«Свет и Тени» «неистового старика Souvaroff»

Только после очень упорных многочасовых оборонительных боев русские авангарды, под напором превосходящих сил неприятеля, стали грамотно отступать: Барклай от Сохочина и Колозомба, а Остерман – от Чарнова к Насельску. Переправившись через р. Вкру, враг, получил возможность свободы маневра. Остерман, понимая важность переправы у Пултуска, просил неподчиненного ему Карла Федоровича (Карла Густава) Багговута (16.9.1761, им. Пергель, Эстлянд. губ. – 6.10.1812, с. Тарутино Калуж. губ.) спешить к Пултуску и удерживать этот пункт во что бы то ни стало. Таким образом, только благодаря необыкновенной стойкости русских и очень во время проявленной инициативе Остермана, у русской армии 11 декабря осталась возможность сосредоточиться в единый боевой кулак, несмотря на все хаотичные распоряжения своего главнокомандующего Каменского.

Однако 12 декабря Михаил Федотович приказал Беннигсену и Остерману двигаться к Стрегочину, Буксгевдену – остановить дивизию Дохтурова у Голымина и Н. А. Тучкова 1-го – у Макова, а дивизиям Анрепа и Эссена 3-го – оставаться там, где они были. Непогода (оттепель, нулевая температура, мокрый снег) дала возможность русским авангардам (превратившимся в арьергарды) оторваться от противника.

А вечером 13 декабря вообще разыгралась буря.

Более того, в поисках лучших путей отхода, отдельные разбросанные отряды и соединения (части) русской армии из-за противоречивых приказов ее главкома своими «непоследовательными» маневрами (скорее блужданиями?) так запутали ситуацию, что посбивали с толку французские штабы. Даже сам Наполеон, бывший в ту пору еще в расцвете своего полководческого дарования, тоже не смог разобраться в обстановке. Он стал думать, что его перехитрила эта очередная «старая северная лиса» (так он в 1805 г. прозвал Кутузова за его искусное ретирадное маневрирование, предшествовавшее Аустерлицу, а теперь по аналогии и старика Каменского).

На самом деле в условиях полного бездорожья, отсутствия карт, под дождем со снегом, русские полки попросту плутали.

Узнав о приближении французов (корпуса Ланна) к Пултуску, Каменский приказал ночью 12 декабря спешить туда же Беннигсену. Там была крепкая позиция и старый фельдмаршал, лично вникая во все тонкости диспозиции, вроде бы готовился показать «негоднику Буонапартии», что «есть еще порох в пороховницах». К счастью для русских, Наполеон, продолжая получать донесения о хаотичных движениях русской армии, удивляясь действиям Каменского, даже пошутил, что этот «хитроумный» военачальник является для него самым опасным, ибо планы всех здравомыслящих людей можно предвидеть, а планы старого русского фельдмаршала предугадать невозможно.

Предположив, что русские сосредоточиваются у Голымина, Наполеон начал перемену фронта в северном направлении, для чего 12 декабря двинул корпуса: Сульта на Цеханов, Ожеро – на Новомясто, Даву, гвардию и резервную кавалерию – на Насельск и Стрегочин. В лютую непогоду 13 декабря Наполеон, стремясь получше разобраться во всем, что такого «намутил» очередной «старый лис севера», остановился с гвардией и частью резервной кавалерии в Насельске, потерял столь драгоценное на войне время («Война – это расчет часов!» – наставлял он своих маршалов и генералов) и облегчил тем самым ситуацию для русских.

Пока озадаченный Наполеон выяснял истинную обстановку большая часть корпуса Беннигсена успела подойти к Пултуску. Каменский, решив было именно здесь дать решающее сражение супостату, приказал занять позицию, о чем сообщил Буксгевдену: «Завтра надеемся иметь неприятеля в гостях. Хорошо если бы дивизии ваши могли подоспеть к делу; Дохтурову я приказал, чтоб он показался тогда лишь, когда настоящее дело зачнется». Получилось, что дивизионному генералу Дохтурову был отдан приказ без ведома его корпусного командира Буксгевдена. Более того, «настоящее дело» вряд ли должно служить сигналом, для того, чтобы лишь «показаться». Эссену 3-му Каменский предписывал отступить от Буга и занять леса пониже или прямо против Пултусских мостов, чтобы неприятель, появившийся у Пултуска, не навел скрытно моста и не зашел нам в тыл. В ожидании столкновения с неприятелем, Каменский послал начальникам дивизий повеления на случай, если бы кто-либо из них был атакован.

Согласно его распоряжениям все дивизии должны были строиться к бою по старинке (в линии), как это было принято в середине – 2-й пол. XVIII в., когда активно воевал сам Михаил Федотович. В случае неудачи ретироваться предписывалось кратчайшими трактами к нашей границе, причем, максимально стремительно, желательно на подводах и только «вошед в границу после такового несчастья явиться к старшему».

А затем начался то ли «театр одного актера», то ли «театр абсурда», то ли…!?

В 3 часа ночи (с 13 на 14 декабря, т.е. накануне сражения при Пултуске), через семь дней (!) нахождения во главе армии (!) старика Каменского, случилось нечто непредвиденное.

Главнокомандующий срочно призвал к себе Беннигсена и вручил ему следующее письменное повеление: «Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы корпус ваш привели разбитый в Пултуск; думать должно о ретираде в наши границы, что и выполнить сегодня. Обе дивизии графа Буксгевдена ретираду вашу прикроют. Вы имеете состоять, с получения сего, в команде графа Буксгевдена».

…Между прочим, оставляя вместо себя командующим не Беннигсена, а старшего после себя (по старшинству в генералитете), печально памятного по своему участию в Аустерлицком сражении, стоявшего в отдалении от Пултуска со своими войсками (армией?), хоть и лично храброго по отзывам современников, но не блиставшего военными талантами генерала Буксгевдена, Михаил Федотович внес еще большую неразбериху в войска. Всем известно, что о боевом содружестве между этими генералами-«немцами» не могло быть и речи: неуемная личная зависть – вот что присутствовало между ними…

Напрасно Беннигсен, Остерман-Толстой и генерал-лейтенант, граф Петр Александрович Толстой [до 1770 (12.3.1761?, 1767 или 1768 гг.? либо 1769 или, все же, 1770 гг.?) – 28 сентября 1844, Москва] – царский генерал-адъютант и «координатор» между враждовавшими Буксгевденом и Беннигсеном (позднее – уже в 1807 г. – дежурный генерал при последнем) всячески убеждали взвинченного старика главнокомандующего отложить принятое решение, указывали ему на нарушение долга, на суд потомства и «все остальное». Все было напрасно, старый и больной строптивец не только самовольно сложил с себя обязанности командующего, но и разрешил, при необходимости, бросать при отступлении обозы и пушки (и это при том, что потеря орудий каралась в армии очень сурово, в частности, ответственные за это на долгое время лишались права быть внесены в наградные списки!) Более того, сославшись на недомогание и дряхлость, он уехал перед самым сражением в госпиталь, в Остроленку, откуда еще немного почудил, рассылая в войска во все стороны взаимоисключающие приказы.

Уже оттуда он доложил царю о своем очень оригинальном решение, сославшись на ряд причин: «От всех моих поездок получил садну от седла, которая сверх прежних перевязок моих, совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командование оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, советовав ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего; я и сам пока вылечусь остаюсь в госпитали в Остроленке. Если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется. Перед Государем открываюсь, что по нынешнему короткому пребыванию при армии, нашел себя несхожим на себя: нет той резолюции, нет того терпения к трудам и ко времени, а более всего нет прежних глаз, а без них полагаться должно на чужие рапорты, не всегда верные. Граф Буксгевден, смело надеюсь, выполнит все, как и я. Увольте старика в деревню, который и так обезславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Дозволения Вашего ожидать буду здесь, дабы не играть роль писарскую, а не командирскую при войске».

Император Александр I, узнав об отъезде главнокомандующего прямо перед сражением, посчитал его «сбежавшим» из армии. Ходили даже слухи, что крайне раздраженный государь по началу подумывал предать старого фельдмаршала суду. Но потом, поостыв, из-за уважения к его чину и возрасту (реноме «бабушкиного генерала-„орла“») решил, все же, не делать этого.

Многие сочли тогда (а потом и историки) Михаила Федотовича не только одряхлевшим и потерявшим всякую способность что-либо соображать, но якобы и страдавшим «душевным разстройством», а потому «бежавшим из армии перед лицом грозной опасности».

Скорее всего, он, немало повидавший и повоевавший, причем, в разных армиях, кое-что еще соображал в военном деле. Учитывая крайне безобразное снабжение своей армии продовольствием (по его словам «третья часть армии была распущена для добывания себе пищи и откапывания в огородах картофеля») и, опасаясь за ее неприкрытый левый фланг, Михаил Федотович посчитал отступление наиболее правильным способом действий в такой обстановке. Причем, он хотел отходить лишь до границы, т.е., земли российской империи не попадали бы в руки противника. Своей ретирадой он принудил бы Наполеона растянуть свою операционную линию, еще больше отдалив его от Франции. Как примерно год назад об этом же говорил Александру I перед Аустерлицким конфузом еще один «бабушкин генерал» – М. И. Кутузов. Но Михаила Илларионовича тогда не послушались и на всю Европу «обделались жидким», причем, как в переносном, так и в прямом смысле: у молодого царя (если, конечно, верить рассказам!?) вскоре после битвы был настоящий понос на нервной почве! В тоже время, Михаил Федотович смог бы приблизить русские войска к источникам снабжения и усилил бы их подошедшими из России резервными дивизиями.

Мысль, безусловно, была трезвая (она могла бы значительно улучшить положение русской армии), но к ее воплощению дряхлый, полуслепой, глуховатый и явно страдавший от открывшегося хронического геморроя (как он докладывал царю, «садны от седла») «старый боевой конь» был уже не годен. Геморроидальное кровотечение действительно открывается от нервных потрясений, особенно в старческом возрасте! И в этом случае не только ездить верхом, но и передвигаться пешком очень сложно!

Не исключено, что столкнувшись с реальной действительностью, Михаил Федотович – человек не только немало повидавший за свою богатую на события жизнь, причем, в очень разных странах Европы, но и отнюдь не глупый – уже на месте окончательно понял всю ответственность столь высокого назначения, к которому он стремился всю свою жизнь. Не потому ли уже дряхлый «бабушкин орел» предпочел очень во время «выйти из игры» – очередной «войнушки» против лучшего полководца Европы, затеянной ее любимым амбициозным внучеком?

Это тоже надо уметь!

…Кстати сказать, «мало знать, как „войти в разговор“ – важно „ловко из него выйти“»! То же самое относится и к войне: ввязаться-то в нее всегда можно, а вот как из нее потом выпутаться, если быстро и легко победить никак не получается, не потеряв фасону и… рейтинга у своей «паствы», которая может и «взбрыкнуть» («взяться за топоры и вилы»), если «груз 200» превысит ее верно подданническое терпение!?.

Позднее старик-фельдмаршал весьма доходчиво и логично оправдался перед своими современниками (потом и потомками!) за то, что самолично бросил армию перед лицом грозного императора французов. Рассказывали, что это случилось в беседе с генералом А. П. Ермоловым, побывавшим у него в усадьбе в 1809 г., незадолго до гибели старика: «…Мне к концу моего долгого поприща показалось слишком тесно маневрировать между Вислою и Бугом. Я мог испортить за несколько дней свою репутацию, составленную в течение пятидесяти лет, а потому предпочел оставить армию (курсив мой – Я.Н.). Я сумасшедший». Есть и более лаконичные интерпретации объяснений Каменским своей «поспешной ретирады» со слов встретившего его уже по дороге из Остроленки С. Н. Глинки, но суть все та же: «я имел кое-какую славу пятьдесят лет, и хотят отнять ее у меня в одну минуту…»; или «я имел кое-какую славу пятьдесят лет! А там можно было ее потерять в одну минуту!»

…Между прочим, немало исследователей той войны так и не смогли объяснить действия Михаила Федотовича Каменского с точки зрения военной логики и называли этот недельный период командования русской армией, мягко говоря, «странным». Не исключено, что с таким «странным» главнокомандующим русским войскам грозил очередной «Аустерлиц», чьи последствия могли оказаться еще плачевнее…

В тоже время, возможно, что пока русские войска согласно приказам Каменского хаотично перемещались по театру военных действий (а по сути блуждали, не зная смысла этих «блужданий»), старый фельдмаршал все же сдался на доводы Беннигсена, горевшего желанием принять бой у Пултуска и сославшегося при этом на полученное им повеление самого государя: «защищать до последней возможности Кенигсберг» (резиденцию прусского короля). Раздраженный отказом Беннигсена отступать, Каменский в самый последний момент, очень умело «сманеврировал» (тактику он знал, по словам Суворова, крепко): предпочел дальновидно «самоотставиться» (избежать участи Кутузова после Аустерлица, испортившего тогда свою безупречную до того полководческую репутацию, и в случае разгрома – «негоднику Буонапартии» в ту пору противостоять в открытом поле было очень трудно – не оказаться «крайним»! ) и за несколько часов до грядущего сражения немедленно покинул армию, что вполне устроило Беннигсена.

Так русская армия, осталась без назначенного царем рулевого.

Беспорядочные распоряжения Каменского, введя противника в заблуждение, избавили русские войска от атаки всей неприятельской армии. Из этого и извлек для себя пользу Беннигсен, имевший под Пултуском дело лишь с одним корпусом Ланна. Одновременно с Пултуским сражением произошел бой у Голымина, в котором несколько французских корпусов с кавалерией Мюрата обрушились на остатки разных дивизий, блуждавших в разных направлениях. Тогда как Буксгевден во время этих боев бездействовал с дивизией Тучкова в 15 верстах от обоих полей сражения. Только высокие ратные качества русских войск и искусство их генералов позволили русской армии избежать тогда катастрофы. А ведь она явно грозила ей из-за созданного Каменским хаоса в управлении войсками (напомним, чтоуже будучи на удалении, в Остроленке, он не переставал чудить, отдавая беспорядочные приказания войскам, помимо их начальников: через голову корпусных – дивизионным и ниже). И это при том, что Беннигсен открыто не желал подчиняться Буксгевдену, что внесло еще большую неразбериху в маневрировании русских войск.

Интересно другое: в конце декабря фельдмаршал еще думал возвратиться из Остроленки к армии, но накануне отъезда получил повеление об увольнении его от должности главнокомандующего. Кроме того, ему было приказано оставаться в Гродно. Каменский отлично понимал свое положение и 29 декабря писал своему любимому младшему сыну Николаю (отменно сражавшемуся в ту кампанию): «Батюшка твой вместо командира обратился во дворецкие». Объясняя сыну свое поведение за время командования армией, он просил доложить Государю: «отец твой, не могши хорошо делать дело государево, лучше захотел его оставить, нежели как испортить, спрашиваясь у других; голова и сердце у отца твоего прежние, но тело состарилось, к бивуакам, да к езде».

Император все правильно понял и 21 февраля 1807 г. разрешил недужному старику уехать в Россию в его орловское поместье Сабурово-Каменское – доживать свой век.

Отдавший военной службе почти полвека, один из последних «екатерининских орлов», павловский фельдмаршал Михаил Федотович Каменский – человек по-солдатски храбрый и в тоже время взбалмошный, дерзкий и жестокий – не на много пережил своего знаменитого противника по полководческой славе А. В. Суворова, генералиссимусом ушедшего в Бессмертие на 70 году жизни. В 71 год Каменский был убит под Орлом, причем, погиб он не «орлом» на поле боя, а стал жертвой тривиальной криминальной драмы.

Существовало три версии его убийства, причем, везде в качестве убийц фигурируют крепостные или слуги фельдмаршала.

Так рассказывали, что на старости фельдмаршал подпал под влияние своей молодой (малолетней?) крепостной девки-любовницы – простой, грубой, необразованной и, притом, некрасивой. Она жила в его имении, на всем готовом. Но богатство и власть, которыми наделял ее фельдмаршал, не удовлетворяли эту женщину. Ей захотелось выйти замуж, для чего она подыскала себе подходящего кандидата – полицейского чиновника, а от старика Каменского решила избавиться. Обещанием наград, она уговорила одного 15-летнего парня из дворовых (родного брата которого до смерти забили розгами по приказу старого сатира-самодура, то ли им оказался её брат, служивший у фельдмаршала казачком?), напасть на Михаила Федотовича в лесу, через который он во время поездок-прогулок часто проезжал на дрожках. Двум форейторам и лакею, сопровождавшим фельдмаршала в поездках, категорически запрещалось оборачиваться назад на барина. Вот смерть и настигла несносного старика, никогда не кланявшегося пулям, но не на поле боя и даже не на смертном ложе, а в дрожках и… со спины! 12 августа 1809 г. юный убийца улучил момент (выскочил сзади из рощи?) и пока слуги, как положено, следили за дорогой, одним ударом топора разрубил фельдмаршалу череп вместе с языком. То ли все сопровождавшие старика Каменского были соучастниками убийцы, то ли – трусами, то ли неукоснительно следовали барскому наказу никогда не оборачиваться назад, но – во всяком случае они не защитили (или не успели?) барина.

В тоже время фельдмаршал мог погибнуть из-за грубого и жестокого обращения с двумя крепостными, которым он дал музыкальное образование.

Наконец, не исключали, что он погиб от руки своего конторщика, злоупотребившего его доверием и разоблаченного им.

Так или иначе, но по делу об убийстве Каменского пошло в Сибирь и было отдано в солдаты около 300 (!) человек. Правда, по слухам главная виновница кровавого преступления вроде бы осталась в стороне, благодаря протекции полицейского, за которого она вышла замуж.

…Кстати сказать, Михаил Федотович был женат на княжне Анне Павловне Щербатовой (1749 – 1826), дочери князя Павла Николаевича Щербатова (1722 -1781) от брака его с княжной Марией Фёдоровной Голицыной (1709 – 1769). По свидетельству графини Блудовой, Анна Павловна «была одной из первых красавиц своего времени, благородная душой, добрая сердцем, мягкая нравом. В замужестве она не была счастлива, и деспотический характер мужа много заставлял её страдать». Похоже, что супружеская жизнь Каменского, отчасти, была сродни суворовской. Супруги виделись довольно редко. Никого не любя, Каменский и сам не был никем любим за свой крутой, вспыльчивый и жестокий нрав. Со своей женой Каменский обращался дурно, прямо на её глазах «имея» любовниц. Будучи статс-дамой, с начала 1800-х годов она жила отдельно от мужа, который не скрывал от неё связи с простолюдинкой. Известно, что у него было два незаконнорождённых сына – Андрей и Пётр Менкасские, графского титула не унаследовавшие. В законном браке у него родились: дочь – Мария, замужем за писателем Григорием Павловичем Ржевским и два сына – в будущем очень известные генералы от инфантерии, немало повоевавшие за отечество в ближнем и дальнем зарубежье. Оба они, даже во взрослых летах, не смели ни курить, ни нюхать табак при отце. Старший – Сергей (1771—1835), генерал от инфантерии, участвовал в войнах с наполеоновской Францией, в русско-турецкой войне 1806—1812 гг.; в 1810—1811 гг. находился под начальством младшего брата, отличившись в сражении при Батине. Ревновал к славе своего брата, характером походил на отца, который, между прочим, его не любил и, случалось, поступал с ним крайне сурово, если не сказать жестоко. Так во время знаменитого скандального спора с Каховским о командовании армией после смерти Потемкина он послал за сыном Сергеем, чтобы отправить его с донесением к императрице. За опоздание на сутки отец дал сыну – уже подполковнику (!) – двадцать ударов арапником, причем, публично. С 1822 г. Сергей вышел в отставку. Дважды был женат и у него родилось 12 детей. Более знаменитый и одаренный, Николай (1776—1811), по общему мнению, был талантливым полководцем, полностью не раскрывшим себя из-за ранней смерти. Ученик Суворова (участвовал в Швейцарском походе знаменитого фельдмаршала в 1799 г.), он очень достойно проявил себя в войнах 1805 и особенно 1806 – 1807 гг. с наполеоновской Францией, командовал полком, дивизией. Возглавляя корпус, прославился в войне со Швецией 1808 – 1809 гг., где действовал по-суворовски – энергично и стремительно. Его особо привечал император Александр I и в 1810 – 1811 гг. он был главнокомандующим русской армией в войне с Турцией, болел изнурительной лихорадкой, действовал с переменным успехом, умер в Одессе в возрасте 35 лет, оставшись холостым. Отец отдавал предпочтение младшенькому, видя в нем незаурядное военное дарование, заботился о нем, интересовался его карьерой и любил с ним переписываться. В этих письмах встречаем мы различные замечания М. Ф. Каменского, рисующие его с совершенно разных сторон. Так, 18 июля 1808 г. он писал сыну: «не будь красной девкой: первый раз что случится быть наедине с Государем, чуфись и проси, как Багратионудано, и многим другим, аренды. Вед отец твой не мильонщик; тогда можешь сказать обо мне, что ничего не приобрел собой, что ничего мне не жаловано. Не стыдись! не красней, спрос не беда». А вот в письме во время Шведской войны (1808) он писал «Будучи в Финляндии, не следуй примеру прежних полководцев, не отнимай у мужиков ничего и того не терпи от подчиненных».