Угрюм-река. Книга 1

– Да-с, видать-с, – одобрительно протянул доверенный, окидывая взглядом молодого верзилу, и вновь в подробностях рассказал про коммерческие дела.

– Документы при тебе? – спросил хозяин, степенно и самодовольно оглаживая бороду.

– Фактуры, накладные, счета – в конторе, в Нижнем, а вот дубликат главной книги захватил.

– Ну-ка, давай-ка… Да ты садись…

Доверенный продолжал стоять, отираясь клетчатым платком, и стоял, вытянувшись, Прохор. Хозяин долго рассматривал книгу, то вскидывал на лоб, то опускал на нос золотые свои очки.

– Сколько сделано белок?

– Восемьдесят пять тысяч.

– А скобяной товар куплен? Где заприходовано?

– Будьте добры на букву эс… позвольте-с…

Но вот пришла Нина, смуглая, темноволосая, в белом, с васильками на груди.

– Папочка, пойдемте завтракать. Я заказала стерлядь.

– Сейчас, сейчас… Слушай-ка, Прохор… Это какую вы с ней выдумали наливку пить? Нинка, какую?

– Брудершафт, – улыбнулась Нина, показывая блестящий, свежий ряд зубов.

– Не слыхивал. Заграничная, что ли?

– Нет, здешняя, – серьезно сказал Прохор. – Собственного розлива.

– Сейчас, сейчас… Надо телеграммы написать. Ну-ка, Проша, садись, ты попроворней… Пиши, я буду сказывать.

9

Нижний Прохора не поразил – город как город, – но ярмарочная суетня и деловитость захватили его. Нина сбегала в Исторический музей, что в кремлевской башне, в книжные магазины, накупила книг о нижегородской старине и зарылась в них. А Прохор рыскал по ярмарке, заходил в магазины, склады, ко всему приценялся, заносил в книжечку цены, адреса фирм, набрал целый ворох прейскурантов и в конце концов растерялся: что ж ему купить, а купить необходимо для будущей работы в своей тайге, у него двадцать пять тысяч денег, да тысяч на пятьдесят он сдал пушнины Якову Назарычу, он богач, он должен купить все. Но как жаль, что он ничего не смыслит в технике, что ему не с кем посоветоваться.

Он начал с того, что приобрел себе трость с серебряной ручкой в виде нагой соблазнительно изогнувшейся женщины, а Нине – красный зонт с малахитовым наконечником. И уж шел по скверу, беспечно помахивая тросточкой, и держал под мышкой зонт, как вдруг подумал:

«А ведь Нине-то, пожалуй, тросточка-то того…» Сел на скамейку, отломал срамную завитушку и спрятал в карман, а палку забросил в кусты. Потом раскрыл зонт. «Дрянь, безвкусица! Красный… Что за дурак такой!» И тут же за бесценок сплавил его татарину, впрочем – торгуясь с ним жестоко и спуская по гривеннику.

– Надо что-нибудь солидное.

Он поехал на трамвае в главный корпус, купил себе золотые часы Мозера, Нине кольцо с жемчугом и двумя алмазами, Якову Назарычу желтый китайский халат с райскими птицами. И с покупками направился пешком к себе в гостиницу.

Зной спадал. Был вечерний час. Красные и белые, на Волге зажигались бакены. На зеленые склоны берега ложился мягкий отблеск заката. Белые стены кремля розовели, и в легкой пелене сизых сумерек, отдаляясь, меркнул ярмарочный шум. Прохор шел бульваром.

– Мужчина, позвольте прикурить, – и к нему, поднявшись со скамьи, подошла высокая блондинка в белом платье и черной широкополой шляпе.

Прохор сдунул пепел и щелкнул каблуком в каблук:

– Честь имею…

Что-то Анфисино было в ней: брови, фигура, волосы, чуть раздвоившийся подбородок, только глаза не те.

– Мужчина, знаете, я вас очень попрошу, – переливным ясным голосом и полузакрыв голубые глаза, улыбчиво проговорила она. – Угостите меня мороженым…

– До свиданья, – приподнял он фуражку и непринужденно, хотя и задерживая шаг, пошел вперед.

– Мужчина, стойте! – зазвенело вдогонку. К повернувшемуся Прохору быстро несла себя роскошная дама. – Вы такой великолепный! Я сама угощу вас мороженым. Сама угощу вином. Пойдемте кутить… Милый! – Она энергично подхватила его под руку, и ее лакированные туфли замелькали по песку бульвара.

– Позвольте, позвольте… Я ведь… – слабо сопротивлялся он. Из-под темно-синей поддевки вяло и жалко белела чесучовая рубаха, но глаза загорались.

– Милый, я вас видела… Я вас давно люблю.

– Где вы могли меня видеть? Вздор какой! Позвольте! Я не свободен… Я связан.

– Связан? Ах, как чудесно это! – вильнула она голосом и, заглядывая ему в глаза, тихо захохотала в нос. – Вы – рыцарь мой. И знаете, где я вас видела? Я вас видела во сне. Да, да, да… Милый, великолепный мой, рыцарь мой! – Она стала говорить торопливо, нервно, – да, да, да – ей надо голосом зачаровать его, опутать страстью, он упирается, вот-вот уйдет.

– Вы сибиряк, купец? Я же знаю! Да, да, да… О милый, милый. – И голос ее звучал точь-в-точь как у Анфисы.

– Нет, нет, я никак не могу, сударыня… У меня ж невеста, – проговорил он, все более и более распаляясь.

– Да вы, милостивый государь, очевидно, за проститутку принимаете меня? Стыдно, стыдно вам! – возмущенно произнесла она, опустив веки.

– Нет, что вы, сударыня! – подхватил он. – Ничего подобного.

– А знаете, кто я? Я графиня Замойская. Да, да, да… Но ни слова, ни звука: муж ревнив. Я умчу вас в свой замок, впрочем, нет, мой замок в Кракове, и там старый-старый муж… А здесь так… ну, так… моя скромная келия… Милый, он согласен… Да, да, да?

Прохор смутился.

– Но поймите, госпожа графиня, – с отчаянием произнес он, – у меня действительно невеста здесь… Я бы с полным удовольствием… И вот, например, халат… для Якова Назарыча… – Он потряс свертком, покраснел весь: ведь перед ним не тунгуска в тайге, перед ним – графиня, сама графиня Замойская… Вот идиот, дурак!

– Халат? Якову Назарычу? Как это очаровательно! – потряхивая головой, хохотала она.

Прохор взглянул на ее перламутровые зубы, на ее пунцовый рот.

– Я, госпожа графиня, согласен, – сказал он басом и мужественно кашлянул.

– Шалун, ах, какой шалун! – крутилась, колыхалась, таяла графиня. И сам он крутился, извивался, таял. «А что за беда, – решительно подумал он, – черт с ней!» И про кого это подумалось: «черт с ней», – про графиню ли, про Нину ли, или про Анфису, может, – Прохора не интересовало. «Черт с ней».

Долго, до третьего часу ночи, щелкал на счетах, выхеривал и вносил в книгу Яков Назарыч, и до третьего часу ночи сидела с ним Нина. «Что ж это с Прохором?» Синим и красным отмечала она в книжках о нижегородской старине, рассматривала план города, ярмарки, и вот – в ее глазах зарябило.

– Папочка, я лягу спать.

– Где же это мыкается Прохор-то наш?

Яков Назарыч потел, кряхтел, пил московский квас – на деле он трезв и строг: ни капли водки. Ах, паршивый оболтус, где же он?

Окна открыты, чуть колыхались занавески, их потряхивал налетавший с Волги ветерок. Было темно на улицах и тихо, только нет-нет да и засвистит городаш, заорет пьяный, а вот гуляки идут с песней, и словно бы – голос Прохора. Яков Назарыч нырнул под занавеску и воткнулся головой во тьму. Гуляки нескладно, как-то слюняво хлюпая горлом, пели в два голоса, а третий только подрявкивал и ухал: