Иона

II

У утренней перспективы было одно досадное свойство. Направо ширь и макушки собора, на левом же фланге – беспокойное учреждение с хитрым именем Практический Технологический Институт.

Обучались в нем купеческие и мещанские недоросли, но из их запертого в четырех стенах состояния научное волнение наружу не проникало.

Портили перспективу разночинные вольноприходящие Технологического института, снимавшие углы и комнаты в близлежащих переулках.

Орда, как называл их Иона, сбивалась по утрам в стайку и неслась в науку по широкой тропе 1-й роты. Завидев гренадерскую фигуру Ионы Матвеевича, умиротворенно вкушающего утренний вакуум, ученая орда сотрясала перспективу вольнодумными эпитетами.

"Эй, дядя, айда с нами в науку!"

Иона беззлобно грозил орде кулаком, этим, до следующего набега, дело и заканчивалось.

Прикипела к Ионе и перспектива и, будто в награду ее почитателю, явила из утренней дымки … Её? Создание?

Нужного слова Иона, как ни старался, ни в военном, ни в служебном лексиконе подобрать не смог.

III

Очередная демонстрация флага орде едва не закончилась конфузией. Приподняв привычно гренадерскую длань, Глашкин вдруг стушевался, что с ним не случалось даже при встрече с французскими шер ами.

За ордой следовала, а лучше сказать, плыла, барышня. Не имея намерений оскорбить нежное создание причитающейся вольнослушателям салютацией, Иона совершил полуманевр и нарочито истово перекрестился на купола Троицкого собора.

– Бесов изгоняете, батюшка? – не удержалась и рассмеялась барышня.

– Благодарение возношу, матушка, – в тон ей ответил Иона.

– Какая же я матушка? – обиделось создание.

– Такая, что мне ровня выходит по Вашему обращению, – разъяснил Глашкин. – Барышням в новоустроенном при Адмиралтействе саду интерес прогуливаться. А здесь люд непарадный .

– Ну и я непарадная, – отрезала несостоявшаяся матушка. – Благодарю за совет, сударь, только где прогуливаться и какой люд в парадные записывать, позвольте мне самой выбирать. Люд за знаниями идет, а Вы их за шутов держите.

От такой несправедливости Иона даже расстерялся.

– За баловством они здесь ходят, а не за знаниями. Да что Вам объяснять.

– Снизойдите, – не уступала барышня. – От науки и ум и справедливость. Вам, милостивый государь, не понять нового, по-старому привыкли.

Тут создание и само смутилось и потупилось.

– Вы, барышня, простите, если обидел. По-старому от науки знания, а не ум. А справедливость, как молоко. Сначала все одинаковое, а как настоится – кому сливки, а кому водица. Против Вашего присутствия я ничего не имею, а наоборот…

И, смутившись в свою очередь, прибавил тихо, чтобы слышно было только ему.

– Вот мне и канарейка.

Следующие дни Иона выходил на перспективу не в партикулярном домашнем, а в служебном облачении.

IV

Создание звали Мария Ивановна. Об этом Иона осмелился спросить при третьей встрече. Барышня жила при родителях в тех же Измайловских ротах и прогулки предпочитала совершать в уединении перед занятиями.

С родителем Марии Ивановны Иона Матвеевич, как выяснилось, имел шапочное знакомство, ограниченное до сей поры раскланиваниями при случайных встречах в службе.

Мелкий чин, причисленный хлопотами жены к столичному департаменту, не имевший, однако, никакой дальнейшей возможности по служебному продвижению. В свет, вопреки ожиданиям супруги, ход провинциальным выдвиженцам был не то чтобы заказан, но надежно прикрыт чиновничьей иерархией, происхождением и средствами, а приданого дражайшей половины хватило только на подношения и учителей для дочери.

Несмотря на то, что Глашкин в этой иерархии не приблизился даже к первой ступеньке и по должности своей стоял ниже нижнего канцеляриста, общаться ему, по обязанностям курьера Канцелярии Министра, надлежало с чиновниками по особым поручениям и столоначальниками, о чем батюшка Марии Ивановны и мечтать не мог.

Что касается средств, то военная пенсия Ионы Матвеевича вкупе с курьерским жалованьем и доходом от извоза ставили нового старого знакомца в весьма незавидное положение.

Дело оставалось за малым. Как к этому отнесется его любезная канарейка.

V

Как искать подход к барышням "по-новому", Иона не знал и в этом Мария Ивановна была, безусловно, права.

"По-старому", через родительское одобрение и благословение – неопределенность выходит. С родителями столкуешься, а невеста выдаст кандидатуре эмансипированный отвод. В столице правила другие. Не уездный городок и не село, где девицу не спрашивают.

Все же Иона Матвеевич, за неимением ясности в щекотливой ситуации, решил действовать по старинке, а там, как стратегия вывезет.

В департамент, где трудился родитель Марии Ивановны, Иона наведывался редко. Для такой надобности младших курьеров в достатке. Стратегия же требовала не почивания на командном возвышении, а действий в непосредственной близости со стороной будущего, как расчитывал Иона Матвеевич, союзника.

"Что-то ты зачастил к нам в департамент, Иона Матвеевич", – присказывал столоначальник, расписываясь в получении очередной бумажной мелкости.

"Засиделся в кабинетах", – шутливо ответствовал Иона, оглядывая присутствие. Приметив родителя, Иона Матвеевич с почтением наклонял голову.

"Да и по старым местам соскучился. Как вспомню, как начинал, да сколько приятственных людей по службе повидал, ей-богу, слеза и навернется".

"Что же Вы, Иона Матвеевич, со всеми знакомство держите?" – удивлялся родитель при очередной "случайной" встрече.

"Регистраторами еще начальство наше любезное помню," – намекал Глашкин. – "А до каких высот поднялись".

"Государственные дела устраивают. И казнят и милуют", – давил Иона, размягчая родительскую крепость.

На военном семейном совете решено было Иону Матвеевича по служебной и соседственной близости зазвать в гости.

VI

В экспедицию за Канарейкой Иону снаряжала вся артель. Полторы версты до Петергофского проспекта постановили преодолеть конным переходом. Освобожденного по такому случаю от исполнения прямых гужевых обязанностей жеребца отскоблили до неузнаваемости, устранили неуместную скрипучесть пролетки. Выезд оформили ненадеванной упряжью, а кучера праздничным кафтаном.

На сюртук Ионе Матвеевичу приладили скромный его иконостах из трех медалей: за Севастополь на Георгиевской ленте, за войну 1856 года на Андреевской и по гражданскому ведомству за усердие на Станиславской.

Блестящему излишеству Иона поначалу воспротивился, но супруга управляющего домовладением, которую женский департамент о предстоящем выступлении незамедлительно поставил в известность, вынесла окончательную резолюцию.

"Коли ввязались в такую комиссию, то послушайтесь, сударь, моего женского совета и не скромничайте, будете меня еще благодарить".

VII

Переговоры возглавила матушка Марии Ивановны. Смекнув, что за эдаким форсом кроется не служебный и соседственный визит, родительница ответила встречным наступлением.

И, если Иона Матвеевич готовил штурм загодя, матушке хватило пяти минут, после употребленного Ионой этикета: "Счастлив, что свиделись снова, Мария Ивановна. За парад прошу покорно простить, по одежке не судите".

К графинчику мадеры самым незаметным образом присоединился графинчик с наливкой.

Батюшка виновницы хлопот магнетическим супружеским взлядом был передвинут ближе к двери.

На его место, напротив Ионы Матвеевича, матушка не без некоторого, но, по используемой мягкости, не бросающегося в глаза, усилия усадила Марию Ивановну.

Сама родительница села сбоку, что при обычных условиях было не вполне светски, но при данных обстоятельствах облегчало восприятие чувственного эфира между молодыми, буде таковой наметится.

Сражение, по новой диспозиции, супруге и матушке предстояло вести одновременно в двух фронтах, служебном и сердечном. При этом, конфузия на сердечном направлении не прибавляла выгоды и к служебному вопросу.

– Три годка соседствуем, а случай все никак не представлялся. До столицы мы знакомствами не обделены были, а здесь и по службе мало кто знается и приятельственных отношений сторонится. В дружеском окружении и времяпровождение с пользой и поддержка взаимная.

Мария Ивановна досадливо повела плечиком от матушкиной реляции.

"Что же Вы, сударь, торговать меня пришли?" – донес до Ионы мысленный эфир.

– Не могу не согласиться, – поддакнул Глашкин родительнице, стоически принимая эфирные искры. – Объяснить это могу только столичным радением за все в государстве происходящее. От того образуется недостаток времени личного характера. Но смею Вас уверить, на службе и уважительное отношение присутствует и усердие без начальственного внимание не остается. И хоть начальство наше слухам не доверяет, похвальное слово впустую не пропадает.

– Мы издали судим, – парировали Ионе. – По недолгости нашего положения. Вы, сударь, давно в министерстве трудитесь?

– Пятнадцать лет как. Добрым ко мне отношением прежнего нашего министра в службе был устроен.

– От чего же такая протекция Вам вышла?

– Из военного моего прошлого, сударыня. Нас, первоначального Тобольского полка, после Севастополя мало кого осталось. Я, да министр. Такая вот горькая шутка. Но и сейчас не обойден, раз при канцелярии меня держат.

VIII

По сословному положению стороны перевеса не имели. Иона из крестьян, родитель из подъячих, хоть и с чином. Службу дочери не передашь, да и по службе без поддержки, пусть и пустячной, не продвинешься.

Перед вторым заходом, а, пожалуй, и главным, матушка Марии Ивановны устроила передышку. В конце концов, дочери обустраиваться, не силой же из-за похвальной перспективы в чужие руки отдавать.

– Распоряжусь, чтобы голодом нас не заморили. Займи гостя, Машенька, новомодными твоими разговорами.

– С удовольствием, маменька. Иона Матвеевич к новомодному охотник.

Иона вздохнул. Покалывание от эфирных искр сменилось эфирными же коготками.

– Вы читали в последнем томе "Русского вестника" "По поводу нового романа графа Толстого"?

– Не удосужился, – огорчился вопросом Иона.

"Что пытаешь, Канарейка. Сама знаешь, не до чтения мне", – передал эфир.

– А что Вы думаете о Достоевском? – упорствовала Мария Ивановна. – Не кажется Вам, что общественный вопрос у него острее, чем у Толстого?

– Не кажется. Общество не мыслями Достоевского должно жить, а своими. Достоевский жизненной остроты не прибавит, да и соломки не подстелит. А последний том "Русского вестника" я непременно прочту. "По поводу спиритических сообщений господина Вагнера".

Спиритическими сообщениями, столовращениям и стологоворениями увлекалась все та же супруга домоуправляющего и последние новости в этой научной области распространялись по дому едва ли не раньше их появления в столичных журналах.

"Ах, матушка, удружила ты мне спиритизмом", – унеслось в эфирную к домоуправительнице.

– Пожалуйте к столу, просим, – возвестила родительница об окончании передышки.

IX

– Ох и дорога столица, – сетовала матушка.

За столом вернулся обычный порядок. Иону Матвеевича усадили рядом с Марией Ивановной, родительская чета составила им визави.

– Ведь и при службе и сбережения кое-какие, а копеечку считаешь и пересчитываешь. Нам-то много не надо, была бы дочь в достатке. Образование ей дали, на учителей не жалели, а теперь голубка наша и сама барышень наставляет. И как другие устраиваются?

– Про других, сударыня, не скажу, – к кульминационному маневру Иона был готов и обошелся без экивоков. – Что касаемо меня, долгов не имею, содержание мне от военного ведомства 100 рублей серебром в год, да по нынешней службе 250 рублей в кредитных билетах выйдет. Кроме того, содержу извоз и чистого моего дохода от него, потому как лошади и пролетки теперь в моей полной собственности, 30, а в какой месяц и 35 рублей. А как я по сию пору несемейный человек, то и сбережений на черный день накопил.

– Обстоятельный Вы человек, Иона Матвеевич. Дела без спешности ведете, по старому порядку.

– Видно, и по-новому придется, – Иона покосился на Марию Ивановну.

Машеньку, перед приговором, услали похлопотать к чайному приготовлению.

– Как ясно Вы все изложили, не то что нынешние. Машеньке двадцать первый год, образована, а в изложении сплошная путаница. И общество у нее не то и порядки устарели. А с Вами от беседы не устаешь, как бы мы есть одного поколения, что по Вашей представительной фигуре и сказать затруднительно.

– По службе мне выходит пять десятков лет, от того и ясность в беседе.

– Да не многовато ли, батюшка? – испугалась родительница.

– А по природному состоянию на десяток лет меньше, – успокоил ее Иона. Отступать ему было некуда.

– Удивительная арифметика, – подал голос родитель, до того молча потреблявший наливку, пользуясь тем, что супруге было не до него.

– Десять лет мне за десять месяцев в Восточную войну по государевой милости определили, вот и вся арифметика. Пожалуй, теперь Вы про меня все знаете, что для нашего знакомства обоюдная польза.

Родительница заметила наконец, что наливки уменьшилось в достаточном для нервного томления супруга количестве. За чаем беседа не велась и вскорости гость откланялся.

X

"…Сам и ныне, Владыка, ниспошли руку Твою от святого жилища Твоего и сочетай этого раба Твоего Иону и эту рабу Твою Марию, ибо по воле Твоей сочетается с мужем жена…

…Ибо Твоя власть, и Твои – Царство, и сила, и слава…

Венчается раб Божий Иона рабе Божией Марие во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Венчается раба Божия Мария рабу Божиему Ионе во имя Отца, и Сына, и Святого Духа."

Полетели счастливые денечки без счета. В месяце недели, в году месяцы.

А счет вышел в году 1880 от Рождества Христова.

Иону и Марию Глашкиных арестовали в ночь на 14 марта.

Глава четвертая. Без вины виноватые.

I

Арестовали Иону Матвеевича и Марию Ивановну в ночь на 14 марта.

Еще в феврале, после взрыва в Зимнем, защемило у Ионы сердце.

– Оставила бы ты свое правдоискательство, – уговаривал он жену. – Не дитя, чтобы в игры играться. Просвещение, справедливость. Человеку что ни подай, все о животе своем в первую очередь думать будет. И что тебе за дело до разночинцев? Тщания их от тщеславия. Из пустоты порожнее родят.

– Да ведь ты сам сколько натерпелся от несправедливости. Кому-то чины, поместья, а тебе за боль и усердие медаль копеечную. "Вот тебе, Иона, новый хомут, носи и благодари". А родственники твои? От земли едва кормятся, а земля кому? Тем же "благородиям". Не первый этот разговор у нас, – обижалась супруга.

– Разговор не первый, только и ты никак не поймешь, что за польза от ваших собраний. Который месяц об одном и том же. Родню мою помянула, а если бы они не сеяли, а на собраниях причитали, справедливости больше было бы? Ты сама из благородных, не желаешь ли сеять? Или разночинцы твои променяют разговоры на соху? Канарейка ты моя разлюбезная.

– Оставь, – Мария Ивановна досадливо поморщилась. – Они не себе добра ищут. Больше знают, дальше видят. Ты прав, не у сохи, но и умственная деятельность не пряник. Голова одинаково болит.

– Что же дальше, как там дальше? Надумали уже? – невесело пошутил Иона Матвеевич. – Ты про чины и хомут сказала. Хомут по-новому кому будет? А чины? Несправедливости много накопилось. Но чины и хомуты не вдруг объявились. Всякому своя служба была, по службе и пряник. Хомутом меня впредь разночинцы будут миловать. А заслужили они такой почести?

– Не будет ни чинов, ни хомутов и люди другие будут.

– Прямо Царство Божие. Люди по заповедям не уживаются, а от просвещения, гляди, размякнут. Или от землицы добавленной. Еще злей и притворней станут, дай срок. И справедливость новым хомутом обернется. Незримым, но от того развратным. Человеки и рады бы по справедливости, но на человека всегда вошь найдется. При материализме вашем или при другом порядке. А может и при царствии небесном, прости господи.

II

Крытую карету, чтобы не привлекать ненужного внимания, оставили на углу Царскосельского проспекта. На пролетке прихватили в 3-й роте сонного околоточного надзирателя и городового.

Жандармский офицер был немногословен. "Будете присутствовать. В разговоры с подозреваемыми не вступать". Два унтера из жандармского наблюдательного состава пристроились на пролетке сбоку, от чего у околоточного возникло неприятное ощущение, что конвоируют его.

Остановились не у парадного, а ближе к резиденции митрополита, так, чтобы не было видно из окон доходного дома.

"Дворника сюда", – бросил офицер городовому и кивнул унтеру, чтобы тот проследил.

Глашкины жили в верхнем этаже в трех комнатах, куда Иона перебрался после обручения с Марией Ивановной. Стараниями жены управляющего домом к венчанию квартирку обставили, не забыли и про шкаф для книг, что были за невестой. На другое приданое Иона и не расчитывал.

– Иона Матвеевич, – поскребся в дверь дворник.

Унтер через его плечо, ненастойчиво, но достаточно громко пристукнул два раза костяшками пальцев.

Дверь открыли почти сразу. Последнее время Ионе было не до сна и визита он хоть и не ждал, но подобная картина не раз появлялась в полусонном ночном его бдении.

Унтер живо оттеснил дворника, шмыгнул ужом за спину Ионы Матвеевича и там замер, как статуя в Летнем саду.

– Разбудите жену, – продвигая Иону в темноту квартиры, распорядился офицер.

Второй унтер, чуть отставив в стороны руки, словно загоняя кур, втиснул околоточного, городового и дворника в прихожую.

– Мария Иванова Глашкина, Вы подозреваетесь в участии в революционном кружке союза рабочих. Иона Матвеев Глашкин, Вы подозреваетесь в недоносительстве на антиправительственную организацию, – покончив с законными формальностями, офицер деликатно отвернулся к окну, делая вид, что высматривает что-то на темной и безлюдной улице.

Глашкин знал, что Мария Ивановна слезу не пустит и, воспользовавшись деликатностью, обратился к жандарму, глядя при этом на околоточного.

– В службу бы сообщить, господин штабс-ротмистр. День завтра присутственный.

Околоточный глаза не отвел. Жандарм живо обернулся, осмотрел присутствующих.

– Сегодня, – поправился Иона, переводя взгляд в пол.

– В установленном порядке, – почти что крикнул штабс-ротмистр и повторил, обращаясь ко всем одновременно. – В установленном порядке.

"Однако излишняя осторожность. Не сбегу же я", – подумал Иона.

Впрочем, в министерстве имуществ циркулировали слушки, что при Дворе обратили самое пристальное внимание на небрежение некоторых чинов к казенным землям.

"Не хотят полошить раньше времени. Дело мое хоть и политическое, но внимания и по имущественной части прибавится", – пришел к заключению Глашкин.

– Проследите, чтобы нам не мешали, – прибавил офицер околоточному.

Жандармский унтер повторил движение руками, отправляя полицейские чины за дверь. Околоточный поморщился, собрался было спуститься вниз, за ним увязались городовой и дворник, на что унтер покачал головой.

– Велено дожидаться здесь.

III

Обыск ничего не принес. Три дюжины книг пролистали со всей тщательностью, позвенели столовым серебром на две персоны, заглянули за иконы, да пнули кота, путающегося под ногами.

Жандарм, уже не такой напористый, зачитал постановление о задержании для дознания, еще раз проявил деликатность, дав Марии Ивановне возможность переодеться, вызвал второго унтера для сопровождения задержанных и велел дворнику кликнуть к парадному казенный экипаж, загостившийся у особняка митрополита.

Иону Матвеевича и Марию Ивановну свели вниз, усадили с унтерами в пролетку, которая спустя пять минут вернулась от Царскосельского проспекта, но уже без пассажиров. Жандармский офицер сел в пролетку и был таков.

Околоточный закурил папиросу, сделал пару жадных затяжек, делая вид, что только того и ждал за время этих, его напрямую не касающихся, хлопот. Из парадного вывалился дворник, отмахиваясь от Иониного артельщика.

– Что же Иона Матвеевич и Мария Ивановна? – артельщик кинулся к околоточному.

– Служба, – процедил тот.

– На Шпалерную отправили, должно быть, – поддакнул дворник.

Околоточный погрозил ему кулаком. Артельщик, недоумевая от такой отповеди околоточного, который считался Ионе в приятелях, растерянно переводил взгляд с полицейского на дворника.

– Служба, – удивляясь такой непонятливости, повторил околоточный и ткнул артельщика пальцем в плечо. – Некогда мне разговоры вести, до утра часок вздремнуть бы. День сегодня присутственный.

– Свечку за избавление поставь, – равнодушно добавил он. – Мимо Исакия вам все одно по пути. Да не скупитесь.

IV

Швейцар министерства государственных имуществ в службу являлся не по отведенным чиновникам часам. За два часика, а то и раньше. Пока министерство пусто, он здесь хозяин. За наведением блеска проследить, по перилам платком пройтись, не притаилась ли пылинка. На каждый уголок свой работник по чистоте поставлен, а швейцар им и министр и отец родной.

А с половины восьмого, при параде, при белых перчатках, встречает первых служащих, кто помельче и кому спать долго не положено. Топчется у двери, бронзовую скобу полирует, выказывая усердие.

Речь околоточного артель истолковала в верном направлении. Швейцара с шести утра высматривали из пролетки у Синего моста.

– Что тебе, паря? – недовольно бросил швейцар вертящемуся недалеко от входа зеваке нечиновного вида.

– Иону Матвеевича, по делу, вроде здесь он в службе.

– Рано еще, он при начальстве, бумаги к такому часу не доставляют.

– Ты вот что, любезный сударь, – зевака перешел на шепот. – Не оставь, Христа ради.

Прохожий огляделся и незаметно приложил к белой перчатке швейцара сложенную вчетверо синенькую пятирублевую бумажку.

– Иону Матвеевича ночью на Шпалерную свезли, в дом заключения. Никак, по пустому оговору. Шепни, родимый, какому начальственному чину, может и не дадут сгубить невиноватого.

– Ну меня жалобить, – запихивая бумажку в перчатку таким же незаметным образом, ответил швейцар. – Я здесь на порядок поставлен, а не нашептывать. Знать тебя не знаю и не видывал. Ступай, пока городового не кликнул.

– Ну, понял, что ли? – покивал он головой, как бы грозя навязчивому наглецу.

Зевака кивнул в ответ, отошел от двери, перекрестился на Исакия и рысцой припустил к своей пролетке.

V

– Извозчики с утра галдят, шельмы, – отворяя дверь и кланяясь очередному чину, притворно досадывал швейцар. – Курьера нашего на Шпалерную к политическим свезли, сказывают. Как будто им дело какое до этого. Пустомели, языками чешут.

– Да тебе, голубчик, что за забота о чем извозчики болтают?

– И правда Ваша, Ваше высокоблагородие, простите старика. От невежества моего померещилось, что от такого пустяка пятнышко на заведении нашем проявится. На Шпалерной спросят, кто такой, где числишься. А курьер им – к государственным имуществам приписан. Просмотрели, скажут, злодея.

– Фантазии, любезный, – скажет чин, а сам слушком поспешит поделиться.

К приходу в присутствие господина министра, тайного советника, статс-секретаря, светлейшего князя Ливена новость об аресте личного министерского курьера успела обсудить вся чиновная рать.

О происшествии доложили столоначальнику, столоначальник доложил начальнику отделения, начальник отделения доложил вице-директору, вице-директор доложил директору Департамента общих дел.