд для каких-то неблаговидных дел. Каких именно, не называлось. Видно, все ждут вот уже пятнадцать лет, когда же фонд «Участие» займется неблаговидными делами. И, дабы не упустить момент, проверяют нас беспрестанно. У нас больше сотни папок, альбомов и кляссеров с благодарностями от людей и организаций, которым мы реально помогли, и не меньше – с документацией о проверках. Ни разу, правда, ничего предосудительного не обнаружили, но продолжают проверять упорно. Но мы все свои акции согласовываем с юристами, так что у нас – полный порядок как в действиях, так и в документации.

К слову сказать, ограничений по поводу оказания благотворительной помощи столько, что зачастую диву даешься, чьи это изощренные (а может, извращенные) умы напридумывали все эти преграды и ограничения, регламентирующие, кому помощь оказывать можно, а кому – ни-ни.

В связи с этим припомнилась одна история. Как-то перед Новым годом заехали мы с Сергеем в детский дом – шефство над ним все эти годы не прерывается. Идем по коридору, а навстречу, ничего вокруг не видя, пацан с гитарой несется. Да так с разбегу на Сергея и налетел. Михайлов придержал его за плечи.

– Осторожнее, Ванюша, ты меня чуть с ног не сбил. Куда ты так торопишься?

– Ой, дядя Сережа, я, правда, вас не заметил. В зал тороплюсь, я новую песню сочинил, сегодня вам исполню, – и побежал дальше.

Если бы я не знал, что здесь живут дети с ограниченными, как их называют, возможностями, то никогда бы в жизни в это не поверил. Они пели и плясали, исполняли уморительные сценки. Представление, подготовленное ими, было к тому же и костюмированным. Надежда Михайловна с гордостью отметила, что девочки все костюмы пошили сами, целыми вечерами просиживали с иголками и нитками – та единственная допотопная швейная машинка, что была в детском доме, как назло, перед Новым годом окончательно сломалась, и чинить ее уже не брался никто. После представления Сергей снова Ваню к себе подозвал, похвалил его за песню. Мальчик аж расцвел от удовольствия. А потом все уселись за празднично накрытый стол – разумеется, и это был подарок от шефов. Ребята шутили, вспоминали всякие смешные истории из своего быта, Ваня за столом исполнил еще несколько песен, всякий раз подтягивая струны совсем уже ветхой гитары. А под конец этого застолья в зал вошел водитель Сергея Анатольевича и принес две коробки. В одной из них была современная, оборудованная всевозможными программами швейная машинка, а в другой – прекрасная гитара для юного автора песен Вани. Один из сотрудников фонда «Участие», здесь же присутствующий, склонился к Михайлову, произнес так, чтобы другим слышно не было:

– Надо будет чеки у водителя забрать, Сергей Анатольевич, и оформить все надлежащим образом.

– Не нужно, – отмахнулся Михайлов. – Откуда я знаю, можно ли эти покупки по линии фонда провести или нет. Так что я личные деньги отдал.

Надо сказать, общество вообще по-разному относится к благотворительности. Отдельные члены общества, понятно, те, кому помогают, считают благотворительность чуть ли не панацеей от всех бед, иные стараются найти в деятельности меценатов какой-нибудь подвох. Чему в немалой степени способствует постоянно создаваемое общественное мнение.

Как-то раз в благотворительный фонд «Участие» обратилась администрация следственного изолятора № 1, больше известного в народе, как Матросская Тишина, и попросила помочь… с солью. Именно так. На кухне СИЗО закончилась соль, а по выделяемым фондам следующая поставка соли полагалась не раньше, чем через несколько месяцев. Сотрудники фонда привезли в изолятор соль. Ох, что тут началось. Газеты так и пестрели громкими заго-ловками типа «Солнцевские братки помогают своим». Помнится, появился даже глубокомысленный комментарий, в котором автор делился выводами: вот если бы помощь, к примеру, понадобилась больным, то фонд «Участие» не знамо как долго изыскивал средства, а на просьбу-де зэков отреагировали мгновенно. Автору бы следовало если и не побывать у распорядителей фонда, то хотя бы по телефону поинтересоваться, каким именно организациям помогает фонд, и тогда бы он, несомненно, в этом перечне услышал не менее десятка самых различных больниц России. Но даже не в этом дело. Напомню уставную истину: благотворительный фонд

«Участие» создан с целью оказания помощи социально ослабленным слоям населения, к коим, безусловно, на соответствующий период времени относятся и лица, содержащиеся в следственных изоляторах. Кстати, вина их до суда доказанной не считается. Я уж не говорю о таком «пустяке», что приготовленная без соли еда – не что иное, как издевательство над человеком, серьезно угрожающее его здоровью.

* * *

…Сергей Бурлаков приехал в Москву из Таганрога. Его история трагична своей простотой и мелодраматична ходом развития последующих событий. Из мягкого ростовского климата попал Бурлаков во время службы в армии в суровую Читу. Вернее сказать, воинская часть, где он служил, от Читы находилась в двадцати восьми километрах. Рядовой Бурлаков вместе с водителем отправлен был в Читу за какой-то запчастью. Ревела февральская пурга, не видно было ни зги. На каком-то крутом повороте водитель не справился с управлением, и военный газик с крутого обрыва, кувыркаясь, полетел вниз. Придя в себя, водитель через разбитое переднее окно выбрался из машины. Бурлаков признаков жизни не подавал, и водитель, решив, что товарищ погиб (так, во всяком случае, он потом в части объяснил свой поступок), побрел восвояси. Когда он наконец добрался и сбивчиво объяснил, что с ними произошло, к месту происшествия была отправлена группа офицеров и солдат. Бурлакова нашли через срок восемь часов после аварии. Он был жив, но руки и ноги обморожены до такой степени, что их спешным порядком – речь шла о спасении жизни – пришлось ампутировать: у солдата уже началась гангрена всех четырех конечностей.

Домой, в родной Таганрог, комиссованный инвалид первой группы Бурлаков вернулся на деревянных примитивных протезах, сооруженных в Чите. Он не запил горькой, не бился в отчаянии головой о стену, а просто впал в прострацию. Целыми днями просиживал в своей комнате, тупо глядя в одну точку. Потом Сергей даже вспомнить не мог, кто кормил его все это время и вообще ел ли он что-нибудь, говорил ли с кем-то или никого не видел. Провал в памяти, словно вычеркнутое из жизни чьей-то злой рукой время. А потом…

– Это был даже не сон, это было видение, – убеждает Бурлаков. – Явилась мне Божья Матерь и сказала, что только через спорт вернусь я к жизни. Я, конечно, никому ничего рассказывать не стал, надо мной бы просто посмеялись. Но на следующий день стал узнавать, какие секции у нас существуют для спортсменовинвалидов.

Через год он стал мастером спорта по плаванию среди инвалидов, цепляясь культями рук за турник, подтягивался десятки раз. На своих примитивных деревянных протезах научился не просто свободно ходить, но и бегать. На одном из турниров спортсменов– инвалидов Сергей познакомился с Мэри Бушуевой. Именно она включила Сергея в команду российских спортсменов-инвалидов для участия в марафонском забеге в Нью-Йорке. И там, в Америке, Бурлаков установил мировой рекорд, совершил, как писали амери-канские газеты, чудо. Впервые за всемирную историю инвалидного спорта человек без всех четырех конечностей дошел до финиша марафонской дистанции, преодолев 42 километра 195 метров! Сам герой рассматривал свои фотографии, лежа в малюсеньком номере местного мотеля. Ноги, вернее, то, что от них осталось, он стер в кровь, и болели они так, что никакие болеутоляющие уколы и та-блетки не в состоянии были помочь. Да к тому же протезы после марафона пришли в такое состояние, что Сергей даже не представлял, как теперь домой доберется.

На следующий день Сергея разыскал в том самом мотеле пожилой господин, тяжело опирающийся на резную трость. Представившись владельцем фирмы по производству протезов для спортивной ходьбы, он сразу приступил к делу, ради которого явился. Господин предложил Бурлакову остаться в Америке – о соответствующих документах, дающих на это право, он обещал позаботиться. А далее для рекордсмена будут изготовлены протезы, на которых он и обязуется в дальнейшем участвовать во всех марафонских забегах. Го-сподин не скрывал, что о лучшей рекламе своей фирмы он и мечтать не может, и полагал, что предложенные россиянину условия – не что иное, как подарок судьбы. Разговаривая, он то и дело поглядывал на валявшиеся в углу, пришедшие в полную негодность деревяшки, потом, не сдержавшись и морщась от явной брезгливости, не выдержал и спросил:

– Я уж не спрашиваю о марафоне, я хочу знать, как ты вот на этом… – И он снова скривился. – Вообще ходить умудряешься?

От предложения остаться в Америке Бурлаков как-то рассеянно (его в тот момент больше всего заботила мысль, где и как починить свои протезы) отказался. А когда Сергей после долгих посулов всяческих благ, связанных с жизнью в США, все же твердо свой отказ подтвердил, господин поднялся и, приподняв шляпу, произнес:

– Я уважаю твое решение, парень. Если ты когда-нибудь еще раз приедешь в Америку, то я сделаю тебе протезы по себестоимости, не возьму с тебя ни единого лишнего цента.

С золотой медалью, грамотой рекордсмена мира и целой кипой американских газет, восславлявших его спортивный и человеческий подвиг, Бурлаков вернулся в Таганрог. Протезы ему кое-как починили, но предупредили, что ходить на них теперь надо как можно меньше, иначе культи, оставшиеся после ампутации, он загубит безвозвратно. А это – верная смерть. Понятно, что ни о каком спорте и речи быть не могло.

И тогда Сергей отправился по инстанциям. Где он только не побывал, добрался и до губернатора Ростовской области. Всюду ему отвечали, что бюджетом такие расходы не предусмотрены. Его регалии на чиновников ровным счетом никакого впечатления не произвели. Такой категории, как престиж, бюджет, понятно, дело не учитывает. И тогда Бурлаков решил поехать в Москву, к Михайлову. Об этом человеке он много читал в газетах, еще больше слышал. А однажды видел интервью с Михайловым на местном, таганрогском телевидении. Собственно, сотрудники телевидения и подсказали Сергею, как в столице разыскать Сергея Анатольевича.

Во время той первой встречи они разговаривали несколько часов. Сергею Анатольевичу было интересно все: как его тезка тренируется, как преодолевает бытовые трудности, с кем общается, о чем думает, каким видит свое будущее. В конце разговора Михайлов подвел черту, заявив твердо: «Я помогу тебе». Легко было сказать, но и тут фонд наткнулся на чиновничьи преграды.

Выяснилось, что, являясь организацией сугубо федерального значения, фонд не имеет права на оказание подобной помощи за рубежом. В России же спортивных протезов попросту никто не производит, во всяком случае, в то время не производил. Но и отказываться от данного слова Михайлов не привык. Он связался по телефону с владельцем фирмы, производящей протезы. Тот подтвердил, что для господина Бурлакова готов сделать обещанное исключение и в знак уважения к его человеческому и спортивному подвигу изготовить протезы по себестоимости. За собственные средства приобретя Сергею билет и перечислив требуемую сумму на фирму по производству протезов, Михайлов отправил Бурлакова в Америку. А через три месяца в центральном парке Нью-Йорка состоялся очередной международный марафонский забег. Участие в этом популярном международном соревновании приняло несколько тысяч человек из разных стран. На новых, уже спортивных протезах Бурлаков не только повторил свой собственный рекорд, добежав до финиша, но еще и оставил позади себя триста (!) вполне полноценных спортсменов, у которых и руки и ноги были целы и здоровы. Ту самую золотую медаль, что привез и на этот раз Бурлаков, он подарил своему старшему тезке – Сергею Михайлову, в кабинете которого она хранится и по сей день.

Именно в то время познакомился Михайлов и с Мэри Бушуевой. Мэри – человек поистине удивительной судьбы и столь же удивительного оптимизма. Сама инвалид, передвигаясь на протезах, она, кажется, не знает усталости. Не занимая никаких официальных должностей, Мэри собирает вокруг себя спортсменовинвалидов, обивает пороги официальных учреждений, пробивая организацию каких-то турниров, зарубежных поездок. Есть такие специальные трехколесные велосипеды для соревнований инвалидов. На обычный велосипед этот, инвалидный, похож так же, как космический корабль на утюг. Изготавливается сие чудо кон-структорской и инженерной мысли только на уже триста лет загнивающем Западе. Российские же спортсмены о таких вот велосипедах и мечтать не могли. До тех пор, пока Сергей Михайлов не познакомился с Мэри Бушуевой. Вот уже несколько лет сборная команда спортсменов-инвалидов России участвует в международных соревнованиях на таких велосипедах, которые подарил Сергей Михайлов. А когда перед поездкой на недавний турнир российской сборной отказали в приобретении заграничных билетов, Сергей Анатольевич и эту часть расходов взял на себя. Россияне тот международный турнир выиграли, на память сфотографирова-лись, а после изготовили плакат, на котором каждый из участников поставил свой автограф. А чем еще, кроме искренних слов благодарности, могли отблагодарить они своего благодетеля? На всякий случай особо отмечу – в слово «благодетель» я вкладываю тот единственный смысл, который в него изначально был заложен в русском языке: человек, совершающий благо во имя других. Это я о Сергее Михайлове.

* * *

Кто-то из работников фонда «Участие» рассказал Сергею Анатольевичу печальную историю тринадцатилетней девочки Кати из Солнцева. В девять лет врачи обнаружили у Кати сколиоз. Подумаешь, решили все, обычная история. Немного гимнастики, плавание, и все наладится. Но болезнь прогрессировала столь стремительно неумолимо, что к двенадцати годам Катя могла передвигаться только в специальном ортопедическом корсете. Вы только вдумайтесь в эти страшные слова – инвалид детства. История запала Сергею в душу, он даже решил съездить в Солнцево, поговорить с родителями девочки, проведать саму Катю, а если представится возможность – помочь. Но дел было невпроворот, и он попросил родителей Кати приехать к нему в офис, отправив за ними машину.

Они приехали. Сами еще довольно молодые люди, а седина уже заметна. И взгляда было достаточно, чтобы понять – сломлены, раздавлены обрушившимся на их семью горем. О чем они говорили, знают только трое. В кабинет больше часа никого не пускали. А вечером, когда офис уже опустел, Сергей сказал одному своему другу:

– Завтра все же поеду, навещу эту девочку, не идет она у меня из головы. Может быть, все-таки можно ей помочь, вылечить. Ну не может же того быть, чтобы человек с тринадцати лет и на всю жизнь инвалидом остался. Самое страшное, что Виталий и Людмила, родители Кати, и сами уже ни во что не верят. Это я не в упрек говорю. Горе у них страшное, вот они и отчаялись.

– Я не то чтобы не верил, я даже о существовании таких людей не знал ничего, – рассказывал позже отец Кати – Виталий. – С человеком, которого я до этого никогда в жизни не видел, я разговаривал, как с самым близким, не стесняясь никаких подробностей и деталей. Прав, конечно, Сергей Анатольевич, я действительно отчаялся, не зная, что делать, куда идти за помощью. А врачи только руками разводили да бормотали что-то непонятное. Да и как мне было не отчаяться! – воскликнул он с горечью. – Я родной дочери боялся в глаза заглянуть. Лечение ничего не дало, Катюхе день ото дня становилось все хуже и хуже. Вот я и отчаялся, корил себя за то, что для родной дочери ничего не в состоянии сделать. А она же еще ребенок. И этот ребенок ждет от своих родителей чуда. Какого чуда?! Когда врачи наконец сказали, что ей может помочь операция, и назвали сумму, я понял, что мне этих денег за всю жизнь не собрать. Да я бы последнее отдал, не задумываясь, вот только отдавать нечего было. Обращались мы, конечно, в различные государственные, социальные инстанции, но как только сумму называли, тут же все разговоры и прекращались. Сочувствовали, конечно, но разводили руками, дескать, вы и сами все понимаете… На встречу с Михайловым я тоже ехал без всякой надежды, признаюсь, и ехать не хотел, считал, что только время зря потрачу. А именно он-то все и изменил. И не только тем, что пообещал с лучшими врачами договориться. Он вновь в нас надежду вселил. Я вдруг понял, что не все еще потеряно и, может быть, дочку удастся вылечить.

Уже на следующий день после встречи с Катиными родителями Сергей отправился к больной девочке. О болезни ни слова с ней не говорил. Расспрашивал, какие книжки читает, как удается от школьной программы не отставать, какую любит музыку. Кате настолько было интересно разговаривать с этим взрослым человеком, что она даже о болезни своей на те два часа, что провел Михайлов в их доме, позабыла.

Еще несколько дней ушло у Сергея на консультации со специалистами. Он действительно разыскал самых лучших. А потом начались долгие обследования. В итоге врачи пришли к мнению, что без операции, а скорее всего, нескольких операций девочку на ноги не поставить. Да, фонд «Участие» помог в обследовании и проведении операций материально, личных средств добавил и Михайлов. Но можно ли только деньгами оценивать те продукты, цветы и подарки, которые отправлял в больницу Сергей своей маленькой подопечной? И, уж точно, никакими деньгами или иными материальными благами невозможно оценить те встречи Сергея Анатольевича с Катей, во время которых он последовательно, настойчиво внушал ей оптимизм, веру в исцеление.

А до выздоровления был еще ох какой долгий путь. После первой операции, еще лежа в больнице, Катя написала Сергею Михайлову письмо. Очень открытое и искреннее – так искренни и открыты могут быть только дети, и в то же время очень взрослое – дети, пережившие тяжелую болезнь, душой взрослеют намного быстрее своих сверстников.

«Дорогой Сергей Анатольевич, – писала Катя. – Я очень благодарна Вам! Без Вашей помощи быть бы мне горбатой и кривой. Но Вы подарили мне вторую жизнь, подарили возможность чувствовать все ее краски, радоваться и быть полноценным человеком. Я благодарна Вам за свое второе рождение».

Еще несколько лет продолжалось лечение, Катя перенесла не одну операцию, пока поправилась полностью. И все эти годы рядом с ней был ее ангел-хранитель Сергей Анатольевич Михайлов.

У этой истории совершенно дивное продолжение. Катюша поправилась, вышла замуж, сейчас учится в Германии, ее будущая специальность – литературные переводы. Недавно она несколько месяцев провела в Лондоне, куда ее отправил университет. Гуляя по Лондону, как сама призналась, думала, в основном, о том, как сложилась ее жизнь и как бы могла сложиться, не появись в ее судьбе Сергей Михайлов. Вернувшись в студенческое общежитие после прогулки, набрала номер телефона Михайлова, зная, что в офисе его можно застать даже глубоко за полночь.

Разговор был долгим.

– Вы – мой Бог, – сказала Катя, прощаясь.

– Я не Бог, – ответил Сергей. – Но я послан тебе Богом, чтобы исцелить тебя.

Недавно она побывала в Москве. Я случайно узнал об этом и встретился с Катей. Теперь это молодая красивая женщина, целеустремленная, веселая и в то же время очень серьезная.

– Когда-то давно Сергей показал мне ваше письмо, что вы написали ему из больницы после первой операции. Я бы хотел это письмо опубликовать, но без вашего разрешения делать этого не стану, – сказал я Кате.

– Я не против, – ответила она. – Просто тогда это были детские эмоции. А теперь, когда я повзрослела, я с каждым днем все отчетливее осознаю, что сделал для меня Сергей Анатольевич. Сегодня мне даже представить страшно, в какой кошмар превратилась бы моя жизнь, останься я инвалидом. И тот звонок из Лондона был тоже вызван моими эмоциями. Я гуляла по площади Пикадилли, повсюду шум, музыка, клоуны веселят народ, на ходулях ходят, вокруг люди смеются, танцуют, целуются, и я среди этого праздника. Вот именно на этой площади я, как никогда отчетливо и остро за все эти годы, поняла, что этим праздником я обязана одному человеку. И тогда я позвонила Сергею Анатольевичу и все это ему, как смогла, выразила…