Путь диких гусей

Копье вырвалось из рук Едигира, глубоко застряв во внутренностях зверя, и тащилось за ним по земле, оставляя на опавшей листве алую дорожку. Сам медведь уже не ревел, а стонал, пытаясь вырвать ненавистное копье из тела и придерживая вываливающиеся наружу кишки.

Наконец зверь понял, что ему не достигнуть долгожданного леса, не уйти от толпы людей, несущихся навстречу, и глубокое равнодушие овладело им. Пропало желание сопротивляться, бороться за жизнь; он в последний раз взглянул на людей и со вздохом опустился на мягкую лесную подстилку, прижав обе передние лапы к ране.

А люди уже окружили поверженного великана и громко орали, направив на него дубины и копья. Медведь взмахнул передней лапой, как бы прося уйти их, не видеть мучений, оставить одного наедине со смертью. Вслед за тем предсмертная судорога сотрясла его большое и сильное тело. Голова откинулась назад, широко открылась пасть, вывалился наружу язык, и густая вязкая кровь потекла на изумрудную траву, быстро темнея и уходя в землю.

Мощный рев вырвался из людских глоток, извещая всех, что отныне их хозяином и правителем Сибирского ханства суждено стать Едигиру.

– Слава нашему хану! Слава хану Едигиру! Едигиру!..

А он, их правитель, стоял чуть в стороне, сжимая обрывок цветной тряпицы, плохо сознавая, что же происходит вокруг, и неотрывно смотрел на окровавленного зверя, принесшего ему власть над людьми.

Потом, почувствовав приступ тошноты, круто повернулся спиной к орущей толпе и едва ли ни бегом, спотыкаясь о толстенные стволы обожженных деревьев, кинулся к краю поляны, к лесу, где совсем недавно хотел спастись поверженный им зверь. И только войдя внутрь кустистого молодого подлеска, отрешившись от людских взглядов, отгородившись тонкими стволами молодняка, выросшего на гари, Едигир глубоко вздохнул и упал на траву, принявшую его тело, как мать нежно берет в руки плачущего ребенка. Он не замечал, как слезы катились по лицу, щипали глаза, попадали в рот и омывали холодной росой разочарования.

«Зачем мне это? Зачем?!» – билась, как тяжелые удары в бубен, в пылающем мозгу мысль. Он не ощущал себя победителем. Тело ослабело, налилось неимоверной тяжестью, и Едигир будто тонул в глубокой мощной реке, даже не пытаясь противиться ее всевластному течению, затаскивающему его под толстый лед.

Наконец блаженство тишины и покоя, умиротворения до звона в ушах внесло его обратно в реальный мир, и вновь стали отчетливо слышны звуки, различаться цвета, запахи осеннего леса. Он перевернулся на спину и уставился в далекое облачное небо. Прямо над ним, медленно взмахивая остроконечными крыльями, кружил большой черный ворон, дожидающийся, когда люди покинут поляну, позволив и ему получить свою долю, почествовать удачную охоту сибирского хана.

«Кар-р-р, кар-р-р…» – разнеслось над лесом.

Едигир повернул голову к костру, пытаясь сообразить, в каком времени он находится.

Зеленый узор предательства

Сотня Кучума, едва обсохнув после переправы, широким строем втянулась в лес. Чуть отъехав от берега, передние воины услыхали далекие удары бубна и повернули головы в сторону хана.

Он взмахом руки подозвал к себе юзбаши Уртазу и приказал вполголоса, кивнув в сторону глухих ударов:

– Пошли двоих разведчиков, но чтоб тихо!

Уртаза понимающе затряс головой и жестом отправил двух подвижных и юрких молодых воинов следовать впереди сотни. Остальные спешились, ведя коней под уздцы, и осторожно начали пробираться по сумеречному таежному лесу. Только Кучум ехал верхом впереди на красавце Тае, внимательно вглядываясь меж стволов.

Наконец вернулись разведчики, сообщив, что видели на лесной поляне походный шатер и группу людей возле костра.

– Шатер стоит на небольшом холме, но охраны вокруг мы не заметили, – добавил один из них.

– Это он, – облегченно выдохнул Кучум. – Больше тут быть некому. Сотня, к бою! За мной! – крикнул он, полуобернувшись, и пришпорил коня.

Деревья поредели, и по неширокой тропе Тай вынес хозяина на поляну, к подножию небольшого песчаного холма, на вершине которого сидели у туши убитого медведя два десятка человек.

Охрана хана Едигира, увидев вооруженных всадников, тут же схватилась за луки, заслонила своего властелина. Воины Кучума не сумели разом выбраться из лесных зарослей на поляну, и лучники с холма могли без труда перебить их поодиночке.

Кучум понял это и, чтобы как-то выправить положение и дать людям подтянуться, громко крикнул:

– Эй! Мы ищем ставку сибирского хана…

– Ставка великого хана в Кашлыке, – прокричали с холма.

– Мы заблудились в лесу и потеряли дорогу.

– Кто вы такие? – последовал вопрос.

– Купцы из Булгарии! – не задумываясь, крикнул Кучум. – Едем с товарами в Кашлык.

Какое-то время на холме царило молчание, а потом зычный голос приказал:

– Всем спешиться и отойти на полсотни шагов, а старший пусть поднимется ко мне.

У Кучума и его сотни не было иного выхода, как подчиниться, и он, кинув поводья Уртазе, начал взбираться на холм. На ходу он вспомнил рассказы купцов о доверчивости сибирцев и решил, что самое лучшее – начать беседу, а уж потом, при удобном случае, напасть на Едигира и его людей. Придя к такому решению, Кучум глянул вполоборота на свою сотню, находившуюся от него на расстоянии полета стрелы, и нахмурил напряженно лоб, понимая, что помощи от них ждать не придется.

Едигир поджидал его у кромки песчаного откоса, спокойно скрестив руки на груди и вглядываясь в незнакомца. На купца тот походил мало, а разлапистая походка носками внутрь и большие тяжелые руки выдавали в нем воина, но отнюдь не торговца.

«Что-то здесь не так, – подумал Едигир, – надо ухо держать востро».

Кучум остановился в нескольких шагах от него и слегка поклонился, прижав руки к груди.

– Да будет благословен твой кров и все живущие под ним, – мягко заговорил он, силясь улыбаться как можно доброжелательнее. – Пусть продлятся дни твои и чтобы череда их была легка и неутомима, как дуновение летнего ветра! Любящих жен тебе и здоровых детей.

– Благодарю тебя за добрые слова, незнакомец, – кивнул Едигир. – Присядем. – И сел прямо на сырое бревно, лежащее подле костра.

Кучум же повернулся к своим воинам и подал знак, чтобы принесли угощение, которое он предусмотрительно захватил с собой. Двое нукеров тут же, подхватив кожаные походные сумки, кинулись к холму.

Когда угощение было расставлено, то Кучум следом за хозяином опустился на седельную кошму, расшитую замысловатыми узорами. Он взял в руки кувшин с вином и наполнил принесенные пиалы, подал одну из них Едигиру.

Тот принял, пригубил вино и, ни слова не говоря, опустил пиалу рядом с собой на бревно.

– Как здоровье казанского хана? – задал он вопрос.

– Плохо его здоровье! И в великой печали он после того, как московский князь Иван забрал в полон многих его жен и детей.

– Да, мне ведомо об этом. Но нам князь Иван не враг, нам нечего делить. Передай своему господину мое сочувствие. – Чуть помолчав, Едигир спросил: – Спокойно ли ехать? Есть ли разбойники?

Кучум понял, что его проверяют, и постарался ответить неопределенно.

– Когда охрана хороша, то и разбойники не страшны.

– Заезжали ли в Чимги-Туру? – столь же вкрадчиво спросил Едигир.

– Да, ненадолго.

И опять над поляной нависло молчание, и лишь конские удила побрякивали от края поляны, да воины Едигира с луками в руках поскрипывали сапогами о желтый песок, переступая с ноги на ногу.

Кучум внимательно разглядывал сибирского хана, стараясь оценить его достоинства и недостатки. Едигир был значительно моложе его, но шире в плечах и выше ростом. Из-под надвинутой на большой открытый лоб круглой шапки с лисьей опушкой виднелась черная косица, перетянутая синей лентой и заправленная под халат. Лицо несло отпечаток добродушия и мягкости, свойственное сильным людям. По широким скулам вилась небольшая борода с мелкими колечками. Надбровье перерезали две глубокие складки, сходящиеся на переносице. Темные, чуть раскосые глаза внимательно и с недоверием глядели на собеседника, как бы оценивая его. Говорил сибирец будто свысока, заранее зная, что собеседник подчинится ему. Таким голосом обычно отдают приказания, но не в летучем конском строю сквозь шум боя, а в полутьме шатра, где слышен каждый шорох и важны интонации. Кучум же с его сорванным, сипловатым голосом никогда не мог отдать приказ вполголоса даже рядом стоящему человеку. Нет, даже когда он просил подать пиалу с кумысом, то сидящий рядом мог вздрогнуть, словно хану угрожает смертельная опасность…

Меж тем Едигир тоже приглядывался к собеседнику, пытаясь угадать, зачем тот говорит явную неправду. То, что перед ним никакой не купец, было ясно с самого начала. Эти большие обветренные руки, непрестанно теребящие конец кожаной плети, привыкли сжимать рукоять сабли, а не перебирать нежные восточные шелка и считать золотые монеты. Особенно выдавали пришельца узкие, с прищуром, холодные глаза, время от времени вспыхивающие, как тлеющие угольки. В них читались жестокость и непреклонность. Такой человек не уступит тропу встречному, не растрогается из-за страданий ближнего. И горе тому, кто посмеет перечить ему. Смерть, неумолимая смерть читалась в черных глазах, непрерывно сверлящих собеседника.

– Так где же твои товары, купец?

– С караваном, где же им еще быть. Не пройдем ли к нему, и я покажу все свои товары. Можешь выбрать, что понравится: оружие, сладости, ткани…