– Что там случилось? – Спросил он у стоящих неподалёку старушек.
– Да убили Федот старика-то, ночью сегодня зарезали.
– Деда Михея!?
– Михея Федот, Михея, земля ему пухом, – ответили старушки и перекрестились.
Федот спрыгнул с телеги, ничего не понимая слез и председатель, они прошли к дому и тут им навстречу вышел Готман.
– Как же это, Севостьян Емельянович?
Готман глянул на Федота и опустил глаза.
– Так, вот Федот.
– Да за что же они его? Севостьян Емельянович.
– Эх Федя, Федя, эта сволочь, эти недобитки ещё ответят за это.
– Что говорит следователь? – Спросил Бородовой.
– Следователь? Он говорит, что следы ведут в сторону Сурменевки, затем теряются.
– Ну а что сам-то думаешь, по этому поводу?
– Я? Да кто ж его знает, – ответил Готман.
Мимо палисадника прошла девушка. В цветастом платке, длинной юбке и туго стянутой шнурками кофточке. Чернобровая с приятной улыбкой красавица сразу приглянулась Бородовому.
– Здравствуйте Севостьян Емельянович, здравствуйте товарищи, – девушка слегка поклонилась и пошла дальше по просёлочной дороге.
Председатель смотрел ей вслед, не отрывая глаз. Он вымолвил слово тогда, когда она свернула за дом и пропала из виду.
– Это чья ж такая?
– Это? Это Пелагея, особа, – посмотрев ей вслед, сказал Готман. – Вон за тем домом, что стоит неподалёку от каменного, жил когда-то большой помещик Осипов Евсений, важная была персона, сволочь ещё та. Так вот, говорят эта красавица, родственницей ему доводилась, правда какой-то дальней, но все же.
– Вот как? – удивился председатель.
– Да, девонька не простая. Кстати, в доме этого Осипова живёт один старик, Емельяном его зовут, ну что-то вроде смотрителя что ли. Раньше он служил у своего барина, то ли приказчиком был, то ли ещё кем. Ну а пока дом пустует, мы решили пусть живёт старик, не на улицу же его выгонять.
– А на что он живёт, если в колхозе не работает, чем он занимается? – Заинтересовался председатель.
– Да есть у него хозяйство небольшое, корова, куры, немного земли, вот и ковыряется потихоньку.
– Послушай Севостьян, мне бы хотелось к нему заглянуть посмотреть, как он живёт.
– К этому старику? Да брось ты, зачем он тебе нужен или ты думаешь, он причастен к этому убийству, – рассмеялся Бородовой. – Нет дорогой товарищ, этому человеку осталось немного прожить, да и сам он уже видит встречу с Богом, стар он совсем.
– Ты лучше иди в правление, там тебя бумаги ждут, завалились совсем и когда всё это разгребать, даже не знаю с чего начинать, а я здесь побуду, да с милиционерами ещё потолкую. И ещё чуть не забыл, вечером тебя Федор к тётке Авдотье отвезёт, Тишкиной, будешь жить у неё на квартире. Старик её на войне погиб, детей нет, а дом большой, поживешь там какое-то время.
– Вот спасибо тебе Севостьян, даже не знаю, как тебя благодарить.
– Ладно тебе, устраивайся поскорее, в гости скоро зайдем, – ответил Готман.
Вечером, прямо из правления Федот отвез председателя на съёмную квартиру. Тётка Авдотья наварила супа из лебеды, да пару картофелин. Эх, хорош, получился ужин, а тут ещё и луковица завалялась в рюкзаке у председателя.
– Да, прямо царский ужин получился, а тётка Авдотья?
– Разве это ужин Василий Степанович, вот когда был муж покойный Савелий Силантьевич, было у нас небольшое хозяйство, куры, поросеночек, коровка, да огородик небольшой, вот тогда мы все же как-то жили, а сейчас что?
– Эх! Тётка Авдотья, видать, ты и вправду собственница.
– Да что ты сынок, какая собственника, держали-то только для себя.
– Ничего, тётка! Вот построим коммунизм, я думаю, это будет совсем скоро, вот тогда начнётся жизнь, ты даже представить себе не можешь, какая будет жизнь.
– Это что же сынок за жизнь такая будет?
– А любой, кто работает, будет получать за свой труд. Заработал, получи, а богатеев, на которых столько лет работал народ, искореним.
– А как же я, ведь старость настала, какой из меня работник?
– А вот старость людей большевики уважают, вот доживет человек до преклонных лет, работая на государство, и тогда государство будет ему платить.
– Платить? За что?
– А чтоб ты бабка сидела дома и ни о чем не горилась, потому что ты заработала. Ладно, пойду, посижу на пороге, да воздухом чистым деревенским подышу.
– Бородовой вышел на улицу, сел на пороге и глубоко вздохнул.
– Небо было чистым, звёздным и большая луна как будто висела над деревней, освещая всё вокруг.
И действительно было настолько светло, что видно всё было как днём. Дома стоящие вдоль дороги, сама дорога, деревья, растущие вдоль домов, сады, палисадника.
Бородовой достал папиросы и закупил. Он подумал о старике Емельяне, о том несчастном, который вопреки кому-то вступил в колхоз. «Ведь это ж надо, взять и убить человека, а главное за что? Что он сделал этим убийцам, этим нелюдям, сколько можно терпеть их выходки, угрозы. Интересно знать, на что они надеются, поднять народ на бунт? А кто за ними пойдет, разве безумец! Власть Советская сейчас везде, в каждом городе, каждой деревне, каждом хуторе и просто глупо идти против неё. А красная армия, наша народная, да кто теперь выступит супротив неё. Завтра я должен встретиться со следователем, милиционером, кем угодно, но убийца должен быть найден, должен.
Только что из этого, встречусь со следователем и что ему скажу, председателем здесь я всего один день, старика этого даже в глаза не видел». – Думал Бородовой.
Но тут он увидел промелькнувшую тень. Он привстал, чтобы рассмотреть получше этого человека, «все же поздний час, все сельчане уже дома, кого может носить в такое время?» – Промелькнула мысль у председателя.
По узкой тропинке быстрым шагом шла девушка, она явно куда-то спешила. Она подходила всё ближе и ближе к дому тетки Авдотьи, ведь дорожка проходила рядом с домом до самого колодца и только потом сворачивала в другую сторону.
Бородовой затушил папиросу, подошёл поближе к палисаднику и стал наблюдать.
Девушка подошла совсем близко и теперь её можно рассмотреть получше. В руках она несла узелок, скорее всего там было что-то тяжёлое, потому что для молодой и хрупкой девушки эта ноша была явно тяжеловата.
Но когда она подошла совсем близко, Бородовой от неожиданности чуть не свалился в кусты. Эта была та самая девушка, которая проходила мимо палисадника, Михея Макарова, это была Пелагея.