Женщина с портретом на коже

Достает с верхней полки маленькую книжечку. Открыла:

«Вы закрывали когда-нибудь в своих ладонях бабочку? Она порхала изо всех сил, оставляя на ваших руках часть своего цвета?

Нам так важно – прикоснуться к чему-то более прекрасному, чем мы сами. Нам так свойственно это прекрасное убивать».

Перелистнула на третью страницу (волнуется). Пробежалась глазами по подчеркнутому тексту. Ляля всегда подчеркивала карандашом то, что она разделывала на маленькие кусочки. Смаковала. Растягивала удовольствие. И через какое-то время она всегда возвращалась к этому снова. А еще она любила закрывать книгу на самом интересном месте и придумывать ее продолжение. В книге вкуснее всего – запах недочитанных страниц.

«Я закрываю глаза на многие ее прелести. Боязнь познать ее совершенство. Раскрыть ее полностью. Ведь когда я узнаю, что все мужчины вокруг хотят завладеть ею – это сведет меня с ума».

После этого рассказа я захотела увидеть автора, услышать его голос. Пробраться к нему в глаза, чтобы увидеть ту «бабочку», в которой я открыла себя. Грустную, томную бабочку, которой в спину бросали камни. А она эти камни брала, собирала и складывала у ног. Осторожно, чтобы, в который раз, не споткнуться. Веселую, трепетную, окрыленную… В малиновом платье. Цветущую, настоящую. Так пьянко, так горько мне всегда от нее. И чем ярче она становилась, тем труднее было оголять свои плечи.

Она, как и я – заложница рук.

Да, я увидела автора. Услышала его самовлюбленный, высокий голос. И даже заглянула в книгу его собственными глазами. Разочаровалась. Он писал совсем о другом. Как жаль. Лучше бы я его никогда не встречала.

Он возвращается вновь, я больше не спрашиваю его о бабочке, а только молча рисую. Когда у меня нет ничего, я достаю свои краски. Они – мое небо, они – мои крылья. Они – моя кровь.

Он влюблен, он меня отвлекает. Я кляну его, чтобы он не писал обо мне.

***

3.

Я сделала все, что могла. И чего не могла. Не губи меня больше.

(Погубленная).

Я отдала тебе свою жизнь. Ты не принял ее. Как и не принимал все, что я для тебя делала. Март! Милый мой, солнечный Март. Я перестала для тебя петь. И смирилась с тем, что у меня голоса нет. Нет души. Я никогда не поверю, что у тебя просто нет слуха. Мой Великий писатель. Я взяла грех полюбить твой талант. А что я… Я ничтожна, бездарна. И ко всему же – еще не любима.

Я сегодня хотела покончить с собой. Нет, ты меня не жалей. Не суди меня, нежный. Не сумасшедшая и ничуть не больна. Я просто не знаю, как это – принадлежать только себе. Ты меня всему научил. А это покрыл тайной. Пусть так. Я тебя не виню. Пусть так. Я тебя ни за что не посмею.

Я стояла и пела. Прости меня, слабую. Я стояла, прислонившись к перилам. Ты однажды махнул рукой на Неву, и я перестала приходить и смотреть на стихию. Мою безмолвную, уходящую вдаль. Я с юности к ней приходила. Ты меня не поймешь. Не пытайся. Да и это не важно…

На меня смотрели. Представляешь, люди останавливались, чтобы послушать мою песню. Я очень тихо пела, но мне кажется, что каждый из них меня услышал. Я думала, чем лучше их слух твоего. Я мечтала, чтобы ты один там стоял. Где же ты был, моя Муза?

Когда все ушли, я лежала на спине. Среди моих любимых, желтых лилий. С чего ты взял, что я любила пионы? Я их принимала. Всего лишь… Ясное небо. А к вечеру будет гроза. Я лежала, но больше не пела.

На девятый рассвет.

Март постучался в знакомую дверь. Его стук она узнала не потому, что он был каким-то особенным. Дело в том, что он всегда стучал трижды. Ляля его таким не помнила. Нет, зашел Март. Но как бы смерть пошутила над ним: он был как будто при жизни. Бледный, истомленный каким-то тяжелым недугом: его глаза были затоплены горем. В руках его дрожало письмо.

Тогда на пороге человек без лица не знал, что к его возлюбленной подселился кто-то еще. Кто-то, чье обнаженное тело обрело новый дом.

Март побледнел, когда увидел портрет.

Часть вторая. Утро в саду

В детстве Ляля была трудным ребенком. Закрытым. Но это совсем не значит, что она держалась всегда в стороне. Наоборот, ее талант – просочиться в любую компанию и занять в ней почетное место. Девочка с таким редким именем не была обделена вниманием сверстников. Она входила в роль. И имя, данное ей при рождении, становилось тем самым образом в ее жизни, которому она стремилась соответствовать. Взрослые же, напротив, всегда ограждали ее от себя. Иногда она могла сказать такое, что не укладывалось в их голове. Но ее не воспринимали всерьез. Дети тянулись к ней, как к старшему товарищу. Ей всегда было чем их удивить. Она видела мир по-другому.

В двенадцать лет она попыталась броситься из окна. Твердая рука мамы ее удержала. Ее вечный ангел-хранитель так и не узнала, что стало причиной. Возможно, она увидела или услышала то, что ей не стоило бы знать. Дети в таком возрасте слишком восприимчивы, слишком тонки. Их кожа еще не огрубела. Не стану делиться догадками – она никому ничего не сказала.

Еще, будучи юным подростком, Ляля твердо решила: всем и всегда говорить только правду. Какой бы обидной она ни была. Это был ее выбор. За это она не раз приходила домой в синяках. А однажды старшеклассницы ей даже сломали нос. Она не пожаловалась. И этим случаем безмерно гордилась. Немного старше она воспитала в себе мальчишку. Лютого, задиристого и слегка романтичного. Мальчишку.

Самый короткий рассказ о женской любви. Всего три предложения:

«В двадцать два к ней прикоснулась мужская рука. В двадцать девять она полюбила. В тридцать три она дала клятву – жить!»

2.

Я вновь цепляюсь за жизнь. Я не бабочка. И больше ею не стану. Я испытываю яростную ненависть к моим краскам. К моим картинам. К чужим картинам. К художникам и тому, что их вдохновляет. Меня больше нет. Исчезла. Я никогда не возьму в руки холст.

(сидит в яблочном саду на скамье).

Какое странное утро. В это время я рисовала. Отдавала первым лучам свое тело, а взамен не брала ничего. Лишь одна капля краски и утро замерло на вдохе. Последняя капля – и его уже нет. Я никогда не наслаждалась рассветом. Не вслушивалась, как просыпалась от спячки жизнь. Люди. Птицы. Деревья. Слова. Для меня утро было всего лишь декорацией. Которой на смену приходила другая.

– И чем люди занимаются поутру?

(произнесла вслух).

– Спят или идут на работу. И то, и другое, ровным счетом, не приносит им ничего.

(молодой парень, с лицом недоедающего, подсел рядом с ней).

И откуда он взялся?

– Мы с Вами знакомы?

– Нет.

Ляля не желала философствовать вдвоем. Его присутствие ее тяготило.

(спросил):

– Что у Вас?

– Депрессия.

– А у Вас?

– Шизофрения.

– Очень приятно.

– Взаимно.

– Если что, не удивляйтесь, если я вдруг исчезну.

– Хорошо.