Ловец удовольствий и мастер оплошностей

– Не всегда, – не сразу ответил я. – Вряд ли это правило.

Час спустя я опять я сидел на той же скамейке. И опять мне никуда не хотелось уезжать, отдаляться. Как только я это делал, во мне разрасталась какая-то яма, пустота. И росла неуверенность во всем. Я забывал притормозить на красный свет. Вещи валились из рук. В супермаркете я забывал забрать банковскую карточку из платежного аппарата, благо меня успевали окликнуть. В противном случае я бы остался без прав, без денег, без головы.

* * *

Как врач и пообещал, ее выписали на следующий день к обеду, чтобы не оставлять на выходные. Приехать вовремя, к часу дня, мне не удалось из-за пробок. Когда я вошел в палату, было уже почти три часа. Зато ее накормили обедом, и для нее это было лучше любого ресторана, в который мы могли бы попасть в этот час; плохое питание во французских больницах встречается редко.

Выписка представляла собой копию документов, приготовленных для страховой компании. Ясного диагноза так и не было. Значились лишь указания на острую аллергическую реакцию, вызванную неустановленным аллергеном; даже тесты, получалось, сделать не удосужились.

Элен хотела сразу же определиться с отъездом. Я взглянул на расписание поездов. Вариантов предлагалось много. Но Интернет плохо работал, связь зависала. С бронированием и оплатой билета по телефону мы бы провозились долго, проще было заехать на вокзал; на этом она и настаивала.

Билеты на среду, на вторые сутки после ее выписки, оказались слишком дорогими, в полную цену. Элен настояла на своем: купила билет вдвое дешевле, который уже подыскала себе за день до этого в больнице, воспользовавшись Интернетом соседки. Завтрашний отъезд стал неминуем.

В ее глазах я не видел никакого желания мчаться в Париж сломя голову, вскочив в первый же поезд. С забинтованной ногой? Как она будет передвигаться одна? Ей не удавалось скрыть в себе какого-то противоречия, она то и дело отводила глаза в сторону.

Я распахнул дверцы машины. С минуту мы топтались на солнцепеке, чтобы дать салону проветриться.

– Вы никогда не видели, как падает самолет? – спросила она.

– Самолет. Почему вы об этом спрашиваете?

– Так, подумала… Ужасное зрелище.

На ногу она больше не жаловалась, и весь день мы провели в коротких прогулках по окрестностям, не отдаляясь от дома, немного для тренировки, чтобы убедиться, что она может передвигаться без посторонней помощи. Ужинали же все вместе в ресторане, за отдельным столом в конце веранды, который Герта обычно придерживала для себя и мужа.

С утра я отвез Элен на вокзал. Через день в Париж отбыл и Коля с другом, пообещав хозяевам вернуться поработать еще в сентябре. На вокзал их отвез сам Пьерик. Все разъехались.

И я вдруг почувствовал вокруг пустоту. Я вдруг не знал, как выбраться из сплина. Воли не хватало на самое простое, сварить себе кофе на завтрак, порцию макарон на обед. Казалось очевидным, что отдых в одиночестве – это что-то придуманное, невозможное…

Я мучился бессонницей уже четвертую или пятую ночь подряд. Это длилось с того дня, как Элен попала в стационар. Ночами я слушал в окно неумолимый стрекот. Старался завешивать окна так, чтобы в спальню не проникал лунный свет, с трех ночи столь яркий, что весь двор просматривался до мельчайшей детали. Лишь на рассвете, когда за шторами розовело и в ночной какофонии двора наступало затишье, хотя и недолгое, на смену которому приходил другой мир звуков, и начинали осторожно петь птицы, мне удавалось заснуть на час или на два. Стоило же заснуть, как продолжался всё тот же неумолимый процесс, уже не в уме, а письменно – процесс нанизывания смыслов на какую-то нескончаемую нить, но теперь уже в буквальном смысле слова.

Я правил во сне свой собственный текст. Чаще всего уже написанный. Подчищал пунктуацию. Что-то перечеркивал или добавлял на полях. И почему-то помнил во сне весь текст наизусть. Я мог бы даже повторить его в первичной, черновой и затем в исправленной версии. Правда, утром, ближе к одиннадцати, – вернуться в реальность раньше от одурманивающего, короткого сна не удавалось, – я не мог вспомнить ни строчки из прочитанного и написанного ночью. До мельчайших подробностей помнил лишь сам процесс, как некую оболочку. Всё смысловое наполнение бесследно куда-то исчезало.

* * *

В четверг неожиданно позвонил Николай-Николаич. И с ходу спросил меня, что я надумал, решил ли я окунуться в издательское дело. Вторя его неделовому, расхлябанному тону, я отвечал расплывчато. Наконец стало ясно, зачем я ему понадобился. Он приехал во Францию загорать. Сначала я подумал, что ему просто некому позвонить. И тем же развязным тоном поинтересовался, не на яхте ли он прохлаждается в такую жару, не на рейде ли «его корабль» где-нибудь под Каннами.

– Вот не угадали… Но почти, – прозвучал уклончивый ответ. – У нас на палубе ветерок. Это у вас там жара постоянно. Я в море. Вот смотрю в бинокль на Ниццу. Издалека – загляденье.

В следующий миг я зачем-то признался – пожалуй, всё же удивленный совпадению, – что я нахожусь на тех же широтах, неподалеку от Ниццы. Сижу, мол, в горах и смотрю как раз в сторону моря.

– Ну, видите… – Он был в некотором замешательстве. – Вы-то что в Ницце потеряли?

– Я здесь каждый год в это время. А вы? – нахально спросил я.

– Завтра после обеда чем вы заняты?

– А что случилось?

– Можно встретиться.

– Eсли только вечером, – сказал я. – За ужин платить будете вы. Вы как-то уверяли, что задолжали мне ужин.

– Так и быть. Заплачу я. Часиков в семь созвонимся еще раз… Только не в семь утра, не перепутайте, – съехидничал N. N.

Провести в городе вечер и ехать скорее всего через пробки – нужны ли мне эти приключения? Готовиться к встречам с Николай-Николаичем я не любил. В эти минуты вдруг всплывало всё то, чего не хочется держать в памяти: невыполненные обещания, болтовня о деньгах и непонятно еще о чем, которая всегда отравляла меня на несколько дней. В то же время я мог выполнить обещанное Эстер, вручить книгу Николай-Николаичу уже завтра. Попросить ее прислать мне рукопись прямо сюда, на юг? Это было проще, чем откладывать на сентябрь, да еще и тащить в ручной клади ненужные мне килограммы. Но захочет ли N. N. кататься c рукописью?

Я объяснил ей, что к чему, объяснил ситуацию с ее книгой: появилась возможность передать ее N. N. сразу. Немного удивившись моему предложению, она пообещала сделать всё зависящее от нее, чтобы текст мне доставили завтра же срочной почтой, не позднее, чем в полдень.

– Ты где живешь? В гостинице? Уверена, что всё там же. Рядом с Сен-Блезом?

Я не успел ответить, как она добавила:

– Какой ты всё-таки консерватор.

– Откуда ты знаешь это место?

– Я же приезжала к вам… С Ванессой. Забыл? Когда же это было? Вы жили то в номере, то в домишке небольшом.

– Ах, да… В домишке я и остановился.

– Дорогой мой, раз ты завтра занят, то до начала следующей недели я уже никак не смогу приехать, – залепетала она знакомым, сладковатым голосом. – Или в воскресенье, ближайшее… Какие планы у тебя на воскресенье?

Я раздумывал, или просто не мог подобрать нужной ноты.

Решив созвониться в следующий понедельник, с утра пораньше, мы попрощались.

Пакет Герта приняла прямо из рук посыльного в десять утра на следующий день. Кроме кипы бумаг, мне уже знакомых, хотя я и сожалел, что распечатку мне прислали свежую, вместо той, на которой я оставил свои пометки при чтении, они могли бы существенно упростить дальнейшую возню с текстом, в пакет было вложено еще пару книг, изданных в неизвестном мне издательстве, всё на ту же невеселую тему, но уже других, незнакомых мне авторов…

Николай-Николаич был приодет в футболку с короткими рукавами, в рваные джинсы, на босых ногах – совершенно нелепые сандалеты. Впервые я видел его в таком виде, не в костюме. От него пахло терпкими мужскими духами, показавшимися мне тяжеловатыми, с запашком.

Его сопровождала белесая особа лет тридцати. Они были накоротке, но не в близких отношениях. Пассия друга, родственница? Наряженная в платье непонятного стиля, то ли пляжное, то ли вечернее, да и на ногах – почти невидимые шлепанцы, – она выглядела полуголой. И уже по глазам было понятно, что вряд ли отличается выдающимися умственными способностями, но знает свое место и умеет себя держать в своей среде. Она косилась на меня с приветливой настороженностью.

В ресторан, находившийся почти на самом променаде, нас впустили как делегацию. Просторный, дорогой. Название заведения мне что-то напоминало, хотя сам я в такие места не ходил.

Мы расселись вокруг заранее заказанного круглого стола у окон. Нам принесли воды, виски, льда. Белесая провожатая попросила стакан томатного сока. Оценив каприз, метрдотель даже слегка поклонился.

Николай-Николаич был загорелым, выглядел, здоровым, до неприличия благополучным. Он даже сбросил пару килограмм. Благодушно глазея по сторонам, он не переставал что-то сверять по мне скептическим взглядом. Мол, хорошо же вы здесь живете, ничего не скажешь, а всё жалуетесь.

– Корабль прямо в порту пришвартовали? – спросил я.

– Яхту… Нет, не в порту, – поправил он.

– В море оставили и на вертолете прилетели?

– А что вы предлагаете? Знаете, сколько берут за стоянку? И место заранее бронировать нужно. Вот как столик в этом ресторане. С вами разве можно заранее о чем-то договариваться? Себе дороже…

Он поманил официанта, попросил принести оливок и пригубил свой «пьюр молт».