Невский проспект, или Путешествия Нестора Залетаева

– Хорошие, разумеется. Я каких-нибудь не читаю… Сочинения Пушкина, Слепушкина и других… Адрес-календарь всех петербургских жителей? Есть у вас такое сочинение?

– Адрес-календарь есть.

– Вот его-то мне и нужно. Теперь так… так, – повторял Залетаев, улыбаясь и корчась от удовольствия, – адрес-календарь всех петербургских жителей и сотню визитных карточек – а там уж – наше дело!

– А что, тут они все обозначены подробно? – спросил он, развертывая поданный ему адрес-календарь.

– Всех нет, а есть чиновники, купцы и прочие…

– А, и прочие? Их-то мне и нужно! Я о них и спрашивал; ведь тут они все – и второй гильдии тоже? Может быть, только первой гильдии?

– Нет-с, и второй, и первой, и третьей – все купцы…

– Так, так! Все они по алфавиту – прекрасно… Сейчас можно отыскать! Благодарю вас – прощайте!

Заплатив деньги и взяв драгоценную книгу и визитные карточки, он отправился из магазина в веселом расположении духа, напевая вполголоса: «Среди долины ровныя – на гладкой высоте». В дверях он остановился и кликнул человека.

– Гей, слышь, человек! Положи, братец, все это в карету: книгу и карточки – слышишь, в карету, в карету!

– Слышу, – отвечал человек шипучим голосом, простирая руки к книге и обозревая свинцовыми глазами внутренность магазина.

– А позвольте узнать. – продолжал Залетаев, обращаясь к приказчику: – кто сочинил эту книгу? Тут не обозначено имя сочинителя.

– Это книга не сочиненная.

– А, так, так! Значит, настоящая книга – так! Ее-то мне и нужно. Благодарю вас!

– Не за что-с!

– Положи ее в карету, слышь, в карету! И карточки положи в карету! – приказывал Залетаев своему человеку, выходя из магазина.

Довольный покупкою, он отправился дальше по Невскому пешком, приказав карете и человеку следовать за ним в почтительном отдалении. Карета двинулась по мостовой, а человек последовал за своим господином по тротуару, путаясь и спотыкаясь в своем пальто, блистая картузом и одним из своих сапогов и повергая прохожих в глубокое изумление относительно его звания и нормального цвета лица, которое на этот раз беспрерывно переходило из фиолетового в синий, из синего в бурый, и наоборот.

Когда Залетаев прошел несколько шагов по Невскому, веселое расположение духа его сменилось безотчетною тревогою. «Как же это я до сих пор не принял никаких мер? – думал он, бросая вокруг себя иугливые, беспокойные взгляды. – Да и какие тут меры особенные? Просто нужно действовать, что бы там ни думало… беспристрастное потомство».

Тут размышления Залетаева внезапно приняли другое направление. Глядя подозрительно по сторонам, бросая недоверчивый, пугливый взгляд на встречавшиеся ему физиономии, как будто все они принадлежали страшному беспристрастному потомству, он заметил, между прочим, в окне одного дома несколько портретов и пространную вывеску, извещавшую прохожих о жительстве здесь художника.

«Вот было бы хорошо… и совершенно прилично, – подумал Залетаев: – оставить после себя портрет! Мало ли было случаев, что люди умирали, не оставив своего портрета, – а ведь он, может быть, и не очень дорого берет, – да что тут рассчитывать о цене, когда дело такое важное!»

– Гей, человек, человек! – продолжал он, отыскивая глазами своего человека. – Ну что ж ты, братец, где ты пропадаешь?

Человек вдруг очутился перед ним, точно из земли вырос, а в самом деле – только вынырнул из какого-то заведения, помещавшегося в подвале.

– Где ты пропадаешь, я спрашиваю?

Человек посинел, переступил с ноги на ногу и прошипел что-то похожее на «картуз менял».

– Картуз? Какой картуз?

Человек снял с головы своей шляпу с позументом и лакейскою кокардою – вещь непостижимой древности, по-видимому бывшую давным-давно в отставке за выслугу лет, и, поднося ее к глазам своего господина, прошипел:

– Гривенник придачи дал к картузу – знакомый человек, прежде служил по лакейской части, а теперь принимает заклады, деньги дает на проценты.

– А, ну это – пожалуй – и прилично, – заметил Залетаев, войдя в смысл объяснений своего человека. Действительно, шляпа с полинявшим позументом, казалось, шла к лицу человека более, нежели лакированный картуз, в котором он скорее походил на барина, жительствующего в трактире под бильярдом, нежели на обыкновенного человека, существующего для поездок за каретой.

– Хорошо, братец, хорошо! Теперь – смотри сюда: видишь эти портреты в окне? Там живет художник, живописец. Ступай к нему – отыщи его квартиру – и узнай все обстоятельно: может ли он теперь же написать портрет – скажи, что барин внизу дожидается ответа в карете, и что он берет за портрет?

Человек двинулся на лестницу.

– Гей, послушай, человек! Скажи, что барин там, внизу, дожидается в карете… Ну, и тово, насчет цены… слышь?

Человек исчез.

«Ух, какая, должно быть, продувная штука, и пьяница Должен быть и плут! – подумал Залетаев, следя за изменением цветов на лице своего человека. – А поди ты с ним: будь у него карета, попадись она ему каким-нибудь образом – так, небось, в ту же минуту переменился бы – сел, да и поехал, и поехал, а там другой кто-нибудь сидел бы у него сзади, ну, и расходился бы, я думаю, тоже… что вот он человек, который сидит и ездит в карете, а тот совсем другой человек, потому что ездит за каретой, – эх вы, люди, людишки!»

Обличив таким образом тайную способность своего человека ездить в карете и считать себя вовсе не таким человеком, как тот, который ездил бы у него за каретой, Залетаев решился при случае поговорить с ним об этом хорошо и обстоятельно а внушить ему, чтоб он ни пред кем и никогда не зазнавался, а чтоб внушения его имели силу и были хорошо поняты, признал нужным распечь его, разбойника, и даже прогнать, если окажется неспособным к выдержанию продолжительного распекания с глубочайшею покорностью.

Через несколько минут человек возвратился и доложил Залетаеву, что живописец просит пожаловать к нему в мастерскую.

– А ты сказал, что барин дожидаются ответа? – спросил Залетаев.

– Сказал.

– И что внизу дожидаются, в карете?

Человек подумал, подумал и рассудил отделаться молчанием. Залетаев тотчас догадался, что поручение его не в точности исполнено.

– Вот то-то, братец, какой ты нерасторопный! Нет, чтоб сказать, как следует, как приказано, слово в слово, что так и так, приказали спросить, а сами дожидаются, мол, внизу, в карете, и насчет цены…

– Я так и сказывал-с! Ей же-то ей, так и сказывал! – подтвердил человек.

– А что же ты не доложил мне раньше? Ну, почему ты не доложил?

Человек вместо всякого объяснения уставил в него тусклые свинцовые глаза, посинел и как будто у него же спрашивал ответа, почему это он не доложил.

– Жди же меня здесь, я скоро возвращусь, – наказал Залетаев, поднимаясь на лестницу, которая вела в квартиру портретиста.

Следуя указанию многочисленных пальцев, нарисованных на жестяных дощечках, которые размещены были на всех поворотах лестницы, Залетаев поднялся в третий этаж и позвонил у двери, на которой была прибита такая же дощечка с надписью: «Вход к господину Трясинину, портретному и вывескному живописцу».

«Должно быть – голова! Я чай, самому Бруни[8 - Бруни Ф. А. (1799–1875) – русский живописец, академик.] и Брюллову[9 - Брюллов К. П. (1799–1852) – знаменитый русский художник.] не уступит», – думал Залетаев, принимая во внимание, что господин Трясинин живет на Невском, всего только в третьем этаже: стало быть, и – голова.

Кто-то, неизвестного пола и звания, не бритый с полгода, а может быть, и с нарочитою бородою, отворил Залетаеву двери и, заградив ему путь широкою щетинистою грудью (неизвестный сюжет был одет, так сказать, по-домашнему), спросил хриплым голосом, кого ему надо?

– Художника, который пишет портреты. Я сию минуту посылал человека…

– А-а! Пожалуйте, пожалуйте, – произнес неизвестный, уступая ему дорогу. – Сюда пожалуйте, – продолжал он, вводя его в свою мастерскую: – вы меня извините… у меня сегодня маленький беспорядок: вчера собирались приятели-художники, а художники, знаете, не любят давать спуску, то же, что и Рафаэль!

– Вы сами и есть художник, господин Трясо… Трясо…