Инакомыслие в Красной армии. Книга вторая

Иногда исполнение приговоров к расстрелу приостанавливали. Например, по приговору военного трибунала 101-й стрелковой дивизии от 29 сентября 1944 года рядовой Демьяненко был осужден к высшей мере наказания за то, что, как видно из приговора, «являясь активным врагом Советской власти, в 1941—1944 гг. проводил антисоветскую агитацию – написал и хранил стихи контрреволюционного содержания…». Может стихи кому-то понравились. А может быть по каким-то другим причинам в декабре того же года военная коллегия заменила расстрел десятью годами лишения свободы.

Спустя полвека Демьяненко был реабилитирован. В постановлении Пленума Верховного суда СССР отмечалось, что стихи «отражают лишь субъективное восприятие осужденным происходивших в стране политических и экономических процессов, имевших место массовых репрессий…, неудач на фронте…, и не могут рассматриваться как антисоветская агитация»[25 - Копия постановлении №181—89 Пленума Верховного суда СССР от 24 апреля 1989 г. (из личного архива автора).].

Историк Н. А. Ломагин в книге «Неизвестная блокада» приводит несколько архивных документов, подготовленных Особым отделом Балтийского флота, о «резких антисоветских проявлениях», которые сотрудники госбезопасности подразделяли следующим образом:

«1) пораженческие и изменническо-профашистские настроения;

2) клеветнические и провокационные высказывания;

3) нездоровые настроения на почве питания;

4) прочие антисоветские проявления»[26 - Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. М. Олма-пресс. 2002.].

В 1941—1942 годах «пораженческая агитация» преобладала в структуре судимости за контрреволюционные преступления. Например, в докладной записке Особого отдела НКВД Ленинградского фронта №243876 от 25 декабря 1942 г., направленной представителю Ставки ВГК К. Е. Ворошилову, отмечалось: «С начала мая по 25 декабря с.г. изъято и арестовано… за контрреволюционную пораженческую агитацию – 2052 чел.»[27 - Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т.3. Кн. 2 М. 2003.]. Это 52.2% от числа всех военнослужащих, обвиненных тогда на Ленинградском фронте в совершении контрреволюционных преступлений.

Надо заметить, что обвинение в контрреволюционной пропаганде и агитации чаще всего основывалось на действительно имевших место фактах, которые оценивались тогда в соответствии с положениями статьи 58—10 как преступные антисоветские проявления. Не подлежит сомнению, что обывательские суждения о неготовности Красной армии к войне, не говоря уже о распространении панических слухов об отступлении или полном разгроме наших войск, наносили серьезный вред боеготовности частей и подразделений. Другое дело, когда разговоры и высказывания соответствовали действительности, и не имелось никаких оснований относить их к преступным проявлениям. Или когда следователи фабриковали содержательную часть этого состава преступления, что тоже происходило нередко. Об этом подробнее – в следующих главах.

Приведем одно из высказываний, соответствовавших реальности:

– Как же так, пели «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», а теперь сдаем врагу свои города?

За эти слова из «Марша советских танкистов», выбитые на фасаде здания Пограничной академии ФСБ России на Ленинградском проспекте, пострадало немало красноармейцев. Как и за следующее правдивое утверждение: «Все лучшие силы перед войной уничтожены, а теперь войсками руководят неопытные командиры».

Архивные документы свидетельствуют о том, что в 1941 году многие бойцы и командиры действительно сомневались в том, что немцев можно победить. Об этом же говорили и политработники, призванные поддерживать их моральный дух. Так, заместитель начальника 3-го Управления ВМФ СССР дивизионный комиссар Бударев 11 декабря 1941 года направил члену Военного Совета Ленинградского фронта адмиралу Исакову секретное сообщение, в котором, в частности, указывалось: «Среди отдельных лиц командно-политического состава частей и подразделений флота за последнее время отмечены факты пораженческих настроений… Военком тральщика 124 политрук Ахрамович (призван из запаса) говорит: «Я боюсь, что наши не выдержат удара немцев. Из этой войны ничего хорошего не выйдет, мы напрасно воюем, т. к. победить немцев мы все равно не сможем»… Старшина 57 авиаполка Никитин в присутствии личного состава по вопросу временного занятия противником ряда наших городов говорит: «У нас нечем воевать, мы сдали город за городом. К войне мы готовились много лет, а оказалось, что повоевали незначительное время и воевать нечем – орудий нет, самолетов нет, танков также…»[28 - ЦВМА. ф. 161. оп. 1. д. 6. с. 16—17].

А вот примеры «пораженчества» несколько иного рода. Начальник Особого отдела Юго-Западного фронта в докладной записке от 5 июля 1942 года на имя Л. П. Берии отмечал: «Младший сержант Багатиков Иван Матвеевич в разговоре с бойцами в связи с Харьковской катастрофой говорил: «…70 тысяч бойцов и командиров, о которых идёт речь в газете, не пропали без вести, а перешли к противнику. Я тоже возьму автомат, перестреляю командиров и с автоматом перейду к немцам». Красноармеец Пилипчук «в присутствии ряда красноармейцев заявил: «Видно по ходу войны, что Красной Армии не победить немецкой армии, и немец с Украины не уйдёт. Счастливый тот, кто остался в тылу немцев и живёт себе припеваючи и работает дома…». Красноармеец Макогонов: «…Если бы всем повернуть оружие против комиссаров и командиров, то войне через десять минут был бы конец и вновь бы восстановилось единоличное хозяйство и было бы продуктов вдоволь…»[29 - Сборник документов «Сталинградская эпопея. Впервые публикуемые документы, рассекреченные ФСБ РФ…». М. Звонница-МГ. 2000.].

Такого рода высказывания разлагающе действовали на личный состав и наносили большой вред политико-моральному состоянию подразделений и частей. Поэтому соответствующие приговоры вряд ли были необоснованными. Если, разумеется, оценивать их с позиции того непростого времени. Другое дело, что и тогда для пресечения подобных высказываний и слухов в ряде случаев достаточно было принять меры воспитательного воздействия. Или воспользоваться специально принятым 6 июля 1941 года Указом «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения», которым устанавливалось, что за эти действия «виновные караются по приговору военного трибунала тюремным заключением на срок от 2 до 5 лет, если это действие по своему характеру не влечет за собой по закону более тяжкого наказания»[30 - Сборник документов по истории советской военной юстиции. Военно-юридическая академия, 1954. с. 365.].

По этим причинам в документах о реабилитации военнослужащих, осужденных в годы войны по статье 58—10 УК РСФСР, порой отмечалось, что их высказывания являлись вредными, хотя они и не образуют состава преступления. Так, в протесте председателя военного трибунала Ленинградского военного округа по делу красноармейца 227-го отдельного саперного батальона В. П. Петухова отмечалось: «Что же касается отдельных высказываний осужденного об условиях службы в Красной Армии, жизни населения в Германии, то они были действительно вредными, особенно в условиях военного времени, однако по своему характеру и направленности эти высказывания не содержали призыва к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти и потому состава преступления, предусмотренного ст. 58—10 ч. 2 УК РСФСР не образуют»[31 - Копия протеста председателя военного трибунала округа по делу В. П. Петухова (из личного архива автора).].

Между тем, к пораженческим высказываниям порой безосновательно относили серьезные попытки проанализировать причины отступления Красной армии, а также обоснованную критику руководства страны и бездарных военачальников, по вине которых РККА понесла огромные потери.

Возьмем, к примеру, дело по обвинению начальника штаба 27-й армии Северо-Западного фронта генерал-майора Ф. Н. Романова в «пораженчестве и пессимизме».

Согласно обвинительному заключению от 15 февраля 1952 года Ф. Н. Романов являлся замаскировавшимся врагом с 1926 года, когда сблизился в академии с антисоветски настроенными однокурсниками, разделял их негативные взгляды на институт комиссаров и партийно-политический аппарат Красной Армии. А в начальный период Великой Отечественной войны вел, по мнению следователей, антисоветские разговоры среди руководящего состава Южного фронта, обвиняя руководство страны в том, что оно плохо занималось подготовкой страны и армии к войне. Это обвинение было основано главным образом на показаниях бывшего члена Военного совета Южного фронта А. И. Запорожца. В суде его свидетельские показания Романов назвал клеветническими и заявил:

– Пессимизм у меня был не по поводу поражения в войне в целом, а по поводу частного случая, конкретной сложившейся обстановки на нашем фронте. Из захваченных у противника документов нам стало известно, что группа Клейста имеет цель выйти на Каховский плацдарм, отрезать пути отступления 18-й и 9-й армий. Захват Ново-Украинки свидетельствовал, что противнику удается осуществлять свои намерения. А у нас отсутствовали резервы. Отсюда и пессимизм, радоваться было нечему. Но пессимизм – это не пораженческие настроения[32 - Архив Военной коллегии. Судебное производство №0024/52 по делу Ф. Н. Романова.].

Генерал-майор Федор Николаевич Романов был осужден 22 августа 1952 года к 12 годам лагерей, с поражением в правах и конфискацией имущества

Храбрый кавалерист, генерал-лейтенант И. В. Селиванов, как и герой предыдущей главы К. П. Пядышев, был удостоен трех высших орденов СССР «Красное знамя». А расстреляли его за то, что он имел неосторожность в присутствии сослуживцев заявить:

– Немцы продвигаются вперед потому, что у них больше танков и сильней нашей техника и, что много наших танков погибло на границе… Сталин человек хороший, но он же не полководец, человек не военный, а гражданский…

Эти слова, облеченные следователями в фабулу обвинения, в материалах дела звучали уже как «проведение антисоветской пораженческой агитации, восхваление германской армии и клевета на руководителей партии и правительства»[33 - НП ВК №09057/54 по делу И. В. Селиванова.].

«Контрреволюционное» высказывание генерала перевесило все его прежние боевые заслуги…

30-й стрелковый корпус, которым командовал И. В. Селиванов, летом 1941 года вел тяжелые оборонительные бои на Смоленщине, был окружен. Селиванову, несмотря на ранение, с небольшим отрядом бойцов удалось вырваться из кольца. В октябре он занимался в Самарканде формированием 83-й кавалерийской дивизии, которая затем была направлена на Юго-Западный фронт. А ее командир – на тюремные нары. Суда не было. На основании заочно вынесенного постановления Особого совещания при НКВД СССР его расстреляли 23 февраля 1942 года вместе с другими военачальниками.

На первой странице расстрельного списка И. В. Сталин наложил резолюцию: «Расстрелять всех поименованных в записке. И. Ст.».

За пессимизм и пораженчество карали, не взирая на должности и звания. Не были исключением и судьи, проводившие в жизнь карательную практику.

5 января 1942 года военный трибунал войск НКВД Ленинградского округа осудил за контрреволюционную пропаганду председателя военного трибунала 11-й стрелковой дивизии военного юриста 3-го ранга Федора Ивановича Мосина.

Фабула обвинения в приговоре суда лаконична: в сентябре 1941 года, во время прорыва немецкими войсками нашей обороны под Ленинградом, Мосин в разговорах с работниками трибунала допускал высказывания пораженческого характера.

Вину свою Федор Иванович не признал ни на следствии, ни в суде. Тем не менее, он получил 8 лет лагерей и бесследно исчез. Дальнейшая его судьба до сих пор не известна.

Дело Мосина было истребовано из Управления КГБ по Орловской области только в декабре 1969 года по личному указанию заместителя председателя Военной коллегии Верховного суда СССР генерала Д. Терехова. Вскоре был подготовлен протест, в котором ставился вопрос об отмене приговора по этому делу. В протесте приведены «контрреволюционные» высказывания Мосина о том, что положение 8-й армии и города Ленинграда тяжелое, части армии отрезаны от основных сил, и, возможно, придется переправляться через залив.

Мосин в суде не отрицал, что пессимизм у него был, и что он говорил о тяжелом положении на фронте своим подчиненным. Но при этом утверждал, что не находит здесь ничего контрреволюционного. Не нашла этого в его действиях и Военная коллегия. В феврале 1970 года она прекратила дело за отсутствием в словах Ф. И. Мосина состава преступления.

На том же Ленинградском фронте были жестко пресечены «антисоветские разговоры» заместителя начальника штаба фронта генерал-майора В. В. Семашко с начальником Ленинградского гарнизона и командующим войсками внутренней обороны г. Ленинграда генерал-майором Ф. С. Ивановым. Оба они весной 1942 года также оказались на тюремных нарах.

Обвинение типовое – проведение антисоветской агитации, выразившейся в разговорах о том, что неудачи Красной Армии явились результатом неправильной политики партии и советского правительства, а также неумения руководства Красной Армии руководить войсками. Конкретно, по информации, изложенной в секретном донесении В. С. Абакумова от 21 декабря 1945 года, Иванов «сознался в том, что вёл среди своего окружения антисоветскую агитацию о том, что неуспехи Красной Армии в первые месяцы войны явились результатом якобы неправильной политики партии и Советского правительства по вопросам коллективизации сельского хозяйства. Утверждал, что крестьяне, составляющие основной контингент Красной Армии, не заинтересованы в дальнейшем ведении войны и, будучи лишены частной собственности, защищать Советскую власть якобы не хотят»[34 - Военно-исторический журнал №11. 1992. с. 26.].

Оба «антисоветчика» содержались в заключении до конца 1945 года. В январе 1946 года Ф. С. Иванов и В. В. Семашко на основании постановления следственного отдела ГУКР «Смерш» НКО СССР были освобождены из-под стражи «согласно специальному указанию» и восстановлены в воинских званиях. При этом, срок нахождения под стражей был засчитан им в срок воинской службы. То есть, косвенным образом была подтверждена незаконность их ареста.

Тот же алгоритм действий был применен и в отношении некоторых других генералов, которые всю войну провели в тюремных застенках – без суда и следствия.

20. «Пытка ожиданием» (дела Г. А. Армадерова, В. С. Голушкевича и др., 1941—1952 гг.)

Генерал-майор Ф. Н. Романов, о деле которого мы рассказали, образно назвал свое многолетнее заточение без суда и следствия «пыткой ожиданием».

Сколько же генералов подвергли такой пытке?

Согласно секретному письму в Президиум Совета Министров СССР, подписанному 11 июля 1953 года Министром Вооруженных Сил Н. Булганиным, прокурором Р. Руденко и председателем Военной коллегии А. Чепцовым, в период с 1941 по 1952 год был арестован 101 генерал. Многих из них признали «диссидентами» и осудили по ст. 58—10 УК РСФСР

По подсчетам автора, всего в 1941—1949 годах было арестовано и обвинено в проведении антисоветской агитации 54 военачальника (от генерал-майора и выше). Причем, половина из них была арестована еще в 1941—1942 годах, а репрессировали большинство в 1950—1952 годах[35 - См. Приложение №4 «Список военачальников, репрессированных по ст. 58—10 УК РСФСР в годы войны и послевоенное время».].

Как правило, сотрудники «Смерша» действовали трафаретно. После ареста «вешали» на очередную жертву самую тяжкую статью – 58—1 п. «б» УК РСФСР (измена Родине). Несколько недель проводили интенсивные допросы, а затем об арестованных «забывали». Для них начиналась «пытка ожиданием», растягивавшаяся на десятилетие.

Характерный в этом отношении пример – дело бывшего начальника 2-го отдела Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления Красной Армии военного инженера 1-го ранга А. А. Гюннера. Его арестовали 19 сентября 1941 года. Непосредственным поводом для его задержания, также как и для генералов А. А. Вейса, А. Г. Ширмахера и других, стала, вероятно, нерусская фамилия.

Как видно из приобщенной к личному делу автобиографии, Гюннер писал, что его родители были чехами, принявшими российское подданство в 1914 году. Подозрительным «особистам» показалось то, что в 1912 году тринадцатилетний Артур зачем-то ездил с отцом на историческую родину. А в октябре 1939 года вообще побывал в фашистском логове вместе с арестованными позже «за дезинформацию советского правительства о состоянии вооружения германской армии» руководителями Главного артиллерийского управления Красной Армии. В Берлине А. А. Гюннер, как установило следствие, занимал в гостинице отдельный номер, а, значит, мог общаться с представителями германской разведки[36 - Надзорное производство ГВП по делу А. А. Гюннера.].

И все же, судя по всему, доказательств, изобличающих Гюннера в измене Родине, было собрано недостаточно. Поэтому 19 сентября 1950 года ему было предъявлено обвинение только в проведении антисоветской агитации и пропаганде. «Преступление» выражалось в том, что Гюннер во время Отечественной войны среди сокамерников высказывал пораженческие взгляды и возводил клевету на советскую действительность[37 - Смирнов Н. Г. Вплоть до высшей меры. Московский рабочий. 1997. с. 118.].

А. А. Гюннер был осужден в конце 1950 года во внесудебном порядке на 15 лет лишения свободы…

Генералы, подвергнутые «пытке ожиданием», находились в полной изоляции, не зная, когда состоится и состоится ли вообще суд. Они не знали, что происходит на войне, живы ли их близкие. Об их судьбе родственникам тоже ничего не сообщали.

В начале 50-х, когда руководители МГБ в очередной раз «вспомнили» о генералах-«антисоветчиках», грифом «сов. секретно» стали сопровождать не только все следственные и судебные документы, но даже все материалы по их реабилитации?! Видимо, была дана соответствующая команда, поскольку произвол и беззаконие буквально выпирали наружу. Выходом из этого положения стало вменение статьи 58—10 УК РСФСР.

Мы расскажем всего несколько историй генералах-диссидентах из длинного списка, составленного в МГБ СССР.