Кучум

– Не, не стану пить, – Кольцо поставил свою кружку на стол.

– Чего так? – удивился Никита, успевший уже отхлебнуть полкружки.

– За баб красивых выпью, а за всякие разности пить, что ты тут гуторишь, не стану. Кто желает за баб выпить, чтоб нас любили? – поднял свою кружку и обвел всех почти трезвым взглядом. И трудно было понять, шутит он или действительно у него на уме лишь бабы… Но все казаки подхватили кружки, дружно гаркнув:

– Айда за баб! Чтоб любили, тешили! – и мигом осушили кружки. Никита тем временем вытащил из торбы полкаравая ржаного хлеба, две сушеные желтоватые подсоленные рыбины, плюхнул их рядом с кувшином и, первым, отломив изрядный кусок хлебного мякиша, сунул в рот, принялся сосредоточенно чистить одну из рыб, протянув вторую Ермаку.

– Завсегда только за баб и пью, – пояснил меж тем Кольцо, отерев длинные усы двумя пальцами. – Не за царя же пить.

– Дурак ты, Ванька, – погрозил пальцем в его сторону захмелевший Яков Михайлов, – без царя бы и Руси не было. А не было бы Руси, так и нас, поди, не было бы. Турки, крымцы, ногаи, ляхи нас бы мигом полонили, в свою веру обратили.

– Вот ты дурак и есть, – беззлобно отозвался Кольцо, бесцеремонно отламывая рыбье брюшко прямо из рук Никиты Пана, который только проводил его взглядом, но ничего не сказал и лишь чуть подвинулся в сторону, впился острыми зубами в рыбью спину. – Царь на что дан?

– Ты и скажи, на что царь дан, – все более распалялся Яков. Остальные не участвовали в споре, поглядывая на тех, ожидая, чем закончится дело. – Да на то он дан, чтоб нас в страхе держать, волю не давать. Ты вот зачем в казаки подался? Вольной жизни захотелось. Чего ж не жил под царем-батюшкой? Пахал бы себе землицу, сеял хлебушек, детишек растил, жену на печке ублажал каждый день. Чего в степь подался?

– Э-э-э, не хитри, не крутись, братец, словно вошь на гребне. Тут все подобрались такие, кто работать не желает, а прокорм себе через саблю добывает. Или пан, или пропал. Так говорю? – повернулся к Никите, который уже умял рыбешку и разливал остатки вина по кружкам.

– Правду глаголешь, сын мой, – отозвался тот, – только вина мало.

Ермак, до сих пор молчавший и лишь поглядывающий то на одного, то на другого быстро хмелеющих казаков, откашлялся и подал голос:

– А я так скажу… Бывал я на службе царской и полевал с вами, под Астрахань ходил с Мишей Черкашениным, всего повидал. А вот по мне, царева служба сподручней выходит…

– Отчего так? – глаза Ивана Кольцо неподвижно и изучающе застыли на нем, словно открыл он что-то новое для себя. – Так отчего? – повторил настойчиво.

– А оттого, что там знаешь, за что служишь, – Ермак не отвел глаз и также изучающе разглядывал Кольцо. – Там тебя отправили, к примеру, на заставу или в крепость – и стоишь против врага. Знаешь, откуда он попрет, знаешь, как бить… А тут что выходит?

– Говори, говори, – невозмутимо подбодрил его Кольцо, – занятно гуторишь.

– Скажи им, скажи, – икнул опустивший кудлатую голову Гаврила Ильин, – пущай послухают.

– А тут выходит, что на кого наскочил, тот тебе и враг. Кого хочу, того и граблю. Вот угнали мы у ногаев коней, а хозяин тех пастухов на первой лесине повесит…

– И правильно сделает, – зло засмеялся Иван Кольцо.

– Чего ты их жалеешь, Тимофеич? – не выдержал и Яков Михайлов. – Они ж ногаи. Хоть всех бы их перевешать… Нам-то что?

– Именно! Нам ничего. Худо грабить. Тьфу, – плюнул Ермак на глинобитный пол.

– А когда они в набег идут на нас? Тогда как, коль они всех мужиков режут, баб сильничают да в полон с детишками гонят. Их тебе не жалко?

– Не о том речь, – сопротивлялся Василий, но видел единство казаков. – Они нас зорят, а мы их. Чего тут доброго?

– Да тебе, Тимофеич, в попы пойти надобно, а не в казаки, – зло усмехнулся Иван Кольцо. – Мне мужики сказали, будто бы ты воин добрый, атаман удачливый, а ты ногаев жалеешь. Родичи, что ли, там объявились?

– Родичи не родичи, а знаю, что дурное дело творим.

– Ладно, ногаев более грабить не будем, – переменился вдруг Иван Кольцо и с обычной усмешкой продолжил, – тем более, сказывали, будто после вашего набега ушли они в степь подале и соваться к ним сейчас без толку. А на турка пойдешь?

– Отчего ж не пойти, – легко согласился Ермак. – Я и на ногаев пойду, коль надобно.

– Я же говорил, что добрый казак Тимофеевич наш, – сквозь зубы промычал, положив голову на стол, Яков Михайлов, – выпьем за его здоровье.

– Можно и за здоровье, да вина нет, – отозвался Никита Пан, – сейчас схожу до дружка своего. У того должно быть, – и, пошатываясь, с трудом направился к двери.

Иван Кольцо, проводив его взглядом, опять усмехнулся и неожиданно пересел поближе к Ермаку, положил руку ему на плечо.

– Слышь, Василь Тимофеевич, ты прости нас за тот раз…

– Чего? – удивился Василий. – За какой раз?

– Когда мы с Барбошей добычу вашу ополовинили. Не мы бы, так старшины, все одно, потребовали свою долю. А нам бы тогда шиш досталось. Барбоша же у них свой человек. Шепнул слово кому надо – и все тихо. Понял? Не журись, панове. Да, еще, – вспомнил он, – от Урмагмет-мурзы люди по станицам ездили, выспрашивали, кто косяк у них угнал…

– И что? – напрягся всем телом Ермак.

– Да ничего, – успокаивающе махнул рукой Кольцо, – направили, заворотили их в другую сторону. Своих не выдаем. Только, думаю, все одно дознались они про тебя. Будь осторожней.

– Спасибо, – коротко отозвался Ермак.

– А насчет турок я ведь всерьез спросил, – казалось, что Кольцо и вовсе не пил, такими чистыми и незамутненными были его глаза. – Готовим поход на них. Пойдем стругами и верхами. Струги перетащим – и по воде дальше к морю. А по берегу конников для разведки пустим. Как ты? Думаем тебя в атаманы с верховыми вместе направить. За тем и пришли к тебе.

– Барбоша тоже идет? – испытующе глянул Ермак на Кольцо.

– Вон ты о чем, – громко засмеялся тот, – да нет его в станице. Неделю уж промышляет где-то. Только зря ты на него так. Казак он добрый, а испытать новичков любит. Ты ж на Дону всего ничего, а Богдан и родился, и вырос тут, свое прозвание получил…

Ермак молчал, сосредоточенно слушал Ивана Кольцо. Думал: казаки тем и хороши, что своих не выдадут, не бросят в беде, стоят крепко за каждого. Может, потому и сильны станицы казачьи, не суются к ним ни крымцы, ни ногаи. Вспомнились ему и молодые князья, с которыми нес сторожевую службу. С теми он так и не смог сдружиться, и хоть в бою слушали его, исполняли все, что приказывал, но видно было: не по нутру это князьям.

– Так ты даешь согласие, или как? – вновь подал голос Кольцо. – Казаки, что с тобой ходили в набег на ногаев, в один голос тебя требуют атаманом над дозорными ставить. Я же на стругах головным пойду. По рукам? – и протянул ему узкую ладонь с массивным золотым перстнем на среднем пальце, продолжая вглядываться все так же пытливо.

Ермак покосился на уснувших прямо за столом Якова и Гаврилу, протянул было Ивану ладонь, но в последний момент спросил:

– А что за дело? Кого воевать пойдем? Опять грабить, а потом улепетывать? Не по мне это…

– Тебе, так и быть, скажу, – Иван тоже глянул на спящих казаков, поднял пустую кружку, промолвил беззлобно: – Все выжрали! – подавил вздох и заговорил тихим голосом: – Тут такое дело… Прознали мы от верного человека, что идет большой турецкий караван из Бухары…

При этом слове Ермак вздрогнул и переспросил:

– Откуда, говоришь?

– Из Бухары, – Кольцо не придал значения его взволнованности, – купцы товары везут к туркам, а с ними еще знатные князья на поклонение к своим святым местам едут, где их пророк проживал…

– Мухаммед, – пояснил Ермак.

– Да какая разница, Мухаммед или иной кто? Вот мы и хотим двух зайцев за уши ухватить – караван пощупать и князей тех захомутать. Года два назад нескольких наших атаманов крымцы похватали спящими на переправе да и продали бухарским купцам, а те их в свои края увезли. Вот и думаем наших атаманов на тех князей поменять.

– Проще их в степи брать. Зачем струги?

– Проще-то проще, да, боюсь, умыкнут они к морю, сядут на суда, на каторги свои и поминай как звали. А мы тут как тут, на стругах и подопрем их у бережка. Так по рукам?