Угрюм-река. Книга 1

– Эта вещь – избушечка, – сказал он шепотом и выпучил глаза.

Сердце пристава билось так сильно, что полицейские, с орлами, пуговки на форменной тужурке подпрыгивали.

– Ну? – небрежно спросил Прохор. Он знал, что перед ним враг, шантажист, негодяй, что он кончит разговор нахальной просьбой взаймы денег.

– Тайная избушечка на неприступной скале… туда только птица залетит, – нашептывал пристав; он нарочно говорил шепотом, чтоб не дрогнул в волненье голос. – Я хотел исследовать, какой мазурик там живет.

– Я эту чертову избушку знаю. И знаю, кто там живет.

– Вот как! А я не знаю.

– Не знаешь? – прищурился на него Прохор. – А тебе-то нужно бы знать. Ты – власть. И вообще ты не особенно энергичен. На твое место нужно бы помоложе кого… У меня дело расширяется, рабочие начинают фордыбачить…

– В сущности, там живет цыган… – перебил пристав; он никак не ожидал, что разговор примет такое неприятное направление. – А кто этот цыган – пока не ясно для меня. Я думаю – взять с десяток стражников, окружить скалу с избушкой, да и сцапать этого разбойника!

– Цыгана?

– Да, цыгана.

– А нет ли у него цыганки? И еще – карлы?

– Ну, этого я не знаю. Какой цыганки?

– С бородавкой… Возле левого уха.

Пристав стоял, нагнувшись над Прохором и уперев кулаками в стол.

– Ты все шутишь, – вильнул он глазами, отошел к окну, открыл раму и стал глубоко вдыхать освежающую вечернюю прохладу. Плечи и спина его играли, он дрожал.

Волк лег у ног хозяина и стукнул раза три хвостом.

Федор Степаныч повернулся к Прохору и сказал надтреснутым, хриповатым голосом:

– Шутки шутить со мною, Прохор Петрович, брось.

– Я и не шучу, – спокойно ответил Прохор; он делал красным карандашом пометки в ведомости, как бы давая понять, что дальнейший разговор с приставом ему мало интересен.

Но пристав напорист.

– Ты врываешься в мое отсутствие к моей жене, – начал он, часто взмигивая заплывшими от вина глазами. – Ты действуешь как сыщик, как последняя ищейка. Ты грозишь Наденьке каким-то дурацким протоколом… Что это такое? А? Нет, что это такое?!

– Для тебя, может быть, протокол – дурацкий, для меня не дурацкий… Стоимость двадцати фунтов золота я записал в твой счет…

– Спасибо… Спасибо… – Пристав боднул головой, закусил прыгавшие губы, правой рукой схватился за спинку дивана, левой отбросил за плечи усы вразлет. – Допустим так, допустим – я вор и мошенник. Но почему ж это золото твое?

– Оно было бы мое, – все так же спокойно, с деланным невниманием к словам пристава, ответил Прохор, упорно перелистывая ведомость.

– Ах, вот как?! Оно было бы твое, оно было бы твое? Но почему? Признайся! Ты жулик, ты грабитель, да? – палил, как из пулемета, пристав.

– Нет. Я просто коммерсант. Филька Шкворень принес бы его мне и продал. А теперь… – И Прохор развел руками, все еще не подымая глаз на пристава.

Овладев собой, пристав заложил руки назад и с задорной усмешечкой покачался грузным телом.

– Прохор Петрович, – сказал он официальным тоном, – я все-таки просил бы вас со мной не шутить…

– А я не шучу, – снова повторил Прохор.

– Вы, Прохор Петрович, в моих руках…

– А вы в моих…

– Стоит мне только… Знаете что?.. И от ваших дел, от ваших предприятий пыль пойдет…

– Ну, да и вам несдобровать. – Прохор отложил ведомость, взял другую, стал класть на счетах цифры.

– Я вас продам, предам, упекарчу на каторгу.

– Я вас тоже.

– Плевать! Я своего добьюсь – и пулю в лоб…

– Я тоже… Ах, как вы мне мешаете… – сморщился Прохор.

Пристав расслабленно сел на диван – брюхо легло на колени, – согнулся, закрыл ладонями лицо и шумно вздыхал. Тогда Прохор мельком взглянул на него. Чувство превосходства над этим жирным битюгом заговорило в его сердце. Прохор сильней застучал на счетах. Пальцы холодели, работали неверно: он сбрасывал итоги, щелкал костяшками снова и снова.

– А как бы мы могли работать с тобой. Эх, Прохор Петрович…

– Что? Что ты сказал?

Пристав отер глаза платком, крякнул, высморкался и повторил фразу. Прохор поднял голову, меж бровями, как удар топора, прочернела вертикальная складка.

– Что, что?.. – Прохор поймал шмеля и оторвал ему голову.

– Работали бы дружно, душа в душу. Ни страха, ничего. Королями царствовали бы с тобой. И… шире дорогу!!

– Ни-ког-да! – Прохор с силой швырнул карандаш и встал. Волк тоже вскочил. – Оставь меня… Прошу… Прошу, – в спазме припадка прохрипел Прохор.

У пристава упало сердце. Он взмахнул рукой и, трусливо отступая к двери, никак не мог засунуть платок в карман, яростный взгляд Прохора вышвырнул врага из башни вон.

Было воскресенье. Андрей Андреич Протасов захворал. В сущности, хворь небольшая – болела голова, градусник показывал тридцать семь и три. Как жаль, что фельдшер уехал в разведку с Прохором. Доктора же в резиденции не было; как ни настаивала Нина, Прохор не желал: «Мы с тобой здоровы, а для рабочих и коновала за глаза».

Катерина Львовна одна к Протасову заходить стеснялась. Пришли вдвоем с Ниной. Анжелика, впуская их, поджала губки и с раздражением сказала:

– Андрей Андреич больны.

Протасов в меховой тужурке сидел за столом в кабинете и штудировал историю французской революции; он подчеркивал абзацы, делал из книги выписки.

При появлении женщин он быстро встал, извинился за костюм. Катерина Львовна подала ему букет садовых цветов, Нина же быстро пришпилила к его тужурке бутон комнатной розы.