Слишком в рифму

Чтоб единственный мёртвый друг
Обнимал тебя за плечо,

Чтобы поднята прядь со лба
И монеты с закрытых век,
И, как будто моя судьба,
Башня Смерти тянулась вверх.

«В разгаре больших карантинов…»

В разгаре больших карантинов
В эпоху бубонной чумы
Я знал одного Константина,
Он был повелителем тьмы.

А может и рангом пониже —
Обычным слугой сатаны.
Тюремщик, палач, чернокнижник —
Так звали его пацаны.

И раз пригласив его в гости,
Я, крыс разогнав со стола,
Сказал: "Ведь в Геене ты, Костя,
Сгоришь за такие дела!"

В ответ он: "Чем дохнуть, со стоном
Почёсывая на спине
Подросшие за ночь бубоны,
Уж лучше служить сатане.

Петербург

Все в жидком снегу, виснут брючины, как в сметане.
Февраль в Петербурге бурлит по утрам в гортани.
Снежинки во впаднинах лба, растекаясь в кляксы,
Теряют узор, что на шторах крючком вяжи-тки.
С потёртых фасадов течёт, что смогло стать жидким —
Вот так поживает крошащийся Питер-плакса.

О шпиль Петропавловской чешется туча боком —
Немытая долго, лохматая псина бога.
Бьют брызги из лужи во впадину под коленом.
Здесь под потолок можно птиц отпускать на волю —
Под каждым своя стратосфера. И медный голем
Мнёт зебры бруски на асфальте. Ты сдавишь вену —

По схеме метро плавно выстроятся сосуды
На сжатой в кулак. Ваша кровь, благородный сударь,
Течёт в тупики. Их девять, их больше пальцев.
Но можно пустить её, как из подземки, кверху,
И снег растворится в крови, как в шампуне перхоть,
И, словно сугроб, забелеет костями кальций.

Линейки ладони исчерпываются прошлым;
Вглядись перед зеркалом в линии на подошве,
И если судьба по периметру ставит бруствер,
То значит, булыжник проспектов тобой исхожен
До костного мозга, и сжечь ты мосты не сможешь,
А лишь развести их, затёкшим суставом хрустнув.

ʅ

На площади «Перми-второй»
Зима стояла. Было утро.
И ты ждала автобус свой
Сорокового маршрута.

Ты знаешь, с трепетом немым,
Хотел обнять я, в снежной драме,
Ту девочку – дитя зимы
С живыми серыми глазами.

А с неба падал снег и свет,
Ложась внизу густой периной.
Ей ровно девятнадцать лет.
Её зовут Екатерина.

Как я хотел её обнять,
Ту девочку с блестящим взором!
И ты ждала, но не меня,
А свой автобус номер «сорок».

Свалка

А помнит ли его седая
Душа-потёмки,
Как он терзался, оседая
В металлоломке?

Ходил к кукушке и к гадалке
И стал валяться
В импровизированной свалке
Цивилизаций.

Читая, как молитву, Блока,
Искал объедки
И руки опускал по локоть
В грудную клетку

Страны, что радости не знает.